Лиана и Файя были из их числа. Вскоре после объявления войны д’Эспрэ исчез, побежденный воинственной лихорадкой, воспламенившей всю мужскую породу. Вечером 2 августа все, что он мог сказать, сводилось к двум словам: «боши» и «родина», — а на следующий день он исчез еще до зари, оставив своим протеже одинаковые записочки, где объяснялось, что если он и не подлежит мобилизации, то согласится на какое-нибудь поручение в правительстве Вивьяни.

«И вы поймете, что мой долг обязывает меня к большей сдержанности, поскольку оба моих сына только что призваны на службу родине».

Короче говоря, д’Эспрэ их бросил. Хотя он и оставил большую сумму денег и обещал вскоре вернуться, эта записка ввергла Лиану в отчаяние. Все, что составляло обаяние графа: его оригинальность, вкус к парадоксальности, его желание жить вопреки всему, презирая условности, — все это было сметено войной.

Еще накануне они выходили вместе, как и многие парижане, смешавшись с толпой на бульварах, чтобы забыться во всеобщем ликовании, в криках и пении «Марсельезы». Но кое-какие мрачные детали не скрылись от Лианы. Так, увидев среди группы отъезжающих солдат лица собратьев по наслаждениям, завсегдатаев театров и изысканных ужинов, она их едва узнала: еще десять дней назад своим видом, костюмами, манерой держать трость, приподнимать шляпу, ухаживать за дамами они так отличались один от другого; а теперь они безнадежно похожи, в своей мареновой ^[45]униформе, напряженные не только из-за строгости солдатского костюма, а еще из-за своего шовинистского рвения, настойчивого желания перейти в рукопашную.

«У них глаза непостоянных любовников», — сказала себе тогда Лиана, и эта мысль причинила ей боль. Все эти людские тела, устремленные к вокзалам, ружьям, Северу и Востоку… Вернутся ли они когда-нибудь?

«К счастью, у меня есть Эдмон, — подумала она. — С ним я под защитой». И крепче сжала руку своего любовника. Д’Эспрэ, казалось, не обратил на это внимания. Вечером за ужином у него был такой же отсутствующий вид, как у тех солдат. Его глаза горели тем же пылом, и он говорил только воинственные речи. Был ли он искренен или просто заразился на время всеобщим настроением, чтобы отвлечься от своей страсти к блондинке? Лиана не могла в этом разобраться. На этот раз она была особо нежна: боязнь потерять графа придала пикантности их свиданию. По-видимому, д’Эспрэ это тронуло. Она немного успокоилась, а поскольку они, встав из-за стола, пошли в спальню, то в мечтах ей уже представлялись задушевные прелести лета в опустевшем Париже.

А на заре д’Эспрэ исчез. Он даже не разбудил ее.

Две недели спустя Лиана все еще кипела: как, лето без Довиля, без праздников, без роскоши, без любовника? Лето без интриг, без ревности? Как и обычно, из сплетен прислуги Лиана узнала, что Файя выгнала американца. Радоваться ли этому? Действительно ли та так одинока? Много месяцев они не общались… Нужно было прервать это молчание, набраться смелости пойти первой, позвонить к ней, открыто проявить свое любопытство, нежность: в общем, свою любовь.

Но у Лианы не хватало духу. Она предпочитала выслеживать подругу, долгими и опустевшими жаркими днями подстерегать ее шаги, приставив ухо к перегородке, а ночами, когда их мучила одна и та же бессонница, прислушиваться, как та рылась в шкафах, долго принимала ванну. Так же как и у Лианы, ее телефон молчал. Ее слуги, молчаливые и обеспокоенные, так же запасались продовольствием в преддверии осады. Да, Файя была здесь, безмолвная, одинокая, как и она, спрятавшаяся за закрытыми ставнями; и конечно, подобно Лиане, вся в ожидании. Но чего? Кого?

В конце августа, так и не дождавшись возвращения д’Эспрэ, Лиана наконец осознала, что идет война. Отныне нужно было приспосабливаться к выживанию в опустевшем городе, где теперь властвовали только матери, невесты и идеальные жены. Устав каждый день откладывать визит к Файе, она решила направить свою энергию на «всеобщее благо», вырваться из той бесполезности, которой себя окружила. В такое тяжелое время никого не заинтересует, кто она и откуда. Лиана достала один из самых строгих костюмов, подходящую шляпку и, прикрыв глаза вуалью, вышла на улицы Парижа.

Она отправилась прямо в Красный Крест, на проспект Оперы. Из газет она знала, что там открылось специальное представительство, занимавшееся подбором волонтеров. Им руководили женщины из высшего общества: элегантные и утонченные, конечно, замужние, состоятельные, но у них, так же как у нее, были любовники, а иногда и любовницы. Так же как и Лиана, они посещали казино и танцевали танго. Женщины «свободных нравов» так их называли, но их положение позволялся им сохранять хладнокровие при любых обстоятельствах. Они придумают, куда ее пристроить.

Растеряв по пути почти весь свой пыл, Лиана тем не менее смело вошла в помещение Красного Креста. Но она не сделала и двух шагов, как была остановлена крепкой рукой:

— Что вы хотите?

Дама говорила тоном высокопоставленной особы. Лиана ее сразу узнала. Это была герцогиня — сорока лет, еще красивая, с целой свитой воздыхателей и несметным числом любовных связей. Она как-то обедала в обществе д’Эспрэ, весьма ее уважавшего, и он представил ей Лиану. Герцогиня соблаговолила снизойти и до спутницы графа, принявшей участие в их беседе. Лиане тогда показалось, что ее оценили, хотя дело и не дошло до дружбы. Девушка успокоилась, приподняла вуаль и улыбнулась:

— Я пришла, чтобы…

Ее голос тут же осекся — герцогиня пренебрежительно глядела на нее:

— Ваше имя?

— Лиана де…

Та не дала ей закончить:

— Да, я вижу. Вы хотите нам помочь? Но это бескорыстное дело! Вам придется поехать в наши госпитали на Восток. В Мо, например. Нужно будет выкладывать стены плиткой, подметать, натирать полы…

— Но… раненые?

— Наши герои, мадемуазель? Мы не доверяем их дамам вашего толка!

— Моего? — растерялась Лиана.

— Вы меня поняли, конечно! Это война. Время жертв. И искупления!

— Искупления чего? — Лиана вновь обрела уверенность и выдержала презрительный взгляд герцогини. — Говорите! Что вы хотите мне сказать? Что в Красном Кресте не занимаются любовью? Значит, для этого находят другие помещения, мадам! И когда ваши любовники вернутся, они вас там найдут! Если они вернутся…

Герцогиня молча взяла Лиану за плечи и, как наказанную девочку, вытолкала за дверь.

* * *

Как в тумане, Лиана перешла через проспект Оперы и направилась к кафе «Мир». Идти одной в кафе — дурной тон. Но какое это имеет теперь значение! Вокруг нее по пальцам можно было насчитать женщин в сопровождении мужчин.

Она рухнула на стул. К ней подошел гарсон ^[46], пожилой человек, как и большинство остававшихся в городе мужчин. Лиане хотелось выпить чего-нибудь крепкого вроде абсента, но после 15 августа было запрещено его подавать. Она удовлетворилась чаем, выпила две или три чашки, и успокоилась.

Какая идиотка, захотела наняться к аристократкам! Она прожила восемнадцать месяцев с графом, относившимся к ней как к повелительнице и не обманывавшим ее — только, может, в мыслях с Файей, — и поэтому она решила, что война, создав моду на добродетель, сделает исключение для нее, Лианы де Шармаль, экс-субретки из Сомюра, полусодержанки высшего класса!

Она сделала последний глоток чая и стала смотреть на улицу. Проехавшим трамваем управляла женщина. Меньше автомобилей, мало лошадей: их реквизировали для сражений. Но много велосипедов, а еще две недели назад на них ездили только чудаки. Что особенно бросалось в глаза, так это то, что улицы Парижа стали серее. Иногда, правда, какая-нибудь женщина осмеливалась надеть что-то более светлое, не в силах окончательно убрать в шкаф летние одеяния при виде первых осенних листьев. Даже такие редкие, эти одежды вселяли в Лиану немного надежды.

Мимо шел продавец газет, хмурый, молчаливый: было запрещено выкрикивать на улицах новости. Она попросила у него «Фигаро», открыла светскую хронику. Рубрика некрологов непомерно разрослась, воскрешая страхи Лианы: Смерть за Францию. Погиб на поле славы. Итак, умирали все: молодые люди, менее молодые, богатые, блистательные. Пора было признать: ряды тех, на кого Лиана до сих пор смотрела весьма равнодушно, считая себя под покровительством д’Эспрэ, начали редеть. Даже в прошлом году, в Довиле, во время разговоров о возможной войне она всегда успокаивала себя мыслью: «Даже если не будет Эдмона, всегда найдутся богатые или же просто-напросто очень молодые и очень красивые мужчины в поисках удовольствий…» И вот они начали умирать — это написано в газете большими черными буквами…