— Ради бога, не говори отцу!

— Почему? — удивилась я.

— Мы же воевали с ними.

Но здесь, за столом, нет места никаким предубеждениям. Мишель дирижирует разговором, потому что он единственный уверенно говорит на всех трех языках. Его дочери-француженки и племянники-немцы, Юлия и Хайо, тоже способны объясниться на всех трех языках, хотя и не так бегло, а вот нам, англосаксам и ирландцам, должно быть стыдно. Незнание языков сродни бедности, и я твердо решаю, что в ближайшее время займусь изучением немецкого, а также постараюсь вспомнить итальянский и испанский, совершенно заржавевшие без употребления. Некоторые немецкие слова я уже узнаю: например Essen, означающее еду. Другое слово, Schnecken, часто повторяется сегодня вечером и даже вызывает споры, но, кажется, я не слышала его раньше.

— О чем говорит Анни? — спрашиваю я у Мишеля.

— Об улитках.

— Ах, так, значит, Schnecken — это улитки?

Я удрученно вздыхаю. Эти самые улитки причиняют мне немало неприятностей. Все растения буквально усеяны ими. Я собираю их каждое утро, пока не сошла роса, но вечером они появляются снова в еще большем количестве.

— Мама говорит, что она знает, как от них избавиться, и что завтра утром я должен отвезти ее в магазин.

Я поворачиваюсь к Анни, и она кивает.

— А как вы это сделаете?

— Увидишь, — смеется она.

Наступает следующий день, сухой и жаркий, как раскаленная духовка. На небе ни облачка, в воздухе ни малейшего движения, ни ветерка. Такое зловещее затишье часто предшествует мистралю. С утра мы с папой собираем всех щенков в коробку и везем их к ветеринару на медицинский осмотр. Он заверяет нас, что малыши в отличном состоянии, а кроме того, все они, насколько можно судить в таком нежном возрасте, — чистокровные бельгийские овчарки. Наверное, в тот момент, когда я нашла Безимени, она была беременна всего несколько дней, а может, и часов. Ветеринар соглашается вывесить в окне своей клиники объявление о том, что щенки ищут новых хозяев. Пока мы отсутствуем, Безимени, встревоженная, бегает по участку, разыскивая свой выводок. Одновременно с нами из поездки по магазинам возвращаются Мишель и Анни. Они закупили гору продуктов, для того чтобы прокормить всю нашу ораву, а еще — черный перец. Не одну, а сразу двадцать упаковок! Именно с его помощью Анни и собирается прогнать улиток. Они терпеть не могут перца, объясняет мне она.

Я недоверчиво качаю головой. Интересно, откуда ей это знать? И на какой именно перец у улиток аллергия — на любой или только на черный? А как они относятся к соли? Пожав плечами, я ухожу наверх работать.

В полдень я ненадолго отвлекаюсь от романа и подхожу к окну, чтобы проверить, чем занимается моя семья. Папа, весь облепленный щенками, словно корова мухами, дремлет в тени. Девочки, сидя на краю бассейна, болтают в воде ногами с накрашенными ноготками, шепотом поверяют друг другу секреты и непрерывно хихикают. Хайо и моя мама в одиночестве занимаются своими делами: Хайо перочинным ножиком вырезает что-то из палки, а мама сидит с книгой на коленях, но не читает, а задумчиво смотрит вдаль. Роберта, отца Мишеля, я не вижу, но зато слышу доносящийся из верхней кухни грохот. Вероятно, он печет там один из своих кексов, которые, надо признаться, никто, кроме него, не ест, и в процессе переворачивает всю кухню вверх дном.

А где же Мишель с Анни? Я еще больше высовываюсь из окна и вижу, как Анни посыпает перцем клумбу, а потом переходит к нежным апельсиновым саженцам и повторяет ту же процедуру с ними. Мишель ходит за матерью следом и подает ей новые баночки с перцем. Саженцы тем временем заметно гнутся, и я замечаю, что со стороны Африки дует горячий и довольно сильный ветер. Скорее всего, он унесет прочь весь этот перец, а улитки будут лакомиться моими цветами, как и раньше.

Я возвращаюсь за стол и опять берусь за роман. Дело происходит на сахарной плантации на Фиджи, и молодой поджигатель уже поднес спичку к стогу. «Пожар!»

Позже, через несколько минут, а может, и часов, потому что я совершенно теряю счет времени, на пороге моей комнаты появляется Мишель:

— Кэрол! Chérie!

Я поднимаю на него глаза, но мыслями все еще там, на Фиджи.

— А?

— Пожар! Нам надо приготовиться.

— Пожар? — глупо повторяю я, все еще ничего не понимая. — Какой пожар?

— Chérie, горит лес на той стороне шоссе. Разве ты не слышишь гул самолетов?

Нет, не слышу. Я вскакиваю из-за стола и бегу к окну, но тут же возвращаюсь, чтобы сохранить файл и выключить компьютер.

— Все остальные пошли одеваться.

Суббота, середина дня. Мы с Мишелем выскакиваем из дома, и на нас тут же наваливается волна горячего воздуха и грохот откуда-то сверху. Я поднимаю глаза и вижу, как совсем низко, метрах в двадцати, над крышей летит красный самолет, и гравий, уложенный Ди Луцио, поднимается в воздух, а потом с грохотом обваливается обратно на крышу и на террасу. Горячий ветер поднимает клубы пыли, срывает с деревьев листья и кружит их в бешеном танце.

— Наверное, надо доехать до конца дороги и посмотреть, что там творится.

Однако скоро выясняется, что узкая дорога, ведущая к нашему участку, перекрыта. Полдюжины молодых пожарных никого не впускают и никого не выпускают. Вокруг толпятся кучки людей, что-то взволнованно обсуждают и жестикулируют. На них дизайнерские шорты, шикарные купальники, на которые в спешке наброшены шелковые рубашки, дорогие спортивные костюмы и золотые украшения. Судя по виду, это парижане — владельцы вилл, расположенных по ту сторону холма. Я спрашиваю у одного из пожарных, велика ли возможность того, что огонь через виадук перекинется на нашу сторону шоссе.

Он пожимает плечами:

— Если ветер не изменится, вам ничего не грозит.

— А если изменится?

— Тогда залезайте в бассейн и ждите, когда за вами прилетит вертолет.

Но волноваться не о чем, успокаивает он нас. Им известно, где мы и сколько нас.

— А, кстати, сколько вас? — уточняет он чуть погодя.

— Десять человек, две собаки и девять щенков.

И одна из собак очень толстая, мысленно добавляю я. Она ни за что не сможет убежать от огня. Если случится худшее, Памелу придется нести на руках. А что делать со щенками? Надо бы заранее собрать их всех в одну коробку.

Мы спешим обратно к дому и видим, что террасы и поверхность бассейна уже усыпана жирными серыми хлопьями пепла. Все наши родные стоят кучкой перед домом, прижимая к груди сумки с самым дорогим. Они не отрываясь наблюдают за быстро меняющимся цветом неба. Думать ни о чем, кроме пожара, сейчас невозможно. Издалека ветер доносит до нас крики людей, а сила его такова, что тяжелое пляжное полотенце летит в бассейн легко, как носовой платок.

Мишель спешно разматывает все имеющиеся у нас шланги и подсоединяет их к кранам, расположенным в нескольких местах в саду. Время от времени он останавливается, чтобы проверить, не поменялся ли ветер. Хайо собирает палатки и уносит их в дом. А я невольно подмечаю все детали, чтобы использовать их потом в своем романе: страх, неуверенность, зловещее багровое небо. Разговаривать невозможно, потому что все звуки заглушаются ревом красных пожарных самолетов. Мы видим их постоянно: одни огибают наш холм, другие, как огромные стрекозы, ныряют к морю. Огня мы еще не видим, но их постоянное присутствие делает пожар реальным, а рев двигателей прямо над головой вселяет страх.

Мишель как раз решает, что надо поливать окружающие участок еще не скошенные заросли, когда неизвестно откуда появляется вспотевший, запыхавшийся Хашиа.

— Я подумал, вам тут нужна помощь.

— Как ты прошел? — недоумевает Мишель.

— По тропинке вдоль ручья. Мост уже отрезан, там везде пожарные. А ветер все усиливается.

Я рада, что родители не понимают его слов. Они и без того напуганы. Мы оборачиваемся и смотрим на море: волны стали белыми и пенистыми — верный признак шторма.