Джекдо не отвечал, и женщина продолжала:

— Ну, ничего страшного. В любом случае, теперь вы здесь и можете оказаться мне полезным. Кстати, меня зовут Цинтия… можно просто Цин.

Джекдо неуклюже поклонился:

— Уордлоу. Джон Уордлоу.

Она задумчиво взглянула на него:

— Я не помню вашего имени в списке гостей. Вы — друг Джорджа?

— Да.

— О, понимаю. Ну, а теперь будьте так любезны, встаньте на верхнюю ступеньку и проверьте, действительно ли все как следует выстроились. Если первые застрянут на входе, любуясь картинами, то остальные ничего не увидят, — она замолчала и оглядела Джекдо. — Какой прелестный костюм. Вы заказывали его у Натана?

— Нет, — ответил Джекдо.

Он не знал, что ему делать. Платье девушки было, очевидно, из эпохи битвы при Ватерлоо, но в ее поведении было что-то странное. И потом, насколько он мог припомнить, в начале века в Саттоне жил старик Джон Уэбб Уэстон, дедушка Джона Джозефа, и здесь не было никого по имени Джордж или Цинтия.

Но девушка уже крепко схватила его за руку и тянула за собой к Большой Лестнице. Взглянув вниз, Джекдо увидел толпу людей, двигавшуюся из столовой в Большой Зал. Там были гусары, драгуны, кавалерийские офицеры; Джекдо даже почудилось, что среди них находился сам герцог Веллингтон[11].

— Какое сегодня число? — рискнул спросить Джекдо.

Цин удивленно взглянула на него:

— 17 июня, годовщина битвы при Ватерлоо. Вы что, забыли?

Но тут на лестницу ступили первые гости: удивительно красивая девушка в платье вроде того, что носила жена Наполеона, старый фельдмаршал, пожилая матрона в кашемировой шали и в тюрбане, украшенном жемчужинами. Они остановились рядом с Джекдо, и девушка сказала:

— Прекрасно! Чей же это друг? Слушай, Цинтия, где ты его прятала? Ну, здравствуй!

И она самым дружелюбным образом взяла Джекдо под руку. Его единственной мыслью было поскорее убраться отсюда и снова посмотреть в зеленый шарик. Но удобного случая для этого не представлялось, поскольку новая знакомая продолжала:

— Меня зовут Пенни. Везучая Пенни. А тебя?

— Джекдо.

— Правда? Ну, разве не прелесть? Я потрясена, — в ее голосе слышался акцент, напомнивший Джекдо гнусавый американский выговор. — Слушай, ты здесь сам по себе?

— Очень похоже на то, — ответил он, не сдержав кривой улыбки.

— В таком случае, мы с тобой попозже потанцуем, идет?

— С удовольствием.

Он сдержанно поклонился, и Пенни сказала:

— Ты и впрямь подарочек. Сам-то хоть догадываешься?

И она двинулась дальше, оставив его стоять на месте и стараться избежать разговоров, а мимо него со смехом и веселой болтовней в Длинную Галерею шли десятки людей.

Джекдо был в совершенном смятении. Он не понимал, почему годовщину Ватерлоо празднуют здесь, в замке Саттон. Все это казалось ему бессмысленным. А потом он понял, что ошибся. Ведь во времена Ватерлоо в галерее уже была часовня, сырая и насквозь прогнившая. Должно быть, он попал в будущее, на какой-то маскарад. Это было единственное возможное объяснение.

А затем, словно для того, чтобы подтвердить его подозрения, в Большом Зале появился какой-то человек, одетый совсем не так, как остальные. Черный сюртук с хвостом, черные брюки, белая рубашка и белый галстук, казалось, представляли собой вечерний костюм. И, несмотря на то, что его одеяние казалось таким неинтересным, он, по всей видимости, был здесь самой важной персоной.

— Вот так-то! — воскликнул кто-то у Джекдо над ухом. — Вот тебе и старина Джетти. Кто бы мог подумать, что он так чертовски богат!

Это была Пенни. Она улыбнулась и оценивающе взглянула на Джекдо.

— Кто это?

Пенни изумленно уставилась на него:

— Пол Джетти. Наш хозяин, владелец поместья Саттон. Это самый богатый человек на свете. Как это так: ты сюда пришел, а его не знаешь?

— Я приехал из-за границы, — поспешно ответил Джекдо.

— Но о Поле Джетти слыхали вес!

— Только не я, — Джекдо в отчаянии оглядывался по сторонам, стараясь найти какую-нибудь лазейку, но Пенни крепко держала его под руку.

— Да, ты не врешь. Это видно по твоему носу. Ладно, мы с тобой потанцуем, и ты расскажешь мне о себе побольше.

Она потащила его вниз, по Западной Лестнице, в Большой Зал, где музыканты дули в трубы и, по мнению Джекдо, производили самый ужасный шум. На лестнице они разминулись с Полом Джетти, который поднимался вверх; на его длинном лошадином лице была написана обреченная покорность. Джекдо тут же почувствовал, что этот человек не любит шумные собрания, но время от времени ему приходится приглашать гостей, чтобы не уронить свой престиж. Хозяин слегка кивнул, и Пенни принялась тараторить:

— Чудесная вечеринка, мистер Джетти. Как это мило придумано: отпраздновать годовщину Ватерлоо по старинке! Вот, взгляните хотя бы на этого чудесного майора! Правда ведь, он замечательно выглядит?

Джетти кивнул без всякого энтузиазма, потом кто-то произнес: «Улыбочку!» — и в лицо Джекдо брызнула ослепительная вспышка света.

— Потрясно! — закричала Пенни. — Тебя сняли новым «Поларойдом». Можно мне тоже сделать карточку? Мистеру Джетти, мне, и этому таинственному незнакомцу. Будьте любезны.

Джекдо понял, что с него хватит. Отвесив короткий поклон и извинившись, он протолкался между танцующими гостями (они дергались из стороны в сторону, как марионетки, в такт ужасной музыке) и поспешил в боковой зал. Потом он свернул в короткий коридор, которого прежде здесь не было, и подошел к двери, ведущей в закрытую темную комнату. Из комнаты доносился чей-то голос. Джекдо открыл дверь и в изумлении обнаружил, что голос раздается из ящика в углу, на котором сменялись движущиеся цветные картинки.

В другой ситуации Джекдо, без сомнения, задержался бы и рассмотрел ящик получше, но на сей раз не осмелился. Издали он услышал голос Пенни: «Я в это не верю! Это невероятно! На фотографии только я и мистер Джетти! Что, черт побери, происходит? Я боюсь. Как вы думаете…»

Джекдо поднес к глазам зеленый шарик и изо всех сил сосредоточился на дне рождения Иды Энн. Он снова очутился в мире зеленых переплетений, изумрудно-ледяных сталактитов и сталагмитов. Потом — пустота…

Вдруг у него над ухом кто-то произнес:

— А, вы здесь! С вашей стороны нехорошо играть в такие игры! Я хотела танцевать этот танец с вами.

Он открыл глаза и понял, что сделал это напрасно. Он сидел на стульчике в буфетной, а прямо над ним склонилось лицо миссис Клайд.

— Что я здесь делаю? — пробормотал он, понимая, что это звучит очень глупо.

— Только что вы прошли через боковой зал и, должно быть, спрятались здесь.

— Только что? Вы видели, как я это проделал?

— О да… мы все видели.

Джекдо уставился на миссис Клайд, а она продолжала:

— Вы оставались в часовне целую вечность. А потом вы спустились и прошли через Большой Зал, где мы все танцевали. После чего вы оказались здесь, — она пристально взглянула ему в лицо. — Вы очень бледны. С вами ничего не случилось?

— Нет, ничего, — тихо ответил Джекдо. — Просто мне приснился сон длиной в целую жизнь.

Полночь! Но перезвон колоколов в церкви, бросающей свою тень на казино Доммайера, не был похож на обычный. Ведь сегодня — последний день 1847 года; и это последний мирный и спокойный год Европы. Повсюду назревали перемены. Новый, богатый класс заводовладельцев, сложившийся после индустриальной революции, хотел встать вровень с аристократией. Кроме того, повсюду на устах угнетенных было новое слово — национализм. Это смертоносное сочетание представляло собой бомбу с часовым механизмом, которой суждено было взорваться в наступающем году.

Но Джон Джозеф и Горация, кружившиеся в вальсе под музыку Иоганна Штрауса II (в семье Штрауса тоже произошла революция: сын превзошел в своей славе знаменитого отца), не позволяли себе задуматься об этом. Джон Джозеф прижимал к себе красавицу жену, не в силах оторвать глаз от ее лица, и думал о том, что наслаждается ее обществом по-настоящему и очень привык к ней. Он думал, что в браке всегда бывает так… но разговоры с товарищами-офицерами заставили его понять, что ему повезло.