Днем Долорес тащила Натана на виа Кондотти, где он подписывал чек за чеком, среди прочего и чек на бриллиантовое колье от Булгари, поскольку Долорес сказала, что оно ей просто необходимо, чтобы носить с другими бриллиантами.

Так что тратился он щедро, тут было все в порядке, но не было в нем изюминки.

Достаточно быстро Долорес устала от молчаливости и скрытности Натана, от его загадочных поступков, гипнотических взглядов, приступов отрешенности и почти постоянной апатии. К тому времени, как они добрались до юга Франции, Долорес уже понимала, что каши с Натаном не сварить: он явно выходил в тираж. А на пляже дряблые мышцы Натана производили ужасающее впечатление рядом с бронзовыми телами настоящих мужчин, полных сил и желаний.

К ночи Натан смертельно уставал от солнца и вина. Запахи его тела свидетельствовали о плохом обмене веществ. Натан валился на кровать и сразу засыпал, а Долорес про себя костерила его самого и его холодные, влажные, липкие руки и ноги. Сексуальные заходы Натана были крайне редки — раза два или три за всю поездку. Он взял себе в привычку громко зевать и говорить:

— Умираю, как спать хочется! Может, завтра я и трахну тебя! Наутро он просыпался ни свет, ни заря, безо всяких мыслей о сексе, но с желанием не пропустить утреннее солнышко, которое, по его теории, омолаживало организм.

За это днем Долорес, кипя злобой, вынуждала его подписать больше чеков, чем было нужно даже ей.

В одно прекрасное утро в конце августа, пока Натан заказывал трансатлантические телефонные переговоры, Долорес вышла из «Олд-Бич отеля» в Монте-Карло и отправилась на пляж. Больше всего в эту минуту ей хотелось выцарапать ему глаза.

— Pardon, raadame, mais est-u que vous saves e'heure, par hasard?[6]

Долорес подняла голову — перед ней стоял загорелый мускулистый молодой человек, лет двадцати пяти на вид.

— А по-английски вы не говорите? — спросила Долорес, желая задержать его.

— Ах, так вы не француженка? — голос у него был низкий, бархатный.

— Я из Америки.

Он улыбнулся — зубы у него были ослепительно белые.

— Если вы извините, я уже не один день наблюдаю за вами тут, на пляже, когда вы приходите вместе с вашим отцом. Вы такая красивая, что на вас нельзя не смотреть!

— О, благодарю вас! — Долорес приподнялась на локтях. Солнце жгло ей бедра.

— Я был в уверенности, что женщина такого шарма и стиля должна обязательно быть из Европы, скорее из Франции!

Польщенная Долорес улыбнулась.

— Никогда бы не подумал, что вы американка, — продолжал молодой человек.

Долорес соблазнительно вытянула ноги, ощущая притяжение этого великолепного сексуального инструмента. Она рассматривала его подобранное лепное тело, сильные квадратные ладони, хорошо очерченные ноздри — признак чувственной натуры. И, конечно, она не пропустила абрис мощных гениталий под тугими плавками.

— Я вижу, сегодня утром ваш отец не с вами, — сказал он, имея в виду Натана. — Вы позволите мне присесть?

— Прошу вас!

— Меня зовут Франсуа, — он сел очень близко к ней и, осторожно приподняв ее солнечные очки, заглянул в глаза. — А вас?

— Долорес.

— Долорес! Какое красивое имя — Долорес! Долорес, у вас удивительно красивые глаза. Женщина не смеет прятать под темными очками такие удивительные глаза. Она не должна лишать мир привилегии любоваться такими удивительными глазами.

Долорес одарила его томной улыбкой:

— Именно по этой причине я и ношу темные очки. Хочу сберечь глаза для того мужчины, который сумел бы оценить их по достоинству!

— Вы самая очаровательная женщина на пляже, самая очаровательная женщина во всем Монако в этом сезоне, и вы самая прелестная американка, какую мне приходилось видеть!

Ровно через час они лежали нагишом на узкой кровати в пансионе Франсуа. Как неутомим был этот Франсуа — поджарый, динамичный, полный жизни, как молодой жеребец, одуревший от страсти, и он говорил ей такие упоительные слова по-французски! Какое это имело значение, понимала ли Долорес их смысл, — она упивалась звуками его голоса и музыкой речи!

Долорес и Франсуа изучали любовные повадки друг друга до самого обеда. Одевшись, Долорес достала из сумочки двести франков, вручила их Франсуа и условилась с ним о следующей встрече.

Когда Долорес отыскала Натана на террасе отеля, он был, как всегда, неразговорчив и, как всегда, углублен в «Уолл-стрит джорнэл». Им подали легкий ленч: лангуст, салат и бутылка шабли.

— Хорошо провела время? — спросил Натан.

— Прекрасно, милый, — промурлыкала Долорес.

Долорес не могла оторваться от Франсуа. Безумие: солнце, вино, морской воздух, сладостный климат Средиземноморья — и неудовлетворенность, в которой так долго держал ее Натан. Она жила только в те минуты, когда Франсуа касался ее, входил в нее, дарил ей ощущение полноты жизни и женственности.

Опьянение, ранее не изведанное ею, любовная истома и нежность романтических французских баллад, вплывавших в раскрытое окно. Воздух был напоен запахами сосен, пальм, мимоз и бугенвиллей, кожа была постоянно солоновата на вкус.

Долорес наслаждалась преклонением Франсуа, чувственными радостями, которые она ему дарила, — будто воскресали древние легенды, и она становилась то сиреной-погубительницей, то колдуньей Лорелеей.

И как было странно чувствовать себя сильнее мужчины, знать, что это ты покупаешь его, и набрасываться на него с яростью тигрицы, рвущей свою добычу. Со стариками, такими, как Натан, ей приходилось изображать из себя куртизанку, разыгрывать страсть, которой не было. С Франсуа они менялись ролями, и Долорес испытывала возбуждающий трепет победы. «Ах, вот, значит, что испытывают все эти старцы, — думала она. — Понятно, отчего они готовы так дорого платить!»

По мере того как возрастало ее удовлетворение от Франсуа, росло и ее презрение к Натану Уинстону.

Последняя тайная встреча с Франсуа у Долорес была назначена на день накануне отъезда в Нью-Йорк. Едва открыв утром глаза, она начала представлять себе, как набросится на Франсуа, поглотит его своим телом, всем своим существом. Ни о чем другом Долорес не могла думать. Ей казалось, что в тот день она невероятно долго умывается, еще дольше приводит себя в порядок.

Выйдя, наконец, из ванной, Долорес увидела, что Натан с понурым видом стоит у двери. Под мышкой у него был зажат аккуратно сложенный «Уолл-стрит джорнэл».

— Как насчет автомобильной прогулки? — спросил Натан. — Я бы проехался в Канье-сюр-Мер.

— Мы же ездили туда совсем недавно!

— Тогда поедем в горы.

Что ей было делать? Изобразить приступ головной боли — так Долорес только что сказала, что отлично себя чувствует. Симулировать неожиданную дурноту — так он скорей всего останется при ней и глаз с нее не сведет. Выхода не было, нужно было уступить желанию Натана. Единственная надежда — вдруг удастся урвать хоть немного времени для Франсуа, когда они вернутся в город.

По дороге в Верхний Корниш Долорес показалось, что Натан как-то странно ведет себя, и она даже спросила:

— Что-нибудь не так, милый? Натан по обыкновению отмолчался.

Наконец они добрались до крохотного горного городишки. Склоны гор тонули в яркой зелени и цветах. Натан остановил машину, они вышли и медленно зашагали вдоль дорожной балюстрады. Внизу медленно пробирался вверх по горному склону старый пес. Затянувшееся молчание Натана нервировало Долорес, и она снова задала ему тот же вопрос:

— Что-нибудь не так, милый? Натан резко повернулся к ней:

— Мне все известно о тебе и этом французском жиголо!

— Натан!

— Шлюха! Шлюха!

Лицо Натана было искажено гневом, он явно пытался сдержаться, стискивая ладони, но неожиданно размахнулся и залепил Долорес пощечину.

Долорес с трудом удержалась на ногах.

— Грязная шлюха! На мои деньги покупаешь себе кобелей!

— Сукин ты сын! — завизжала Долорес. — Да кто ты такой, чтобы так со мной обращаться?