Не было необходимости посещать поля сражений, или тюрьмы, или камеры пыток, или присутствовать на казни. Достаточно было увидеть этих всеми презираемых созданий, без убийственной ежедневной работы которых никому из заносчивых господ не было бы что есть и из сословия которых когда-то произошли их прапрадеды, чтобы понять: вера во всемогущество Добра и в то, что некая невидимая власть рано или поздно все исправит, есть не что иное, как совершеннейший вздор. В течение последних пятидесяти лет крестьяне почти всюду в империи стали крепостными, потеряли право на общинное использование земли, а также на общие луга и леса. Они были обременены феодальными повинностями, как пятьсот лет назад, и больше не имели собственной юрисдикции. Тот, кто не мог зарабатывать себе на жизнь, работая на земле, работал под нею, в истощенных серебряных рудниках, существованию которых угрожало дешевое серебро из Нового Света. Тот, кто думал, что в городах есть свобода и защита цехов, испытывал на себе, как эксплуатируют поденщиков мастера, работал более девяноста часов в неделю и начинал свой рабочий день в четыре часа утра, заканчивая его не раньше девятнадцати часов вечера – по принятому в Богемии времяисчислению.
Голем попытайся стряхнуть с себя ярмо слуги; в результате творцы уничтожили его. Также и крестьяне уже неоднократно пытались сбросить господство тех, кто кормился за их счет, в то время как рабочие выступали против машин, которые отбирали у них хлеб. Месть господ оказалась для них хуже, чем нападение вражеской армии для солдат. Аналогия с Големом была действительно гнетущей.
Вид Пернштейна вызвал у Филиппо целую бурю чувств. Сначала он был немного шокирован. Замок поднимался из лесов, возвышаясь над верхушками деревьев примерно так же, как Сант-Анджело в Риме – над шпилями и крышами зданий. Филиппо ощутил подавленность, когда ему на ум пришло это сравнение. Внезапно он увидел себя тем, кем был: мятежником, предателем, дезертиром. Тем, кто нарушил, все торжественные обещания, выбросил за борт все клятвы, предал Господа; кто ступил на дорогу, ведущую во тьму. Однако упрямая часть его разума, обычно говорившая голосом Виттории, заметила, что он – если Пернштейн походил на Сант-Анджело и будил в нем те же самые чувства – поступил правильно, придя сюда, что Пернштейн был его целью с тех самых пор, когда Сципионе сидел в своем убежище и подвергал испытанию на прочность душу своего маленького брата. Если Сант-Анджело был крепостью выдохшейся остывшей в себе самой веры, за которой никто больше не мог следовать, то, по всей видимости, Пернштейн был монументом новой веры. Ведь все на свете нуждается в своей противоположности. Если это правда, то у Города ангелов должна быть антитеза – город дьявола, и если она находится здесь, в Моравии, и зовет Филиппе то его путь близится к концу. По сравнению с тем, что Филиппо узнал о католической вере, ее противоположность могла быть весьма привлекательна.
Он потрясенно рассматривал крутые валы, мозаику скатов крыш, башни и эркеры, превращавшие стены в грубые лица великанов; отдельную, стоящую несколько в стороне от других главную крепостную башню, связанную с центральным зданием только посредством деревянного моста. Это был своего рода мемориал, нечто, выдвигающееся навстречу путешественнику, требующее от него доказать свое мужество и прекрасно знающее при этом, что он потерпит неудачу.
Кое-что из увиденного Филиппо не понравилось. Сюда входили крестьяне и арендаторы, которых он встретил в окрестностях замка. Они были молчаливы и бледны, работали не поднимая глаз, и если кто-то из них бросал взгляд через плечо на замок, который угрожающе высился за его спиной, то Филиппо казалось, будто взгляд этот отмечен страхом и смиренным подчинением. Но тут снова объявилась Виттория и сказала, что чиновникам и слугам во дворце Латеран жилось не лучше, что там тоже повсюду сновали склоненные фигуры, испытывавшие страх – страх перед властью священников, кардиналов, секретарей Папы, который ни о чем не заботился, кроме как о том, как бы увеличить богатство своей семьи и увековечить собственную славу в новом каменном фасаде для старой церкви, а не в любви к ближнему и крайне необходимых реформах веры. Возможно, что в Пернштейне и началось господство дьявола, однако если рассматривать его исключительно с внешней стороны, то оно едва ли отличалось от господства Бога в Риме.
Филиппо разместили на среднем этаже главной башни крепости. В комнате, в которую его привели, он обнаружил глубокую миску с водой, равным образом предназначенной для питья и для мытья; что касается продуктов, то их здесь не имелось. В животе урчало, и Филиппо удовлетворился глотком воды, а затем помыл лицо и руки. Сутана была так изорвана и испачкана, что он бы предпочел снять ее и сжечь, но никто не предоставил в его распоряжение никакой другой одежды, и потому ему пришлось остаться в ней. В тот момент, когда Филиппо спросил себя, заставят ли его провести примерно столько же времени в ожидании, как и во дворце Лобковичей в Праге, дверь отворилась и его пригласили пройти.
Сопровождающий провел Филиппо по мосту в основную часть замка и дальше, по бесконечным коридорам, которые, хотя и были пусты, немного напоминали Филиппо подвалы в Риме, заполненные, на первый взгляд, бесполезными артефактами, среди которых он в свое время надеялся найти библию дьявола. Наконец он прибыл в помещение, вероятно раньше служившее капеллой замка. Там находились два человека, и Филиппо испытал еще одно потрясение.
Это были молодой человек и женщина. У мужчины были длинные волосы, опрятно подстриженная борода и красивое лицо, которое можно было назвать ангельским. Хотя мужчина и скорчил оскорбленную мину, его красота должна была бы освещать комнату, но в сравнении с блеском фигуры, стоящей рядом с ним, он был в лучшем случае тусклой тенью, которая бросала серое пятно на светящийся белый цвет.
В Праге у Филиппо было достаточно времени на то, чтобы изучить профиль Поликсены фон Лобкович. Ее красота захватила его, так же как и холод, который исходил от нее. Здесь, в Пернштейне, она выбелила лицо так, что оно сияло. У Филиппо перехватило дыхание, когда она обратилась к нему. У него возникло чувство, что земля разверзлась под его ногами и он падает в глубокую пропасть.
– Филиппо Каффарелли, – произнесла она, – вы считаете, что достигли своей цели?
Только ради этого голоса даже куда более целомудренный мужчина, чем Филиппо, начал бы подумывать о том, чтобы покинуть лоно Церкви и броситься к ногам этой женщины. Во время их первой встречи в Праге ее чувственная красота задела какую-то струну в его сердце. Та же грань ее личности которую она показала ему здесь, проникла в его тело, отодвинула в сторону душу и совесть и схватила его там, где далее в мужчине, который еще ребенком был посвящен в сан священника, сидел зверь и широко открытыми ноздрями вдыхал аромат страсти. Филиппо не подозревал, что с ним, в принципе, все происходило так же, как и с молодым человеком, стоящим рядом с белым видением и мрачно рассматривающим его. Между ними было лишь одно различие: там, где в Генрихе фон Валленштейн-Добровиче шевелилось чудовище, которое хотело причинить как можно более сильную боль другим, в Филиппо Каффарелли трепетало нечто, хотевшее разорвать самое себя из-за той бесполезной жизни, которую он до сих пор вел.
– Я не знаю, – солгал Филиппо.
– О, скептик, – произнес молодой человек и рассмеялся. Прозвучало это фальшиво. Женщина с выбеленным лицом проигнорировала его.
– Она здесь? – спросил Филиппо.
Женщина сделала шаг в сторону, и Филиппо увидел аналой, на котором лежала огромная раскрытая книга. Филиппо почувствовал, как его тело начало дрожать, будто поблизости кто-то бил в огромный барабан. Он подошел ближе.
Молодой человек загородил ему путь.
– Могу ли я знать, зачем здесь нужен священник? – спросил он, не спуская глаз с Филиппо.
Филиппо прочитал в глазах мужчины неудержимую ярость, и хотя его мысли начали путаться из-за постоянного грохота, звучавшего в голове, он все же понял, что основная часть ярости направлена не против него, а против женщины в белом. Филиппо не знал, какое положение занимал этот мужчина с лицом ангела; он говорил на богемском наречии, но заметно отличался от всех служивших у хозяйки Пернштейна людей, с которыми он успел познакомиться.