Короткий взгляд на Генриха — одурманивающий и улыбающийся — объяснил ему все. Он был участником заговора. Но Франциск I явно не имел понятия, что происходит, когда леди коснулась его плеча и, присев в реверансе, пригласила на танец. Он галантно поднялся, в то время как остальные одиннадцать танцовщиц тоже выбирали себе партнеров на танец среди сидящих за главным столом. Когда Генрих встал, чтобы присоединиться к танцу, разом поднялись все мужчины в зале. За исключением старейших все повернулись к женщине, находившейся рядом с королями.

— Госпожа Банастр, — сказал Захарий, — ничто не доставит мне большего удовольствия, чем танец с вами, хотя я должен сознаться, что я вовсе не такой умелый танцор, как вы думаете.

— Доктор Захарий, — ответила она, — быть вашим партнером в любом виде удовольствия для меня отрадно.

И, сделав реверанс, она легко заскользила, доверяясь мелодии. Захарию подумалось, что он никогда не видел такой прекрасной компании: неприязнь и интриги позабылись, Придворные английского и французского королей вместе исполняли самый веселый танец всех времен. Генрих XIII не встал в пару, а, двигаясь среди танцующих, со смехом сдергивал с них маски — последними оставались лишь Анна и французский король. Когда была снята ее маска, она сделала глубокий реверанс, смиренно поднеся руку Франциска к своим губам. Ее опущенные плечи, изгиб спины подчеркивали ее целомудрие. Одним этим жестом она расправилась со всеми слухами, которые мог слышать Франциск — что она якобы не что иное, как властная проститутка. Ее распущенные волосы, украшенные драгоценными камнями, все еще лежали изящными прядями на его руке, когда он помог ей подняться, и одним движением она преобразилась в царственную особу, сверкающую золотом и бриллиантами. Мимолетного взгляда на короля Франции было достаточно, чтобы понять, что он совершенно очарован. Анна подняла голову и повела глазами, и тут они с Франциском рассмеялись.

— Значит, это — знаменитая маркиза, — проговорила Розамунда. — Я никогда раньше не видела ее. Это была умная мысль — подойти к французскому королю в маске. Вы считаете, это она придумала?

— Без сомнения, — ответил Захарий.

Общий танец, наделавший столько шума, кончился, и зазвучала нежная мелодия паваны.

— Как только удалятся Их Светлости, сразу же уйду и я, — сказал Захарий, продолжая танцевать. — Я веду спокойную жизнь простого цыганского парня и не привык к такому бурному веселью.

— И куда вы пойдете, бедный, смущенный, молодой провинциал?

— В свою холодную постель в башне Бошамп. А вы?

— Моя мать дома, у нее простуда, а дом полон размещенных там придворных. Знаете, у нас битком набито народу. Может быть, вы внесете радость в мою жизнь и предскажете мне будущее?

— С удовольствием, — сказал Захарий.

Глядя на нее, он думал, что никогда ничего не хотел так сильно, как вернуться в круглую комнату в башне и лечь в постель с ней. Впрочем, при этом он знал, что, хотя может бросаться в объятия многих страстных девиц, никогда не покинет очаровательную женщину, которая осталась в Англии и ждет его ребенка.

Но он уже не думал об этом, когда раздался легкий стук в дверь и появилось нахальное личико Розамунды.

— Я думала, что никогда не доберусь сюда, — сказала она. — Улицы забиты возвращающимися домой.

— Томас Уатт видел вас?

— Нет. Только Фрэнсис Вестон — он входил в башню, направляясь играть в кости.

— Он — человек надежный. Фрэнсис больше предан азартным играм, нежели женщинам. Он ничего не скажет.

— Почему вы боитесь Уатта?

— Он — брат моей жены и никогда не испытывал ко мне особой приязни.

— Господи, если вы тот тип мужчины, который непрерывно рассказывает о своей женушке, то я пойду. Нет ничего хуже подобных мужчин.

— Есть, — сказал Захарий, разражаясь громким хохотом.

— И кто же это?

— Мужчина, который говорит, что вы похожи на его мать.

Розамунда захлопала в ладоши от восторга.

— Подойдите ко мне, великий астролог, — сказала она. — Покажите мне свое искусство.

Но, несмотря на эти слова, именно она подошла и стала раздевать его своими умелыми пальчиками и гладить и щекотать до тех пор, пока он не свалился в изнеможении от громкого радостного смеха. А какой поднялся шум, когда его лохматая голова потерялась в ее грудях и они неистовствовали, дразня и отпуская шутки в адрес друг друга.

В комнате внизу Фрэнсис Вестон и сэр Гриффит Дун приостановили игру и недоуменно посмотрели на потолок.

— Что такое? — воскликнул сэр Гриффит. — Вы слышали крик?

Фрэнсис подмигнул.

— Это нас не касается. Я думаю, доктор Захарий определяет по звездам судьбу одной славной девушки.

Гриффит загоготал.

— Господи, теперь это так называется?

— Ну вот, уже все стихло.

— Думаю, нам следует выпить за их здоровье.

Они подняли бокалы в молчаливом приветствии, а в это время наверху Захарий и Розамунда переходили от шумных забав к восхитительным и нежным ощущениям.

Когда прохладный пасмурный рассвет сошел на крепость, повсюду уже стояла тишина. Захарий спал, свернувшись, как кот, вокруг своей любовницы. А в постели короля Анна Болейн лежала с открытыми глазами, слушая его негромкий храп и гадая, зачала ли она ребенка этой ночью. Король Франциск улыбался во сне, мечтая о Диане де Пуатье. Герцог Норфолк выпил лекарство от расстройства желудка. А Фрэнсис Вестон крепко и спокойно спал, все еще сжимая кости в руке.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Голос, зовущий издалека, показался Розе Вес-тон, тесно прижавшейся к Фрэнсису в теплом и безмятежном сне, частью приятного сновидения. Теперь она была уверена в том, что опять беременна: ей снилось, что ребенок уже родился и ковылял рядом с ней по Большому залу замка Саттон. Только она взяла его на руки, чтобы он мог лучше рассмотреть цветные витражи на окнах, как ее окликнула леди Вестон. Поначалу Роза не могла расслышать слова, но они становились все громче и громче, и она удивилась, почему свекровь говорит ей: «Проснись, проснись, поторапливайся, это очень срочно. Роза, пожалуйста, вставай».

Очертания Большого зала стали расплываться, и она спиной почувствовала спину Фрэнсиса, увидела занавески кровати, одна из которых была отодвинута, Нэн Сэвил, которая склонилась над ней и в волнении трясла ее за плечо. Она разочаровалась, поняв, что находится в Уайтхолле и что ее ребенок — пока всего лишь крошечное зернышко, которое даже не начало шевелиться. После возвращения Фрэнсиса из Кале, отложенного из-за продолжительных штормов на целых две недели, она написала госпоже Анне Болейн письмо, в котором сообщила, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы возобновить службу, и попросила разрешения вернуться ко двору. Так и случилось, что своего мужа, с которым она рассталась в ссоре два месяца назад, впервые после разлуки Роза увидела, когда он, прибыв, чтобы сопроводить жену в Лондон, через арку ворот въехал во двор замка Саттон. Они встретились в Большом зале.

— Ну как, мадам, — сказал Фрэнсис, поклонившись, — ваше настроение улучшилось?

Не обращая внимания на его вопрос, она ответила:

— Помнишь, еще до того, как мы поженились, ты просил, чтобы я была откровенна с тобой во всем? Ты сказал тогда: «Пусть нашу любовь никогда не омрачит цинизм или притворство». Кажется, ты именно так сказал?

— Да.

Пока она говорила, он смотрел на нее, думая о том, что ее полные серьезности глаза напоминают ему два цветка, что он совсем забыл, как, подобно пылающему закату, могут светиться ее волосы.

— Тогда я прошу тебя отбросить всю свою неприязнь ко мне. Я ничего не могла с собой поделать. Я совсем упала духом, когда потеряла ребенка. Фрэнсис, люби меня снова, как прежде, пожалуйста.

От добродушной веселости Фрэнсиса не осталось и следа, и по его щекам неожиданно заструились слезы.

— Не плачь, родной, не надо, — утешала Роза, прижимая его к себе и пряча лицо у него на груди. — Я больше не огорчу тебя ни за что на свете.