В одной из многочисленных поездок по всей стране в поисках мест, подходящих для обучения, Фидель случайно выяснил, что Эль Куате Конде являлся совладельцем разбитой яхты, находившейся поблизости от порта Туспан.
« —Если вы сможете уладить дела с этим судном, я возьму его.
— Эта лодка совершенно бесполезна».
Яхта только наполовину принадлежала Эль Куате, так как он выплатил лишь половину стоимости ее владельцу, некоему американцу по имени Роберт Б. Эриксон. Хотя она несла мексиканский флаг, но называлась «Гранма» (вероятно, в честь бабушки американца'). К сожалению, судно было длиной всего лишь шестьдесят три фута и имело только одну палубу. Фиделю и другим казалось, что она годилась лишь для команды, состоящей из карликов, да и то немногочисленной. Ее два двигателя «Грей» по 250 лошадиных сил каждый, теоретическая вместимость, составлявшая двадцать пассажиров и команду (при этом люди должны были набиться в суденышко, как сельди в бочку), и киль, поврежденный прошлогодним ураганом, красноречиво подтверждали мнение Эль Куате. Эриксон просил за свою долю в лодке 15 000 долларов при условии, что покупатели еще за две тысячи приобретут дом на берегу реки Туспан. Фидель обратился к свергнутому Батистой президенту Кубы Карлосу Прио Сокарра-су, который нашел укрытие в Соединенных Штатах. Он был не слишком высокого мнения об этом человеке, но тогда было не время воротить нос от возможного помощника. Без судна не состоялось бы никакой экспедиции. «Это будет единственный вклад со стороны, который мы приняли», — несколько месяцев спусти сказал Фидель американскому журналисту.
Несколькими днями раньше решили полностью отказаться от идеи вторжения по воздуху, а никакого другого судна на примете не было. Поэтому Эль Куате и Фидель (он назвался братом Конде) купили у Эриксона «Гранму» и немедленно приступили к ее переоборудованию. Они капитально отремонтировали оба дизельных двигателя, что должно было заметно прибавить им мощности, увеличили полезное пространство, демонтировав множество не очень нужных приспособлений, и добавили баки для воды.
После освобождения Эрнесто Гевара провел три дня дома, упаковал вещи и попрощался с женой. Неделей позже он через связного предложил Ильде еще раз встретиться в Куаутле, куда он приехал под именем доктора Эрнесто Гонсалеса. При встрече Ильда спросила его, как он достает деньги. Она была убеждена в том, что он не должен жить за счет движения, несмотря даже на то, что уже с мая он не работал в больнице и не имел никаких доходов.
В то же время начиная с сентября Че был вынужден перейти на нелегальное положение, так как «Министерство внутренних дел совершило серьезную ошибку: поверив в мое джентльменское обещание, оно освободило меня с тем условием, что я в течение десяти дней покину страну». Время от времени он забегал проведать свою дочь, маленькую Ильду, и как-то раз процитировал ей строки из стихотворения Антонио Мачадо, посвященного генералу Листеру, одному из героев гражданской войны в Испании: «Мое слово разносится от холмов до моря / Если бы мое перо обрело мощь твоего пистолета / Я умер бы счастливым». Судя по всему, семимесячной Ильде понравились звонкие стихи Мачадо: когда отец умолк, она расплакалась, прося читать еще.
Шел заключительный этап набора добровольцев. В конце октября из Гаваны возвратился доктор Фаустино Перес. К группе присоединился Камило Сьенфуэгос — портной, обладавший помимо своего профессионального умения множеством других талантов. На ноге у него сохранился шрам от пулевого ранения, полученного во время студенческой демонстрации. Камило жил в США и приехал сразу же, как только до него дошел слух о том, что «в Мексике заваривается что-то серьезное». Следом появился Эфихенио Амейхейрас. Однажды, листая журнал «Боэмия», он нашел там известие о том, что его брат был убит после набега на казармы Монкада. Он был водителем такси в Мехико, куда прибыл из Коста-Рики с фальшивым паспортом. Однако в Мексику собирались не только бойцы, стремившиеся пополнить ряды повстанцев. Появилось множество агентов кубинской военной разведки, которые, помимо всего прочего, усиленно фотографировали прибывавших в аэропорту.
В последние месяцы произошел ряд важных встреч, определивших отношения между повстанцами и группами политической оппозиции на самой Кубе. Встречи проходили в любезной обстановке, но несмотря на настойчивые пожелания представи телей ряда организаций, Фидель отказался изменить свой план или отложить его осуществление.
Первая и, пожалуй, самая важная из этих встреч произошла в начале августа, сразу же после того, как Фидель вышел из тюрьмы. Фидель встретился с Франком Паисом. Этот молодой школьный учитель, один из руководителей революционной организации Восточной Кубы, присоединился к Движению 26 июля уже после того, как Фидель покинул остров. Франк сказал Фиделю, что, по его мнению, лучше отложить вторжение до того времени, когда вновь основанные городские организации окажутся лучше подготовленными и смогут начать восстание одновременно с высадкой десанта. Фидель согласился с этим обоснованным предложением. На обоих собеседников встреча произвела очень сильное впечатление. В лице Франка Фидель нашел городского координатора, который был так нужен движению. Тогда же были выработаны стратегические принципы совместных действий. Одновременно с высадкой должны были начаться городские выступления.
В августе у Фиделя состоялась встреча еще с одной из центральных фигур демократической левой оппозиции — студенческим лидером Хосе Антонио Эчеверрией, членом Революционного Директората. Они заключили договор о координации действий. Фидель сообщил Директорату о своих планах, а Эчеверрия пообещал поддержать высадку десанта вооруженным выступлением в Гаване.
Еще одна важная встреча состоялась у Фиделя с представителями Народно-социалистической партии Кубы (НСПК) — так с 1944 года стал называться Революционный коммунистический союз. Их возглавлял Флавио Браво, лидер ее студенческого крыла, учившийся вместе с Фиделем в Гаванском университете. Но здесь не было достигнуто взаимопонимания, поскольку НСПК в принципе возражала против вторжения повстанцев на Кубу. Флавио стремился убедить Фиделя и в его лице все Движение 26 июля в том, что наилучшим образом действий будет мирное противостояние диктатуре коалиции левых партий. Но Фидель не принял его доводов во внимание.
В конце октября вновь приехал Франк Пайс, чтобы окончательно уточнить детали предстоящих действий. На Кубу он возвратился с текстом кодовой телеграммы, которой предстояло уведомить кубинские организации о планах Фиделя. Было вновь подтверждено соглашение о том, что восстание будет приурочено к высадке десанта. Пайсу сообщили и другие важные сведения: высадка предполагалась в области Никеро, в предгорьях Сьерра-Маэстры.
В начале ноября Эрнесто написал матери:
«Я убедился в том, что мое дело невозможно разрешить законным способом. Я пишу тебе из ничем не примечательного места в Мексике, где дожидаюсь, пока положение определится. Этот воздух свободы является в действительности воздухом тайны, что, впрочем, не имеет значения: это придает событиям облик захватывающего детективного фильма».
В те дни он скрывался в мансарде на чердаке дома своего друга Альфонсо Бауера в Нарварте, районе Мехико. Эту каморку он делил с Каликсто Гарсией и еще несколькими кубинцами. «Мы проводили долгие дни скрываясь, прятались, где только можно, насколько это было в наших силах, избегали появляться на людях и вообще старались не выходить на улицу». Им чудом удалось укрыться, когда в дом ворвалась полиция и полезла на чердак с обыском. В результате полицейские принесли извинения доктору Геваре, который очаровал их, прикинувшись неимущим интеллигентом. «Вор — наверняка дружок какой-нибудь из служанок», — сказали они ему на прощание.
А вот что он написал Тите Инфанте о своих отношениях с Ильдой:
«Тебе, вероятно, будет интересно узнать, что мой брак практически распался. Окончательно мы разойдемся уже в следующем месяце, когда моя жена поедет в Перу, чтобы впервые за восемь лет увидеться со своими родными. В этом разрыве есть привкус горечи, поскольку она была надежным спутником и ее действия как революционера во время моих принудительных каникул были безукоризненными, но наши духовные разногласия оказались слишком большими; я живу исполненный анархического духа, который заставляет меня мечтать о новых горизонтах».