Элинор подняла глаза и взглянула ему прямо в лицо. Этот ясный, открытый взор был главным очарованием мисс Вэн. Она вообще не имела повода жаловаться на природу за скудость даров: черты лица, цвет кожи — все в ней было прекрасно, но выражение чистоты души и невинности во взоре придавали ее красоте еще более изящества, налагали на нее печать высшего дара.

— Поверьте мне, — сказал Монктон, — прося вас быть со мною откровенной, я не имею на то никакого недостойного побуждения. Вы скоро узнаете почему и по какому праву я решаюсь вас расспрашивать. Теперь же я прошу вас быть со мною откровенной и довериться мне.

— Вы оставили Гэзльуд по желанию мистрис Дэррелль — не так ли?

— Да, по ее желанию.

— Сын ее предложил вам свою руку?

Вопрос этот вызвал бы румянец на лице всякой другой молодой девушки, но Элинор Вэн выходила из ряда обыкновенных девушек вследствие исключительных обстоятельств ее жизни. С той минуты, как она открыла, что Ланцелот Дэррелль тот самый, которого она ищет, всякая мысль о нем, как о любовнике, как о поклоннике, была изглажена из ее души. Для нее он не был более на ряду с другими вследствие совершенного им проступка, точно так же, как она отделялась от других местью, которую она питала в своей душе.

— Да, — сказала она, — Ланцелот Дэррелль просил моей руки.

— А Вы? Вы отказали ему?

— Нет, я только не дала ему никакого ответа.

— Так вы не любили его?

— Любила ли я его! О, нет, нет!

При этих словах глаза ее раскрылись так широко, как будто ничего не могло ей казаться удивительнее, как подобный вопрос от Джильберта Монктона.

— Может статься, вы не находите Ланцелота Дэррелля' достойным любви порядочной женщины?

— Не нахожу, — возразила Элинор — Прошу вас, не говорите о нем более — лучше сказать, не говорите о нем и вместе о любви, — прибавила она поспешно, вспомнив, что единственное желание ее заключалось в том, чтоб нотариус говорил именно о нем. — Вы… вы, верно, знаете многое о его молодости. Кажется, он вел жизнь праздную, разгульную и… и был игроком.

— Игроком?

— Да, игроком, человеком, который играет в карты, рассчитывая на верный выигрыш.

— Я никогда не слыхал о нем ничего подобного. Без сомнения, он вел жизнь пустую, убивал время в Лондоне под предлогом изучения искусства, но я ни от кого не слышал, чтоб он имел этот порок. Однако я пришел сюда говорить не о мистере Дэррелле, а о вас. Что вы теперь намерены предпринять, оставив Гэзльуд?

Вопрос этот привел Элинор в большое затруднение. Она сильно желала возвратиться в это поместье или в его окрестности. Так как все ее мысли стремились к одной этой цели, то она не составила себе никакого плана в будущем. Она даже не подумала, что теперь остается совершенно одна на свете, имея всего несколько фунтов стерлингов, накопленных ею из ее небольшого жалованья, не вспомнила и того, что ей недостает самого необходимого орудия для всякого рода боя — денег.

— Я… едва ли я знаю, что мне следует предпринять, — сказала она— Мистрис Дэррелль обещала отыскать мне место.

Произнося эти слова, она вдруг подумала, что принять его значило бы в некоторой мере есть хлеб, доставленный матерью врага ее отца, и в душе поклялась скорее умереть с голода, чем принять покровительство вдовы.

— Я не очень полагаюсь на дружбу мистрис Дэррелль, когда ее цель уже достигнута, — возразил Джильберт Монктон — Эллен Дэррелль способна любить только одного человека, и человек этот, как обыкновенно бывает в этом свете, поступил против нее хуже всех. Она любит своего сына и, наверно, пожертвовала бы большею частью своих ближних для его пользы. Если она может доставить вам новое место, нет сомнения, что она это сделает. Если же нет, то так как ей удалось уже отстранить вас от пути своего сына, то она мало будет заботиться о вашей будущей участи.

Элинор гордо подняла голову:

— Я не нуждаюсь в помощи мистрис Дэррелль, — сказала она.

— Но от человека, которого бы вы любили — неправда ли, Элинор, вы не отказались бы принять совет и даже помощь? — возразил нотариус, — Вы очень молоды, очень неопытны. Жизнь в Гэзльуде была совершенно прилична для вас и могла бы еще продолжаться таким же образом несколько лет спокойно, без страданий, без опасений, если б не приехал Ланцелот Дэррелль. Я познакомился с вами уже полтора года назад и все это время внимательно следил за вами. Я полагаю, что теперь знаю вас. Ецш сила проницательности и навык наблюдения должны ставиться во что-нибудь, то я должен хорошо знать вас в настоящее время. Я мог быть набитым дураком двадцать лет тому назад, теперь же я должен быть довольно опытен для того, чтоб понять восемнадцатилетнюю девушку.

Он сказал это более рассуждая сам с собою, чем обращаясь к Элинор. Мисс Вэн взглянула на него, удивляясь, к чему ведет вся эта речь и что на свете могло побудить нотариуса, который приобрел уже такое значение, как он, уйти из своей конторы среди самого разгара дневной деятельности? и для чего же? уж не для того ли, чтобы сидеть в бедной меблированной комнате, положив локоть на грязную скатерть среди беспорядка немытых чашек и блюдечек?

— Элинор Вэн, — сказал Монктон после непродолжительного молчания, — деревенские жители самые несносные сплетники. Вы не могли провести полутора года в Гэзльуде и не слышать какого-нибудь рассказа обо мне.

— Рассказа о вас?

— Да, вы, вероятно, слышали, что в ранней поре жизни меня постигло тайное горе? Что с покупкою Толльдэля были сопряжены тяжелые для меня обстоятельства?

Элинор Вэн была в высшей степени несведуща в искусстве хитрить. Она не умела дать уклончивого ответа на прямой вопрос.

— Да, — сказала она, — до меня дошли эти слухи.

— И вы, без сомнения, слышали также, что мое горе — как, по моему мнению, и все другие страдания в этом мире, — причинила женщина?

— Я слышала и это.

— Я был очень молод, когда меня постигло это испытание, Элинор. Я, безусловно, верил прекрасному лицу и был обманут. В этих трех словах передана вся моя история, она, впрочем, вещь не новая. Большие трагедии и эпические поэмы были написаны на ту же тему, до того теперь известную всем, что распространяться, я считаю, излишним. Я был обманут, мисс Винсент, и горький урок послужил мне на пользу на целых двадцать лет. Да поможет мне Провидение теперь, когда я чувствую себя склонным его забыть. Мне сорок лет, но я еще не думаю, чтобы все радости жизни были уже для меня утрачены навсегда. Двадцать лет тому назад я любил и в пылкости свежих сил души был способен говорить много милых сумасбродств. Я полюбил опять, Элинор. Простите ли вы мне, если всякая способность говорить нежные бредни во мне уже утрачена. Позволите ли вы мне сказать вам во немногих и простых словах, что я люблю вас, люблю давно и буду невыразимо счастлив, если вы найдете мою глубокую преданность достойною ответа.

Румянец медленно исчезал с лица Элинор. Было время, до возвращения Ланцелота Дэррелля, когда одно слово похвалы, одно слово дружбы или уважения от Джильберта Монктона было бы высоко ею оценено. Она никогда не давала себе труда разбирать свои чувства. Время перед приездом молодого человека было самым светлым, самым беззаботным периодом ее молодости. В этот промежуток времени она не оставалась верною воспоминанию об отце и позволила себе наслаждаться счастьем. Но теперь целая бездна разверзлась между нею и этою эпохою забвения. Она не могла представить себе прошлое так ясно, как представляла прежде, не могла припомнить, не могла вернуть своих прежних чувств. Предложение Джильберта Монктона в то время скорее могло бы возбудить в ее сердце нежное чувство в ответ на его любовь. Теперь же рука его касалась ослабевших струн разбитого инструмента и не могла извлечь из него ни одного гармоничного звука.

— Можете ли вы любить меня, Элинор? — спрашивал Монктон умоляющим голосом, взяв ее руки. — Ведь ваше сердце свободно — я это знаю. Это уже что-нибудь да значит. Да простит мне Небо, если я стараюсь склонить вас на согласие, представляя вам выгоды того положения, которое я могу вам предложить. Положим, что молодость моя уже прошла и я едва ли могу надеяться быть любимым за себя самого, но подумайте, как печальна, как беззащитна будет ваша жизнь, если вы отвергнете мою любовь и покровительство! Обдумайте это, Элинор! Ах! Если бы вы знали, какова судьба женщины, брошенной среди света без защиты и любви мужа, вы серьезно обдумали бы мое предложение. Я желаю иметь в вас более чем жену, Элинор: я желаю, чтобы вы были покровительницею и руководили легкомысленною бедною девушкою, которой будущность вверена моим попечениям. Я желал бы, чтоб вы поселились в Толльдэле, моя дорогая, по соседству от Гэзльуда и этого бедного ребенка.