Поэтому его так глубоко взволновало появление этого человека, который принес весть от томящегося в неволе друга. В сильном возбуждении прочел он письмо Мансфилда, и каждое желание, высказанное другом, было для Харбингера приказом, почетным поручением.
«Он был моим товарищем по заключению и в то же время одним из тех, кого наши соплеменники больше всего обижают. Нетронутая, чистая душа, исключительно одаренный человек. Он хочет вернуться к себе на родину, но нет ни единого точного указания, где она находится. Это, видимо, один из тех редких островов, мимо которых проскочили парусники капитана Кука и его преемников. Но если вообще кто-нибудь из белых уже видел этот остров, то можно с уверенностью сказать, что в скором времени он перестанет быть тайной для огромной армии разбойников, которая под флагом торговли рыщет по экзотическим морям и континентам. Убежден, что ты не пропустишь сообщения, которое внесет маленькое дополнение в географические карты и калькуляции коммерсантов. Позаботься тогда, чтобы Ако возможно скорее попал на свой остров, — его присутствие там для племени Ако будет крайне необходимо. Я его более или менее подготовил для борьбы с белой акулой и, когда они столкнутся, предвижу драку не на шутку. Опасаюсь -аже, что Джону Булю придется порядком попотеть и обычным цивилизаторским ханжеством на этот раз он не возьмет. Самое лучшее, если бы ты на некоторое время взял Ако к себе. Он моряк и ни в коем случае не будет тебе обузой. Многому он уже научился — помоги ему дальше формироваться.
Самому мне живется так, как вообще может житься в тюрьме. С моим здоровьем эти годы ничего не смогут сделать, и если кто-нибудь льстит себя надеждой, что я ослабну и успокоюсь, то он строит свои волшебные замки на песке».
Так писал Мансфилд.
Прочитав письмо, Харбингер протянул Ако руку.
— Здравствуйте, Ако. Хорошо, что вы пришли ко мне. Я помогу вам.
— Благодарю вас, мистер Харбингер. Харбингер повернулся к Марго, которая отошла к реллингам и смотрела на какую-то шхуну, что как раз в это время на рейде подымала паруса, — красивое белое судно напоминало благородную птицу, которая после дремы расправляла крылья для полета.
— Марго, хочешь ли ты послушать океанскую легенду, одну из самых печальных легенд на свете?
Она посмотрела на них и кивнула головой. В этот момент Ако подумал, что трудно сказать, кто прекраснее: Нелима или эта белая девушка. Если она так же добра, как красива, то у Эдуарда Харбингера самая чудесная подруга из всех белых девушек. Ако желал ему этого от всего сердца. И она, должно быть, действительно была доброй, потому что сама подошла, протянула Ако руку, и голос ее звучал так дружелюбно и нежно, что грудь Ако наполнилась каким-то приятным теплом.
— Здравствуйте! Вы расскажете эту легенду?
— Ако расскажет о своей родине и о своей жизни, — ответил за островитянина Харбингер.
И Ако рассказал — о своем острове, о своих соплеменниках и об их жизни… о прекраснейшем в мире лунном сиянии и о бурях, срывающих плоды с деревьев на острове. Он рассказал также о матросах «Сигалла», о темной камере под полубаком, об унижениях и побоях, которые он получал от команды. Когда Ако окончил свой рассказ, Марго и Харбингер знали все. Они взглянули друг на друга и горько улыбнулись.
— Все уладится, Ако, — сказал Харбингер. — Теперь уж вы не пропадете. Вы находитесь у друзей. Ведь не все белые одинаковы, не так ли?
—. Конечно, есть разные белые, — отвечал Ако. — Добрые и злые. Только на лице ни у кого не написано, каков он.
— Эдуард, тебе надо бы сейчас же переговорить с отцом, — вмешалась Марго. — Может быть, Ако вовсе незачем ожидать целую неделю, пока «Тасмания» покинет док. Одним человеком больше или меньше на корабле, — это же не имеет никакого значения. Подумай только, что ему еще целую неделю придется томиться на берегу среди разных людей…
— Хорошо, Марго, я поговорю.
Харбингер оставил их на верхней палубе, а сам направился к капитану. Томас Фарман не был так романтически настроен, как его дочь и первый штурман. Нет, нет. Благодаря его осмотрительности, усердию и деловой распорядительности во всем он достиг того, что старый Кемпстер доверил ему свой флагманский корабль, и если он занимал такое высокое положение, то это не означало, что теперь можно ослабить вожжи.
— Вы знаете, Харбингер, что мы должны экономить. Содержание корабля стоит больших денег. Лишний человек, когда без него можно обойтись, отнюдь не доставит удовольствия судовладельцам.
Как раз на этом месте его прервал стук в дверь. На приглашение капитана вошел курьер конторы пароходства и подал письмо.
— Это от молодого мистера Кемпстера, — пояснил курьер. Он подождал, пока Фарман прочел письмо.
— Хм, да, — пробормотал старый моряк. — Хорошо, скажите мистеру Кемпстеру, что все будет в порядке.
Когда курьер ушел, он с минуту о чем-то раздумывал, потом сказал:
— Ладно, Харбингер, мы можем оставить этого парня, если он согласится быть боем кают-компании. Молодой Кемпстер хочет завтра вечером устроить на корабле небольшой прием для своих друзей. Понадобится человек, который поможет буфетчику обслуживать. Укажите ему каюту, и пусть буфетчик ознакомит его с основными обязанностями.
Таким образом, благодаря затее молодого Кемпстера устроить званый вечер на флагмане дело Ако уладилось без особых трудностей.
На другой день буфетчику «Тасмании» было отчего набегаться и над чем поломать голову. Понятно, он не впервые обслуживал приемы для знатных господ и знал, что поставить на стол. Сам капитан Фарман и тот чувствовал себя не совсем в своей тарелке, шутка ли сказать — молодой Кемпстер впервые по-настоящему собирался погостить на корабле, а он был единственным сыном шефа, и, по мере того как седел, слабел и хирел старый Кемпстер, у его единственного наследника все возрастали шансы принять в скором времени бразды правления над всем пароходством» Пока что Фред Кемпстер уделял больше внимания парусному спорту и скаковым лошадям, чем скучной канцелярской работе в конторе компании; однако не исключалось, что когда-нибудь объекты его интересов изменятся и он сделается требовательным и деятельным шефом.
О напитках буфетчику нечего было беспокоиться, их имелось достаточно на корабле. Но не единым вином да коньяком жив человек… Заботливый малый носился по магазинам, заказывал мясо, холодные закуски и все послеобеденное время потел на кухне. Ако очень мало смыслил в поварском искусстве; поэтому ничем особенным не мог помочь своему прямому начальнику, только разве вымыть и перетереть посуду, накачать воды, подложить дров в плиту, начистить картошки. Но и за то спасибо. Смекнув, что вновь принятый бой кают-компании пользуется благосклонностью первого штурмана, буфетчик обходился с Ако вежливее, чем этого требовала традиция.
Под вечер они оба переоделись в новые, чистые костюмы — черные брюки и белые кителя. Буфетчик дал Ако чистую салфетку — и велел носить ее перекинутой через локоть, — так требовал обычай. Стол в капитанском салоне был покрыт белоснежной скатертью. Посреди стола благоухали цветы. На всякий случай приготовили два подсвечника. Только не знали еще, на сколько персон накрывать стол, так как молодой Кемпстер не сообщил, сколько человек примет участие в вечере.
К вечеру у ворот дока остановились два автомобиля. Томас Фарман встретил гостей у сходней. Их было совсем немного — трое молодых мужчин и две дамы, которые не доводились своим спутникам ни сестрами, ни невестами, ни вообще близкими людьми. Просто они были достаточно красивы и интересны, чтобы принять участие в веселом кутеже, а на корабле можно вести себя куда непринужденнее и шумливее, чем в ресторане. Фред Кемпстер лишь между прочим познакомил капитана со своими спутниками и дамами, и только после, из их разговора, можно было понять, что маленький брюнет — знаменитый наездник, а стройный блондин Реджинальд — сын известного дипломата Джибса. Обе прелестные незнакомки принадлежали к тому слою общества, о котором трудно сказать, относится ли он к лучшим или худшим кругам. Они имели какое-то отношение к искусству, возможно сами когда-нибудь пели, музицировали или только позировали художникам, может быть танцевали в каком-нибудь кабаре — точно неизвестно. В древнем Риме их называли бы куртизанками, теперь же они были подругами этих юношей, которые обращались к ним просто по имени — Мэри и Люси.