4 июля он написал матери: «Мама, все, что здесь случилось, похоже на какой-то удивительный сов... Измена — вот наследство армии... Арбенс оказался не на высоте обстоятельств, а военные наложили в штаны», А закончил он письмо признанием, которое, даже если не вдаваться в его содержание, рисует этого авантюриста-наблюдателя совсем с другой стороны:

«Я немного стыжусь признаться, что на самом деле в те дни замечательно проводил время. Это волшебное чувство неуязвимости... заставляло меня буквально корчиться от восхищения, когда я видел людей, убегавших как ненормальные от налетающего самолета, или же ночью, во время затемнения, когда в городе гремели орудия. Между прочим, могу сообщить тебе, что осветительные бомбы являют собой очень внушительное зрелище».

Далее следовали его первые впечатления от нового режима:

«Если хочешь узнать, что я думаю об ориентации этого правительства, я сообщу пару деталей. Один из первых городов, взятых захватчиками, принадлежал «Юнайтед фрут», а служащие там бастовали. Сразу же по приходе наемников забастовка была немедленно прекращена, рабочих отвели на кладбище и убили — их закидали гранатами».

Хотя Эрнесто знал, что за ним охотится полиция, он часто покидал свое убежище в посольстве, а однажды ночью помог вывезти в автомобильном багажнике Умберто Пинеду, который желал остаться и продолжать борьбу в подполье.

Ильду освободили 28 июля, и хотя она не могла проникнуть в аргентинское посольство, все же начала обмениваться записками с Эрнесто. В конце августа прилетел самолет, который должен был вывезти аргентинцев, укрывшихся в посольстве. Родственники Эрнесто воспользовались случаем и послали ему одежду и деньги. Он написал матери: «Вы, кажется, прислали мне слишком много одежды и потратили слишком много денег. Может показаться, что я несколько неблагодарен, но я не думаю, что заслуживаю такой оценки... Мой основной девиз — путешествовать налегке, на сильных ногах и с животом непритязательным как у факира». Все деньги, присланные родственниками, и еще пять долларов в придачу он отдал своему кубинскому другу Далмау и отказался от приглашения вернуться в Аргентину.

На улицах Гватемалы полиция охотилась за сторонниками свергнутого правительства; тем не менее Эрнесто выбрался из посольства и появился в ресторане, где завтракала Ильда. Люди, знавшие их в лицо, провожали испуганными взглядами пару, шедшую по городу. Эрнесто рассказал Ильде, что он забросил свой паспорт в мексиканское посольство с просьбой о визе и что на три дня уезжал на озеро Атитиан. Как обычно, он демонстрировал замечательное пренебрежение опасностью и столь же замечательную способность совершать среди всеобщей суматохи нечто столь обыденное, как туристская прогулка. Все прошло без помех; Эрнесто провел три дня в мирной и тихой гватемальской сельской местности и, вероятно, привел в это время в порядок свои мысли. К концу третьей недели сентября, через девять месяцев после прибытия в Гватемалу, Эрнесто Гевара снова сел в поезд, возобновив жизнь странника. Ильда сопровождала его часть пути до мексиканской границы, а затем вернулась в город Гватемалу. Обоим казалось, что они прощаются навсегда, хотя Эрнесто сказал, что будет ждать Ильду в Мехико.

В поезде доктор Гевара встретился с другим молодым человеком, также бежавшим от военной диктатуры. Это был Хулио Роберто Касерес Валье, известный под кличкой Эль Патохо, которую можно перевести как «Мальчик с пальчик», «Коротышка», «Малыш». «Он был на несколько лет моложе меня, но между нами сразу завязалась длительная дружба».

Эрнесто оставлял за спиной еще один эпизод своей жизни, который должен был произвести на него сильное впечатление. Это была история того, что произошло, и того, что не свершилось: революции, сломленой на полпути, а вместе с ней и личности самог Гевары, который также был остановлен на полпути — по крайней мере временно. Неужели ему было суждено всю жизнь оставаться сторонним наблюдателем? ^{4}

7. Порты захода.

 21 сентября 1954 года Мексика была для него совершенно неизвестным новым горизонтом. У нового пришельца не было никакой связи со страной, в которую он только что прибыл, если не считать неясных семейных воспоминаний о прабабушке по имени Конча Кастро. Она родилась в Мексике в девятнадцатом столетии и оказалась разоренной после американского вторжения и последующей аннексии мексиканской территории.

Вскоре после прощания с Ильдой молодой аргентинский доктор двадцати шести лет и нескольких месяцев от роду по фамилии Гевара — он еще не получил прозвища Че — вместе с недавно обретенным попутчиком Хулио Роберто Касересом, которого называли Эль Патохо, сел в другой поезд, направлявшийся на сей раз в Мехико. Город был тогда полон изгнанниками из разных латиноамериканских стран. Это были пуэрториканские борцы за независимость; перуанцы, главным образом сторонники АНРА, выступавшие против диктатуры Мануэля Одрии; венесуэльские противники деспотического правительства Маркоса Переса Хименеса; кубинцы — участники штурма Монкады, сражавшиеся против полковника Фульхенсио Батисты; гватемальцы, нашедшие убежище после недавнего переворота; никарагуанские противники Анастасио Сомосы, бежавшие от тюрьмы и пыток; доминиканцы, спасавшиеся от преследования со стороны диктатора Леонидаса Трухильо.

Эрнесто потребовалось меньше недели, чтобы привести свои эмоции в состояние, позволявшее описать первое впечатление: «Город, даже, вернее, страна, встречает меня со всем безразличием большого животного, которое и не машет хвостом и не щерит на меня зубы». Слово «безразличие» точно соответствует положению вещей. Мексикой владел консерватизм, смешанный с апатией. Страна с абсолютным безразличием следила за организованным ЦРУ переворотом в Гватемале; правда, имелись широко известные и благородные исключения. Предыдущий президент Ласаро Карденас попал под огонь резкой критики со стороны консервативной прессы зато, что посмел заявить публично о своем недовольстве тем, что произошло у ближайшего южного соседа. Нынешний же президент Адольфо Руис Кортинес, внешне похожий на провинциального адвоката, с виду немного богемный, но очень умный и резкий, был слишком занят борьбой с социальными бедствиями, облаченными в одеяние прогресса, которые он унаследовал от администрации Мигеля Алемана.

Гевара и Эль Патохо поселились в центре Мехико. Из окна снятой ими комнатушки для прислуги на улице Боливара величественный городской пейзаж представлял собой море развевав шихся на вечернем бризе сохнущих одежд, бесконечные крыши, верхушки водосточных труб и газохранилища вдали. Но, с точки зрения отверженных, мексиканская столица была землей чудес, землей невзгод.

Гевара описал свое видение страны, будущего и своей жизни в письмах домой: «К тому же здесь можно говорить то, что хочется, но при условии, что ты за это так или иначе расплатишься — иными словами, это долларовая демократия». В своих письмах он сообщал, как всегда, о новых поездках, планах переезда из одного места в другое, как будто супершоссе, звездная автострада, по которой он двигался последние десять лет, была бесконечна. Его цели не изменились: «Мой следующий порт захода по-прежнему Европа, а за ней следует Азия. Как — это уже другая история. Что касается Мексики, то я не могу сообщить ничего определенного, кроме этого общего впечатления, и то же самое касается меня самого».

В письме к отцу он добавлял в этот список Соединенные Штаты — с оговоркой «если они впустят меня». Но пока что Мексика явно была безопасной гаванью, где он мог зализывать полученные в Гватемале раны и удовлетворять свое любопытство. Однако, как и во многих других случаях, когда с деньгами было очень плохо, основной проблемой оставалось простое выживание. «Я достаточно долго пробыл в Мексике, чтобы понять: здесь будет нелегко, но я обладаю пуленепробиваемым духом».

Если поэзия — это очень личное пространство, и пЪэт, хороший или плохой, использует стихи, чтобы сказать то, что он не вписал бы в дневник, не упомянул бы в биографии или переписке; если стихотворение или лирический отрывок дают нам представление о внутренней жизни автора, тогда мексиканские стихи молодого доктора Гевары скажут о нем больше, чем его статьи. В одном из них, озаглавленном «Темный автопортрет», он написал: