Заколов последнюю булавку, он отступил на несколько шагов и бросил фразу, ставившую точку на алхимии кутюрье:

— Приходите через пятнадцать дней. Мы устроим вторую примерку…

Обе женщины исчезли за занавесками кабинки. Стеллио повернулся к графу.

— Пятнадцать дней, Стеллио? Но это очень долго! Что я с ними буду делать все это время?.. Им нечего одеть, я не могу их вывести в свет!

— Вы от меня больше ничего не добьетесь, господин граф. И так уже этот вечер… Не настаивайте, прошу вас.

— Хорошо, я подожду пятнадцать дней, — согласился д’Эспрэ. — Но мне хотелось бы сейчас же окрестить наших красавиц.

—  Окрестить… —прошептал Стеллио.

Он вытер пот со лба, откинул назад длинную темную прядь. Почему д’Эспрэ назвал их нашими, нашими двумя красавицами? Разве не ему они принадлежали, эти бог знает где подобранные им девицы? Стеллио вдруг вспомнил, что граф их даже не представил, а просто сказал: «Вот мои протеже», — что изящно избавило его от всяких объяснений.

Женщины вышли, не очень довольные возвращением в старые одежды. Они снова сели на рекамье, обитую желтым бархатом, подвинувшись одна к другой, как и до примерки.

«Что-то в них странное, — подумал Стеллио, — можно было бы принять их за близнецов. Однако это сходство — лишь иллюзия. Одна просто копирует другую. Их фигуры почти одинаковы, но держатся они по-разному: брюнетка более решительная, стремительная, блондинка более томная, оригинальная…»

Д’Эспрэ между тем продолжал:

— Поймите, Стеллио, у вас есть воображение, придумайте имена для моих протеже…

Брюнетке нетрудно было дать имя. Она была вполне в духе эпохи, с гибким телом, немного вульгарная, красивая и слегка вызывающая. Ей бы подошло то имя, что у всех на слуху. Но как назвать другую? Она так выделялась на общем фоне! И не только цветом волос редкого бледного оттенка — она будет чудесна и с коротко остриженной головой, он был в этом убежден. Ее глаза — этот жесткий нефрит — будут хорошо сочетаться с яркими красными шелками Пуаре и кремовой кисеей. Редкий тип лица: совершенный овал, заостренный вытянутый разрез век и ненакрашенный великолепно очерченный рот. А кожа, как ее описать? Он едва коснулся ее во время примерки, но все еще ощущал своими пальцами.

Стеллио понимал, чем она привлекала д’Эспрэ. Как и он сам, как Пуаре, как большинство членов маленького кружка, диктовавшего вкусы Парижу, д’Эспрэ пестовал страсть к Востоку, правда, Востоку, адаптированному Европой, цивилизованному, без зверств и ужасов. В этой женщине соединились все черты этого идеала: лощеная, бесстрашная, цвет волос обитательницы Европы, нежность кожи, родившейся под влажными небесами. Она воплощала прообраз новой красоты. Возможно, это будущая Ева.

Леа улыбалась графу, взяв его под руку. «Они уже любовники, — подумал Стеллио, — но еще ничего нет между д’Эспрэ и другой». Эта мысль его ободрила, и он обратился к Леа:

— Мадемуазель могла бы зваться Лианой. Ее формы так гибки!

— Лиана? Как де Пужи? Это имя уже отслужило свое. Оно в моде, но…

Стеллио перебил его:

— Мадемуазель скоро станет необыкновенно модной дамой. Подберите к имени Лиана красивую фамилию какого-нибудь угасшего дворянского рода…

— Угасшего рода? Нет. Два года назад я приобрел маленькое имение недалеко от Сенлиса, и мне нравится, как оно называется: Шармаль. Лиана де Шармаль, благородно, не правда ли?

— Действительно, очень красиво, — согласился Стеллио.

Леа-Лиана сжала руку графа:

— Это мне идет!

Д’Эспрэ рассмеялся:

— Как она это говорит! Ах, моя красавица, я вас научу красивым манерам с подобным именем!

Да, он любил ее, свою маленькую Лиану, такую темноволосую, такую непосредственную. Он обожал ее, тогда как другую, холодную блондинку с зелеными глазами, опасался. И даже не осмелился начать обсуждение ее имени.

Стеллио обернулся к Мадлене. Их взгляды встретились, но она была все так же недоступна.

— А вы, мадемуазель?

Она не ответила. Наступило долгое молчание. Упорно блуждая где-то в своих грезах, Мадлена забавлялась с муфтой. Ну что ж, поскольку она играет в светлостей, будем относиться к ней как к рабыне, решил Стеллио. Больше к ней не обращусь. Предмет, маленький инструмент для удовольствия — вот что она такое.

— Не будем думать о ее волосах, мой дорогой граф, — начал он. — В особенности о волосах! Но ее кожа — она такая нежная!

Мадлена холодно взглянула на него.

— Нежная, — продолжал Стеллио, — как из шелка. Но сама женщина прочна, как репс ^[29].

Д’Эспрэ смущенно рассмеялся:

— Ну хорошо, пусть будет так, как вы сказали, мой милый! Репс!

— Да, Репс! Но с «й» — Ре-й-пс — более модно и очень изысканно: напоминает бельгийское дворянство.

— Как Клео де Мерод, — прибавила Лиана.

— Вы правы, — ответил д’Эспрэ. И повернулся к Стеллио: — А… как с именем?

Стеллио, боясь снова встретиться взглядом с блондинкой, которая странно волновала его, взял свои перчатки, шарф, шапку, прошел мимо девушек и остановился напротив д’Эспрэ:

— Если бы я был на вашем месте, господин граф, я бы называл ее Файя! ^[30]

И удалился, едва попрощавшись.

Глава четвертая

Еще несколько недель назад в Сомюре девушки и представить себе не могли, что столь желаемая метаморфоза произойдет с ними так неожиданно, быстро. Лиана совсем растерялась. «А вдруг тебя начнут искать?» — спрашивала она по всякому поводу подругу. «Нет, не будут, — отвечала невозмутимо та. — Я всегда была лишней, ты ведь знаешь, я была лишней».

Лиана наконец успокоилась. Действительно, Файя была нежеланным ребенком, и Бюффара не взволновал ее внезапный отъезд. Дочери, чье сомнительное происхождение ставило под угрозу святость наследования, встречались не так уж редко; доведенные до крайности обидами, которыми осыпала их семья, они в конце концов уходили из дома. Сколько полусодержанок вышло из их числа, а странные имена штамповались одной фабрикой — эти Яны д’Аржан, Алисы де Мент…

Для Лианы и Файи, радостно открытых всем ветрам под легкими туниками, началась новая жизнь кокоток. Время пролетало с ужасающей скоростью, превратившись в череду счастливых мгновений. Каждое из них, легкое и беззаботное, привносило роскошь и новизну. Примерки, первые выходы в Булонский лес, первые скромные вечеринки — каждый раз они приобщались к чему-то новому. Д’Эспрэ показал себя как примерный педагог, он был мягок, терпелив и еще более изыскан от того, что его ученицы все хорошо усваивали. За одну неделю они вникли в сложный ритуал полуденных прогулок по проспекту Акаций, поняли, как следует себя вести в модных ресторанах. Они рассказали графу о некоем Роберто, учителе танго, но д’Эспрэ дал им понять, что не может быть и речи о том, чтобы его увидеть. Он пообещал им знакомства с людьми из высшего общества, в тысячу раз более привлекательными, чем эти латиноамериканские бандиты. Девушки приуныли на целый час, затем вновь предались веселью.

Надо было позаботиться об их жилье. Подруги не хотели расставаться, и д’Эспрэ уступил их капризу. Он снял им смежные апартаменты на Тегеранской улице, на втором этаже шикарного дома. Занялись подбором мебели. Лиана полностью положилась на вкус графа и предоставила ему возможность обставить свои комнаты мебелью с изогнутыми линиями и закрученными в спираль лампами с рассеивающим стеклом.

Но Файя воспротивилась.

— Мне такого не нужно! — возмутилась она, когда начали распаковывать первые ящики с мебелью для нее.

Д’Эспрэ пришел в замешательство и попытался узнать причину ее отказа.

— Я не люблю всего, что извивается, — ответила Файя тем же тоном.

— А что же вы любите, мадемуазель?

— Я люблю такое… ну, как бы сказать…

— Вы любите прямые линии, — свысока перебил ее д’Эспрэ. — Хорошо! Выбирайте ампир. Или всё равно что!

Файя молчала. Он понял, что это «все равно что» ее обидело, и сразу исправил положение: