Цыганка села на землю под вязом, вытянула ноги и достала из кармана трубку.

— Пускай вам скажет это Джей, — ответила она.

— Джей?

— Да, миледи. Он заглянет в кристалл.

— Что это значит?

— Это гадание по хрустальному шару. У него получается лучше, чем у меня, миледи. Он тоже принадлежит к древнему роду мастера Захарии и Ведьмы Кловереллы. Он даст вам ответ.

— Вот, миледи, — Джей пристально взглянул на Горацию. — Держите в руках этот кристалл.

Пока он говорил, взгляд его стал рассеянным и блуждающим, а плечи сгорбились. Внезапно он стал похож на какое-то древнее существо, и Горация задумалась, кто же этот мастер Захария, которому удалось произвести на свет такого удивительного потомка. Но тут Джей взял из ее рук волшебный кристалл и заговорил:

— Вы очень несчастны, — сказал он. — Но для этого нет причин. Через три года исполнится самое сокровенное желание вашего сердца.

— Какое?

— Соединиться с майором Уордлоу.

Наступила долгая тишина. Потом Горация сказала:

— Но я почти не знаю майора Уордлоу. Я видела его всего раз десять.

Джей взглянул ей в глаза, и она заметила, как сильно изменилось его лицо. На нее смотрел мужчина с суровыми чертами лица, но улыбка его оставалась такой же дерзкой и веселой. Горация знала его еще ребенком, и теперь она была потрясена произошедшей с ним переменой и тем, какую силу он обрел.

— Возможно. Но в действительности вы очень хорошо знаете майора Уордлоу, леди Горация. Какой смысл говорить об условностях и думать об условностях! Если вы хотите достичь мудрости, следует смотреть на вещи широко.

В нормальной ситуации мальчишке, который осмелился говорить подобным образом с хозяйкой поместья, как следует надрали бы уши и посадили на неделю на хлеб и воду. Но Горации это и в голову не пришло. Она прекрасно понимала, что некая таинственная сила использует Джея как свой инструмент.

— Значит, майор Уордлоу жив? — спросила она.

— Он жив, миледи. Но его жизнь находится в большой опасности — не от какой-то конкретной угрозы, но из-за того окружения, в котором он вынужден находиться. И сейчас вы должны ему помочь своей верой.

— Что ты имеешь в виду?

— Если вы отдадите ему все свои помыслы и свое сердце, он об этом узнает. И это придаст ему силы, необходимые для побега.

— Так он в плену?

— В своем роде, да. Но позвольте мне договорить, леди. Вам с ним предназначено быть вместе и рука об руку пройти множество ступеней опыта, поэтому вы должны помочь судьбе сложить предначертанный узор.

— Джей, о чем ты говоришь?

Глаза его засияли, как вечерняя звезда, и он ответил:

— Ждите его. И не думайте ни о ком другом. Верьте.

— А мистер Сэлвин?

— Это будет легко для вас. Он сам откажется от свадьбы.

— Не могу в это поверить!

Джей засмеялся, и Горация увидела, что перед ней снова стоит мальчишка — высокий и худощавый юноша, которому предстоит в зрелые годы стать великим человеком.

— Вспомните о дядюшке-Вставная-Челюсть, — сказал он.

Горация была совершенно озадачена:

— Но я думала, он хочет, чтобы его наследник женился на мне.

Джей подмигнул:

— Возможно, он слишком старается, леди Горация.

— Что ты имеешь в виду?

Джей поднялся, все еще смеясь, и помог Горации встать.

— Я сказал вполне достаточно. Больше знать вам не нужно. Просто помните, что майор Уордлоу нуждается в вашей мысленной поддержке, если вы хотите, чтобы предначертанное свершилось.

Джей широко улыбнулся при взгляде на Кловереллу, задремавшую под вязом, так и не выпустив трубки из пальцев.

— Она ждет ребенка, — сообщил он.

Горация была потрясена:

— Кловерелла? Но ведь столько лет прошло… А от кого?

— Один великий человек решил, что достоин стать отцом ее дочери.

Горация покачала головой.

— Никогда не знаешь, чего ожидать от вас, цыган.

— Так и должно быть.

Горация задумчиво взглянула на него:

— Ты мне кое о чем напомнил, Джей. Кто твой отец? Его имя известно?

— О да, известно, — ответил Джей.

И с этими словами он взял флейту и заиграл такую веселую мелодию, что Горация подобрала юбки и стала танцевать в солнечном свете, словно жизнь только начиналась.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Горации даже не пришло в голову, что в письме могут оказаться хорошие новости. Оно лежало на серебряном подносе и с виду было вполне безобидным, но опытному глазу было заметно, что его писали в спешке и под влиянием сильного потрясения. Почерк Элджернона Хикса, обычно аккуратный и четкий, теперь стал похож на детские каракули, а в левом уголке конверта расплылось пятно, словно на бумагу капнула вода.

Горация разорвала конверт руками, позабыв о серебряном ножичке, который когда-то она вместе с Джоном Джозефом покупала в большом венском магазине, полном аромата горячего шоколада, доносившегося из соседнего кафе, и битком набитого куклами и музыкальными шкатулками.

Она достала письмо и прочла:

«Саттон. 1 августа, 1852. Мои драгоценные падчерицы!

Я пишу вам в крайней спешке и в ужасном состоянии. Моя возлюбленная супруга, ваша мать, вчера ночью почувствовала сильные боли в брюшной полости, и мы немедленно вызвали из Гилдфорда доктора Торна. Он поставил диагноз «воспаление стенки желудка» и отнесся к этому с некоторой серьезностью. Сегодня утром пришла сиделка Вудвэр — простая женщина, но доктор отзывался о ней с большим уважением, — и все же я просил бы вас, если вы любите свою семью, приехать как можно скорее. Ваша мать очень слаба, и я уверен, что присутствие дочерей окажет ей большую поддержку.

Я отправляю письмо Аннетте с этой же почтой, но боюсь, что семейные сложности не позволят ей приехать.

С уважением, ваш Элджернон Хикс».

Горация рухнула на стул и похолодела. Если отчим пишет в таких выражениях, то это значит, что графине действительно плохо: иначе милый старый Элджи не стал бы так пугать своих падчериц.

В мозгу Горации проносились мысли о матери. Она помнила ее прекрасной молодой женщиной, с волосами, уложенными в высокий греческий узел, когда она отправлялась на обед к Георгу IV; она помнила ее обезумевшей от горя в день смерти мужа, с воплями метающейся по спальне в Строберри Хилл; она помнила, как нежно любила мать Элджернона Хикса, когда выходила за него замуж. Горация думала о храбрости и хрупкости своей матери, о ее несгибаемой воле к жизни перед лицом стольких тяжелых испытаний. И вот — «воспаление стенки желудка». Какая страшная действительность скрыта за этими непонятными словами?

Распахнулась входная дверь, и на пороге появилась Ида Энн с Лули и Портером.

— Ах, дорогая, — сказала она, — у меня сейчас было такое приключение на цветочном рынке…

Она оборвала фразу, заметив испуганное выражение лица Горации.

— Что случилось? — тон ее резко изменился. — В чем дело?

— Мама, — ответила Горация. — Она серьезно больна.

— О, Небо!

Ида Энн тяжело опустилась на стул, и в комнате повисла напряженная тишина. Потом она спросила:

— Это не из-за меня?

— Ну как это может быть из-за тебя? — ответила Горация. — У нее боли в желудке.

— Да, но это может быть из-за волнений. Она так расстроилась, когда я переехала жить к тебе.

Снова наступила тишина. Сестры думали о письме, которое графиня прислала Иде Энн четыре месяца назад.

«Имея двух незамужних дочерей, мне тяжело лишиться их общества на закате моих дней, — говорилось в этом письме. — Но если таково твое желание и тебе это доставляет удовольствие, я вынуждена покориться, и мне остается лишь искренне надеяться на то, что ты будешь счастлива…»

— Я чувствую себя виноватой, — сказала Ида Энн. — Но я просто ненавижу Саттон.

— И я.

— Мне хотелось жить с тобой в Лимингтоне, Горри. Здесь настоящая веселая жизнь.

Сестер мучили угрызения совести.

— В конце концов, — продолжала Ида Энн, — после того, как кузен Фрэнсис расторг помолвку, тебе нужно было, чтобы кто-нибудь находился рядом.