— Нет, ничего не слышно.
— Жаль, хорошая девушка. Чистая.
— Я тоже так считаю.
— Князь Андрей небось переживает?
— Переживает, — соврала Анастасия.
— Это понятно. Любовь… Ежли девушка отыщется, красивая пара будет.
— Будем молиться Господу, чтоб отыскалась.
— А что с ее матерью?
— Ничего.
— Суда еще не было?
— Пока нет.
В комнату заглянул полицейский чин, объявил:
— Свидание окончено.
Старик и девушка обнялись, оба всплакнули, и Никанор перекрестил княжну вслед.
— Храни вас Бог, госпожа.
Когда совсем уже смеркалось, въехали в полузаброшенную деревню Малые Коряги. За повозкой увязалось несколько голодных ободранных собак, которых кучер отгонял по-матушке и с опаской.
Наконец выехали за околицу, в темноте извозчик с трудом выплутал к развалюхе Лукаша, остановил коня, кивнул на покосившуюся халупу.
— Здеся, кажись…
Воры вышли из повозки, огляделись. Подошли к шаткому, покосившемуся заборчику, постучали в калитку.
— Эй, кто есть?
Во дворе заныла та самая маленькая собачонка и от собственного лая вмиг забилась в глиняную норку.
— Ехать или ждать? — спросил кучер.
— Жди в деревне. Скоро обратно.
Повозка с трудом развернулась на узкой улочке и погрохотала прочь, сопровождаемая разноголосым собачьим брехом.
…Стало уже совсем темно, когда вдруг заполошно залаяли собаки, затем послышались фырканье лошади, скрип колес, ругливый мужской голос, и на узкой улочке, ведущей к дому, показалась повозка Лукаша.
Воры, находившиеся во дворе развалюхи, заняли место так, чтоб их не было видно с улицы, стали ждать.
Лукаш остановил лошадь, спрыгнул на землю, оттащил в сторону то, что можно было назвать воротами, загнал повозку во двор.
Был он явно навеселе — шаг нетвердый, бормотание невнятное.
Собачонка то ли от радости, то ли от страха заливалась невыносимо тоненьким голоском, и хозяин сердито прикрикнул на нее.
— Тихо, псиная морда!.. — подцепил ее ногой хозяин. — Голова и без того колется надвое!
Собачка от обиды и боли заверещала еще звонче, за что получила добавочный пинок.
— Чтоб ты сдохла, холера!
Лукаш задвинул «ворота», принялся распрягать лошадь, и в этот момент к нему сзади подошли двое.
Скрутили так сильно и умело, что мужичок не сумел даже крикнуть, только ойкнул испуганно и завалился на землю.
Собачонка забилась в свою нору и прерывисто скулила оттуда.
— Господа, за что?.. — бормотал Лукаш. — В чем я провинился, господа? Что я натворил?
— Кое-что натворил, — произнес Улюкай, заставил мужичка подняться. — Сам расскажешь или мы поможем?
— А вы кто? Господа, кто вы?
— Полиция.
— Господа полиция, объясните неразумному. Чтоб меня гром сразил, не виновен!
— Фуфлыжит, сучок? — спросил Безносый.
— Гонит тюльку, тварь, — ответил Улюкай. — Сейчас одумается! — И вдруг со всего размаху двинул мужичка кулаком по голове.
От такого удара тот отлетел метра на три в сторону, на какой-то миг потерял сознание, лежал мягкой неподвижной кучкой.
Воры не спеша подошли к нему. Безносый попинал его ногой.
— Просыпайся, шмур… Душевная беседа только начинается… — Заставил его встать на ноги, прижал к стене развалюхи. — Ну, кого ты, сука, вез вчера в Вильно?
— Барышню, — слипшимися губами ответил Лукаш. — Только я ее не трогал.
— Где она?
— Може, в хате, а може, в деревню пошла.
На этот раз Лукаша ударил Безносый. Ударил с такой силой, что голова мужичка едва не расплющилась на стенке.
Сполз вниз и, когда его опять подняли, жалобно застонал, слабым голосом попросил:
— В хате она, господа! В погребе! Сейчас покажу, только не убивайте.
Он с трудом поднялся, заковылял в сторону развалюхи.
Воры шли следом.
Лукаш нащупал на подоконнике спички, затем огарок свечи, зажег его.
Пробрались внутрь избы, извозчик передал свечку Безносому, сам нагнулся, с трудом открыл крышку подпола.
— Здеся она.
— Михелина! — позвал Улюкай. — Ты здесь, Михелина?.. Это Улюкай!
Какое-то время никто не отвечал, затем из темноты показалась вначале худенькая ручонка, затем сама девушка.
Была она озябшая, испуганная, полубезумная. Воры помогли ей выбраться, Михелина узнала их, тут же обхватила ручонками, и тело ее забилось в беззвучной истерике.
Воры молчали. Молчал и Лукаш, глядя на происходящее испуганно и обморочно.
Вышли на улицу.
— Побудешь здесь? — спросил девушку Улюкай.
— Нет, — затрясла она головой. — Боюсь.
— Не бойся, — улыбнулся вор. — Поиграй с собачкой. Мы скоро. Побеседуем с этим господином и сразу вернемся.
— Только побыстрее, пожалуйста, — попросила Михелина.
— Мигом. Подобные беседы длинными не бывают.
Воры взяли Лукаша под руки и повели к его повозке.
— Куда, господа?.. — вырывался тот. — Я пальцем не тронул! Господа! Пусть меня Бог накажет!
— Бог ли накажет, а вот мы определенно, — ответил Безносый.
Девушка смотрела им вслед, у ее ног ласково крутилась собачонка.
Лошадка ходко торопилась в неизвестном ей направлении, господа «полицейские» сидели позади Лукаша, а он все никак не мог успокоиться и от нервного срыва и дурного предчувствия все продолжал рассказывать, возмущаться, недоумевать.
— Я только ее увидел, так с первого раза меня и стрельнуло — ой, Лукаш, беда тебя чекает!.. Не ехай с этой стервочкой, до добра воровка не доведет… я так сразу и допек, что воровка… а она все зенками вертит, зубки скалит… ну, чисто маленькая ведьмочка…
— Остановись здесь! — прервал его Улюкай, когда над головой совсем сомкнулась чащоба и не стало видно ни неба, ни луны.
— Здеся? — испугался Лукаш. — А чего здеся делать, господа?.. Мы ведь от деревни в другой стороне!
— Самое место, — ответил Безносый, соскочил с повозки и дернул извозчика за сюртук. — Слезай…
Улюкай схватил с повозки какую-то веревку, подцепил Лукаша с другой стороны, и вдвоем они потащили его в густую, черную чащу.
— Господа, пожалейте!.. — скулил извозчик. — Христом Богом прошу, господа!
Улюкай ловко нахлестнул один конец веревки на его шею, вторую забросил на поперечную дубовую ветку, и в четыре руки они стали подтягивать вверх крутящееся, хрипящее тело извозчика.
Тот сипел, что-то выкрикивал, пытался оттянуть от шеи петлю.
Глухо ухнула какая-то ночная птица, заржала тревожно лошадь, оставленная на дороге, Лукаш наконец перестал дергаться и затих.
Воры намотали конец веревки на ствол дерева, отдышались маленько, вытерли сухой травой руки и двинулись в обратном направлении.
Табба была пьяна. Сидела в гостиной за столом, перед нею стояла бутылка с вином, она брала ее непослушными пальцами, подливала после каждого глотка.
Катенька расположилась напротив, молча наблюдала за выпивкой, слушала бесконечную исповедь хозяйки.
— Я не проводила его, понимаешь?.. Он ждал, а я не проводила. Опоздала!.. Почему?.. Потому что меня посчитали воровкой. Меня — воровкой. Приму оперетты схватили за руку!.. Схватили и тут же отпустили!.. Потому что я ничего не взяла. Я не воровала! Понимаешь? Мать — воровка! Сестра — воровка! А я — нет. Я — другая! У меня деньги! — Она вынула из сумочки конверт с купюрами, разбросала их по столу. — На что хочу, на то трачу! Так пожелал господин, который в меня влюбился. А я в него!.. И я не проводила его!.. Опоздала! Понимаешь, что произошло, дура? А может, он там погибнет. Может, его убьют! А я прибежала и увидела только хвост поезда!.. А он меня не увидел. И, наверное, сходит с ума. Мой любимый мужчина сходит с ума. — Прима тяжело поднялась и, чтобы не упасть, придержалась за стол. — Готовь костюм, Катюша!
— Вы собираетесь в ресторан? — тихо спросила та.
— А что в этом удивительного? — оглянулась на нее артистка. — По-твоему, я не в форме?