— Верно.

— Я от всей души надеюсь, что никто из детей не унаследовал от тебя этой привычки. Конечно, я не могу помешать бедному Джей-Джею вредить себе… Ох, подумать только, что с ним будет, когда он останется один!.. Но что, если тебе начнет подражать кто-нибудь из девочек? Мне страшно даже думать об этом.

— В самом деле.

— Да ты меня совсем не слушаешь.

— Слушаю. Ты сказала, что Джей-Джею не стоит оставаться в одиночестве при таких привычках, а я на это отвечу, что сейчас этот юный негодник окружен девицами легкого поведения и спиртными напитками и днем, и ночью. В Нэйвстоке ему будет прекрасно.

— Но ведь Эссекс так далеко.

— Вздор.

— Почему же так происходит, — произнесла Энн со вздохом (и в ее словах заключалась доля истины), — почему родители, которые в юности отличались самым вольным поведением, обращаются со своими детьми суровее других?

— Потому что, — ответил граф, откладывая в сторону свою газету, — они опасаются, что дети могут пойти по их стопам. — Он оглядел жену с ног до головы. — Ты до сих пор так красива, моя дорогая. Пойди, я тебя поцелую.

— Нет, не хочу. Ты противный ворчун и жестокий отец.

— Ну, да.

— А еще, от того, что ты постоянно хмуришься, ты стал таким уродливым, что я лучше буду целоваться с жабой.

Граф снял очки. Со времен своей юности он изменился не больше, чем Энн, и под пронзительным взглядом его голубых глаз она покраснела от смущения.

— Значит, ты считаешь меня отвратительным?

— Да, просто ужасным.

Она отвернулась к зеркалу, уже почувствовав разгорающееся возбуждение, которое он всегда вызывал в ней. В зеркале она увидела, как он приподнялся, сбросил свой пурпурный халат на пол и выпрямился во весь рост.

— Совсем-совсем ужасным?

— Да.

— Тогда мне придется использовать силу, чтобы заставить тебя заняться со мной любовью.

— Да.

— Очень хорошо.

Он подошел к ней вплотную.

— Мне взять вас силой, графиня, по праву мужа и без жалости?

— Нет, — он почувствовал ее дыхание на своей груди. — Возьми меня с любовью.

— Прекрасно.

Не успев еще раз вздохнуть, графиня очутилась на кровати. Граф стоял перед ней обнаженный и дерзко улыбался, как в первый день их встречи. Она набросилась на него, но он схватил ее одной рукой за запястья, а второй подтолкнул к себе поближе. Она не смогла сопротивляться, и он задвигался внутри нее, вначале как бы нехотя, затем все сильней, сильней и сильней.

— Так я отвратителен, маленькая болтунья? — прошептал он ей в ухо.

— Да.

— Весь целиком?

Она не могла отвечать.

— И даже в этом? — Она почувствовала вздымающуюся волну чувственной страсти. — Ну?

— Я люблю тебя, — это было все, что она смогла выдохнуть.

— И я люблю тебя, черт тебя побери, будь ты проклята, прекрасная Энн Кинг.

И они оба вскрикнули, когда он утратил контроль над собой и они оба утонули в бушующих волнах восторга.

В большую спальню в другой части Строберри Хилл, которую Горация делила с Аннеттой и Идой Энн, донеслись крики родителей. Глядя в потолок, залитый лунным светом, широко открыв глаза и лежа без сна, Горация размышляла, о чем бы они могли спорить в такое позднее время. Ее также удивляло, почему весь дом, казалось, так и пышет жизнью, в то время как давно уже должен был тихо спать.

Освещенная лунным светом, она приподнялась и тихонько спросила:

— Аннетта, ты спишь?

Ответа не было, только Ида Энн вздохнула и перевернулась во сне. Натянув одеяло на голову, Горри посмотрела по сторонам. В комнате было светло, как днем. В лунном свете девочка видела постели своих сестер и изящные очертания мебели в стиле чиппендейл[8], которую ее родители собирали много лет. Все было неподвижно, но тем не менее чувствовалось какое-то незримое, но вполне осязаемое напряжение.

Горация тихо свесила ноги с кровати и встала на турецкий коврик. Казалось, весь мир затаил дыхание — и Горри вместе с ним, — пока она натягивала свой шерстяной халатик и осторожно пробиралась к двери.

Но когда она вышла за дверь, ей стало не по себе. Несмотря на все свое великолепие, сентябрьский вечер был холодным, и Горация задрожала. Внизу виднелось то, что Уолпол описывал как «узкие витражи с изображениями святых в богатых одеяниях», а под тремя арочными сводами находилась коллекция реликвий Священных Войн, собранная дальним родственником. В неверном свете луны старые кольчуги на манекенах, казалось, обретали свою собственную жизнь, и Горри вздрогнула от одной только мысли, что придется пройти мимо них. Поэтому она повернула голову вправо и некоторое время вглядывалась в знаменитую Залу для Завтраков, бывшую самым любимым местом Горация Уолпола в этом доме.

Зал был отделен от ночного мира тяжелыми бархатными портьерами, и Горация подумала, что ее родители, должно быть, отдыхают после ужина где-нибудь поблизости. Двигаясь с уверенностью человека, знающего каждый дюйм этого дома с самого детства, Горация подошла к окнам и отдернула занавески. В тот же миг комнату затопило лунное серебро, и даже диван Уолпола и старинная мраморная ваза, в которой он хранил свою табакерку с нюхательным табаком, и те преобразились. На мгновение Горация представила себе, что он тоже где-то рядом, тоже любуется лунным светом. Она резко обернулась, и у нее перехватило дыхание: на одном из диванов будто оживали шевелящиеся черные тени. Но, увидев выгнувшуюся дугой спину и сверкнувшие изумрудные глаза, Горация поняла, что это всего-навсего мамин кот, свободно разгуливающий по дому в ночное время. Внезапно забеспокоившись, она решила вернуться в постель и вышла из «комнаты. Но когда она поднялась по лестнице, то услышала звук, от которого у нее внутри все замерло: в Галерее кто-то смеялся, очень тихо, но отчетливо. Ей хотелось пошевелиться, но страх или любопытство — а возможно, и то, и другое, — удерживали ее на месте. Горация подумала, что это мать с отцом целуются наверху. Дело опасное, так как Аннетта рассказывала ей, что, если мужчина целует женщину, то у нее получается ребенок. А, может быть, это вор пришел, чтобы украсть знаменитую коллекцию Горация Уолпола? Или это тень ее предка разгуливает по Галерее? Внезапный порыв мужества толкнул Горацию вперед, и она устремилась вниз по коридору, минуя находящуюся справа от нее Комнату Гольбейна — теперь уже не гостиную, а место, где спали Джордж и Джей-Джей. Слева от Горации оказалась огромная дверь Галереи, и, смело ухватившись за ручку, она беззвучно повернула се.

В серебристом свете перед ней снова проступили очертания изысканного салона с лепным потолком, резными деревянными панелями, большим ковром и множеством картин на стенах. Потом она увидела, что диван с высокой спинкой поставлен совсем близко к камину, а справа от него на полу стоит серебряный поднос с несколькими графинами и стаканами. Горри увидела, как Джей-Джей протянул руку с закатанным по локоть рукавом рубашки и взял три стакана с портвейном

Раздался легкий смешок, и испуганная Горация увидела, что Джей-Джей лежит на диване сразу с двумя женщинами. Затем случилось нечто необъяснимое: белая нижняя юбочка, такая, как носят служанки, полетела на пол, переброшенная через спинку дивана, и раздался голос:

— Ну, давайте, мистер Джей-Джей, теперь моя очередь.

Дальше Горация слушать уже не могла, она ничего не понимала, кроме того, что Джей-Джей ведет себя «дурно», как говорили ее родители. Не издав ни звука, Горация выбежала из Галереи. Но, должно быть, она за что-то задела в темноте, потому что следом раздался голос Джей-Джея:

— Кто здесь? Черт побери, что происходит?

Она ничего не ответила и, добежав до своей комнаты, скользнула в постель тихо, как мышка, натянула на голову одеяло и принялась думать о том, почему кричали ее родители, смеялся Джей-Джей и хихикали служанки. Этой осенней ночью в Строберри Хилл происходили вещи, смысла которых она понять не могла, но которые наполняли ее страхом, тревожили и странно волновали.