— Глянь, может, за поворотом сразу… — посоветовал Паша, кивая на резкий, практически под прямым углом начинающийся в трех шагах от условного знака поворот тоннеля.
В полуметре от поворота заполняя собой все пространство между стенами, потолком и полом, висела — пелена. С чем бы её сравнить? Подвешенная вертикально беспокойная серо-свинцовая гладь, совсем не похожая на шумное, могучее и живое падение водопада с обрыва, а напоминающая о безмолвной и бездонной глубине омута. Иногда по ней пробегала рябь, мелкие волны, что-то всплескивало в таинственных глубинах, выбрасывая на поверхность белесые, странные барашки пены, и снова пелена замирала в статичном многовековом покое.
— Пришли, — выдохнула Анька, непроизвольно отшатываясь от пелены и прижимаясь к Паше спиной.
— Ну, раз пришли, то пошли дальше, — крепко обнимая девушку за талию, буднично сказал тот. — Чего ждать, да гадать…
…
Горячий воздух бросил в лицо песчаную пыль. Где-то за далеким барханом озверело ревел раненый верблюд. Под ногами струился желто-серо-бурый песок вперемешку с мелкими камнями. Песок ссыпался вниз, в небольшую ложбинку, заполненную мертвыми телами в знакомой до боли экипировке. Наверное, их застали врасплох, никто не успел даже занять позиций, но оборонялись бойцы бывшего крыловского батальона отчаянно, прихватывая с собой, на тот свет, столько врагов, сколько могли.
Разрубленные, расстрелянные, в поношенных яловых сапогах, обмотках, солдатских, неуклюжих ботинках, старых, застиранных гимнастерках и кожаных куртках… они лежали здесь уже давно, высохшие под нестерпимо жарким, злым солнцем пустыни. Уцелевшие в бойне винтовки, револьверы, шашки были подобраны и унесены нападавшими, остались только разбитые, искореженные, погибшие куски металла и дерева. И они, уже полузанесенные песком, смотрелись рядом с погибшими людьми, как их боевые товарищи, павшие с ними в одном бою.
Анька отвернулась, уткнувшись в плечо Паши. Душевная боль, горячий воздух и песчаная пыль выжимали из глаз слезы, но плакать очень не хотелось. Хотелось еще немного постоять на склоне бархана, помолчать над судьбой тех, кто не раз помогал тебе выжить и кому помогала выжить ты.
"…им теперь не больно, и сердца чисты,
И глаза распахнуты по-детски…"
А потом — спуститься по сыпучему такому мягкому, жесткому и жестокому песку вниз и…
Справившись с нахлынувшими эмоциями, Анька отстранилась от Паши, тронула тыльной стороной ладони глаза — влаги не было, — резким движением сбросила с плеч пропахший жестяным холодом зековский ватник и шагнула…
…
По голым смуглым плечам стеганул холодный, осенний дождь. Здесь моросило уже не первый день, и город пропитался влагой, холодным ветром и — гарью.
Горели частные, маленькие домишки, неизвестно чьим упущением сохранившиеся на окраинах. Горели трущобы, построенные полсотни лет назад, панельные, но забитые жутчайшим, легко воспламеняющимся человеческим барахлом. Как спички пылали фешенебельные коттеджи в "зеленой зоне", среди черных, обуглившихся от нестерпимого жара стволов деревьев. Плавился асфальт, уложенный не так давно вместо брусчатки в переулках городского центра. По стенам домов, испаряя черную копоть, сползали к земле жгучие языки напалма.
Где-то совсем недалеко, на соседней улице, частил бухающими разрывами автоматический гранатомет. А уже гораздо дальше, заглушая невнятный шум винтов, с вертолетных подвесок с утробным пронзительным взвизгом срывались ракеты, уносясь на огненных хвостах к невидимым целям.
Они стояли у выхода из подъезда, того самого, в который они попали когда-то, убегая от "ликвидаторов" с чужой свадьбы. Анька растерянно озиралась, не узнавая привычного города, придавленная запахом гари, резким, холодным дождем и бесконечной полифонией далеких и близких разрывов, пулеметных очередей, одиночных выстрелов…
— Что же это, Паша, что? мы же успели, мы же ушли еще до…
Отстранившись от Аньки и сделав пару скользящих шагов в сторону, Паша уже опускался на колено, одновременно выставляя перед собой армейский тяжелый пистолет. С подсвеченной пожаром стороны улицы на них надвигались двое солдат в спецснаряжении. Две громады, лишь общими очертаниями напоминающие людей.
И Паша, то и дело дергаясь влево-вправо, чуть выше и снова — вниз, начал стрелять по ним снизу вверх, надеясь на удачу найти пулями то единственное уязвимое место между броней шлема и воротником жилета… а если уж не будет удачи, то хотя бы опрокинуть силой пулевого удара бойцов, выиграть пару-тройку секунд, уйти обратно в подъезд, найти вход в подвал…
"Странно, как много я успеваю понять и обдумать"… Как в замедленной съемке, как в страшном давно виденном и заученном чуть не наизусть сне, Анька начала медленно подымать ствол маузера…
Вспыхнул за спинами солдат, обжигая глаза, белый всепожирающий огонь… Огонь не знает друзей и врагов, сильных и слабых. Он только горит и сжигает всех, кто окажется на его пути. И бойцы вспыхнули, как два тяжелых, облитых бензином бревна. Они еще шли, не поняв своей участи, передвигали ноги, пытаясь разглядеть что-то в темноте ночи и ярком пламени термита… Но были уже мертвыми, ибо нельзя выжить при трех тысячах градусов жары…
…
За спиной было что-то твердое. И прохладное. Воздух пах сырой свежестью, осенью и почему-то подгоревшими котлетами. И еще — было светло. И освещенность эта ощущалась и через закрытые веки.
"И страшно… и надо…" — подумала Анька, открывая глаза.
Она стояла на лестничной клетке, прижавшись спиной к стене, выкрашенной блекло-зеленой краской. Вместо привычной бесформенной серо-буро-малиновой футболки на ней, прямо на голое тело, была одета кожаная жилетка с полудесятком кармашков; вместо вызывающе короткой юбчонки — черные брюки, не стесняющие движений; а любимые высокие шпильки сменили короткие, полувоенные сапоги с едва заметным каблуком. И еще — правую руку оттягивала тяжесть фантастического здесь и сейчас маузера С-96. А на тыльной стороне ладони запеклась сероватая клякса ссохшейся песочной пыли.
"Полный пушной зверек, — решила Анька. — Не хватает, чтобы сейчас на лестницу вышел кто-то из соседей…"
Помянув пушного зверька, она тут же заметила, что парой ступенек выше по лестнице сидит, настороженно уставившись на нее громадными глазищами, черный кот.
"Он самый, — едва не простонала Анька. — Который мне под юбку заглядывал… И сидит, подлец, на том же месте… Не может такого быть…"
Она осторожно, будто боясь спугнуть наваждение, поглядела налево, на дверь володькиной квартиры, в которой она была всего полчаса или полжизни назад. А была ли? Или ей только-только предстоит ошалело ворваться к соседу, спросить какую-то глупость и вновь очутиться на площадке?
А вот направо, на свою дверь, за которой и начиналось это бешеное, безумное приключение с простого взгляда в окно, она посмотреть почему-то испугалась до мелкой дрожи в коленях.
"Надо успокоиться… просто успокоиться и хоть немного придти в себя…"
Тем более, что кто-то осторожно, крадучись подымался по лестнице снизу…
Он появился в поле зрения ожидаемо и внезапно. Большой, чуточку неуклюжий на вид, с бритой головой, в привычной куртке на пару размеров большей, чем требовалось бы для его габаритов. И взгляд снизу вверх опасной бритвой полоснул по Аньке.
На правой щеке медленно подымающегося по лестнице мужчины Анька отчетливо разглядела следы копоти. Левая рука непроизвольно, сама по себе, метнулась ко рту, но не успела предупредить радостный вскрик:
— Паштет?!!! Ты?..
© Copyright Леж Юрий ([email protected])