И вот Песя первой обратилась к Лузи со словами, смысл которых он поначалу не понял. Похоже, его в чем-то обвиняли… Глядя на людей, набившихся в дом, глядя на их лица, выражавшие злость, любопытство и возмущение, Лузи чувствовал, что стоит ему произнести хоть слово в ответ Песе, как из уст разъяренной толпы на него обрушатся обвинения и ругань. Поэтому он растерянно молчал. Аврам, стоявший рядом с Лузи, тоже молчал: он никогда не видал ничего подобного и не знал, чем защититься от враждебных нападок и смирить гнев собравшихся. Он не знал также, как помочь Лузи: бежать ли за помощью или остаться в доме, чтобы не бросать Лузи одного, ведь мало ли что может произойти, если он окажется с глазу на глаз с беснующейся толпой. Кто знает, на что способны люди в таком состоянии? Аврам выжидал, покуда пришедшие не изложат свои претензии и требования, чтобы знать, чего они хотят и зачем явились к Лузи.

Он окинул взглядом толпу и заметил, что люди собрались здесь разные: большую часть составляли любопытные, которые сбегались на шум ссор, скандалов и стычек. Другие — такие, как Иоина со своими сообщниками, — пришли с иными намерениями. Были, наконец, такие, как Песя, — обиженные и уязвленные, приведенные сюда горькой нуждой, которая без труда читалась на их лицах.

— Что вам нужно? — вдруг спросил Лузи, глядя на Песю, но обращаясь ко всем собравшимся — и к тем, кому удалось втиснуться в комнату, и к тем, кто стоял в передней и даже на дворе. — Чего вы хотели? — обратился он, испуганный, к народу чуждому, незваному, незнакомому, пришедшему из тесных кухонь и из мастерских, принесшему с собой запах клейстера, кожаных сапог и струганых досок.

— Чего мы хотели? Водички на кашу да шнурков — жемчуг низать, — послышался насмешливый голос, принадлежавший, по-видимому, одному из бандитов, которого часть собравшихся готова была поддержать.

— Чего мы хотим? — выступила вперед Песя. Она стояла перед Лузи, которого люди привыкли уважать: один его вид не допускал презрительного отношения. Однако Песе указали на него как на главного виновника ее страданий, это он бесцеремонно вмешался в ее женскую жизнь, отнял у нее кормильца и добытчика, а потом и мужа, так что она утратила общий с ним язык, на котором они говорили много лет подряд так хорошо и полюбовно, понимая друг друга с полуслова.

— Чего мы хотим? — сказала она. — Хотим, чтобы вы у нас не отнимали того, что Бог нам дал.

— Что вы имеете в виду?

— Наш хлеб в будни и халу по субботам, отцов — у наших детей, которые без них — словно сироты… Бог ты мой! — разгорячилась Песя и обратилась к собравшимся, ища у них сочувствия: — Чего от нас хотят? Чего хотят от Шолема, который не был рожден раввином и не воспитывался для того, чтобы поститься, иссушать плоть и погибать неизвестно за что и неизвестно за чьи грехи? Гибнет он, гибнет его семья! Чего хотят от него? Пусть Шолему позволят служить Богу так, как служат Ему все остальные люди его круга, — честными заработками, честным добыванием хлеба для тех, кто в нем нуждается… Куда его тянут? Куда его тащат?

— Кто тащит?

— Вы! — сказала Песя. — И все ваши, которые заморочили ему несмышленую голову и довели до набожной одури! Вы, видимо, заработком обеспечены, раз можете себе позволить молиться и изучать священные книги. Такие, как мой Шолем, если не наедятся досыта, то работать не могут, а если не работают, то не зарабатывают, а если не зарабатывают, то лавочник в долг не дает, а меламед не желает ребят обучать, и они болтаются без дела и без толку… Так, что ли, Бог велит? Так поступают евреи?

— Какие евреи? Где тут евреи? — перебил ее кабатчик Иоина и, в свою очередь, обернулся к народу, точно проповедник, и заговорил, размахивая руками: — О каких евреях вы говорите? Слышали ли вы, что рассказывают о них в городе? — кричал он, указывая на Лузи и Аврама. — Идолопоклонники, колдуны! Вот они кто!

— Колдуны? — послышался испуганный женский голос.

— Да! — продолжал Иоина с прежним воодушевлением. — Вот этот, — он указал на Лузи, — что стоит перед вами и выглядит, как Господь Бог в лапсердаке, на самом деле ханжа и главный виновник всех наших бед. К тому же его поддерживает братец, Мойше Машбер, этот банкрот, ограбивший невесть сколько стариков, вдов и сирот, которые несли к нему последние свои гроши и сдавали их на хранение без расписки, без квитанции, доверяя его порядочности, а он всем им кукиш показал, забрал денежки… Если бы не поддержка братца, как бы он мог жить? На какие шиши? Он не раввин, не меламед, так чем же он зарабатывает? Ясно: либо братец ему помогает, либо, как говорят в городе, помогает ему косточка мертвеца, с которой он проделывает всякие фигли-мигли… Пора покончить с этим! — разгорячившись, крикнул Иоина. — Город брезгует, не хочет руки марать. Но вот мы все здесь, вот он стоит перед нами, перепуганный и виноватый. Давайте потребуем от него, чтобы он признался во всем, а не то мы тотчас пересчитаем его косточки, разнесем и уничтожим это поганое гнездо. Ждать больше нельзя: вдруг он исчезнет, скроется и начнет мстить городу из своего укрытия?

— Правильно! — раздались голоса, и собравшиеся — и те, кого, подобно Песе, сюда привели настоящие страдания, и те, кто пришел поглазеть на интересное представление, — стали пятиться к выходу: то ли из боязни какой-то тайной силы, вблизи которой они находились, то ли из страха перед Лузи, который этой силой обладал и мог пустить ее в ход. Заметив это, Иоина, возбужденный своей речью и успехом, который она имела среди собравшихся, нашел в себе силы продолжить разговор с толпой:

— Нельзя этого в долгий ящик откладывать! Нужно все делать сейчас, потому что он, а также все те, кто с ним заодно, дошли уже до того, что им — тьфу! — даже жен не требуется, как водится на белом свете; то, что им надо, они творят сами, мужчина с мужчиной — тьфу! тьфу! Даже говорить противно…

— Вот как! — еще больше перепугались собравшиеся и стали спешно отступать, опасаясь стоять рядом с Лузи и Аврамом, чьи лица побледнели, что было истолковано как подтверждение слов кабатчика Иоины.

— Ослы! Тупицы! — воскликнул кто-то, и чувствовалось, что за этим возгласом последуют другие, более оскорбительные, ругательства.

— Банкроты! Очковтиратели! — кричали в толпе.

— Козлы с баранами…

— Штаны со штанами… — кричали бандиты и уличные мальчишки, подхватившие слова Иоины, которые их развеселили и послужили им поводом для шуток, ужимок и подмигиваний.

— Бе-е-е! Ме-е-е!..

Это отвратительное обвинение задело Лузи и Аврама сильнее, чем все прежние угрозы, так как они увидели, пред чьим судом стоят, и поняли, что никакие слова не помогут им оправдаться, потому что толпа собралась разношерстная — тут были и серьезные люди, и злопыхатели, и такие, что на все готовы, — и какой бы приговор она ни вынесла, наверняка найдутся охотники привести его в исполнение. Дело обстояло скверно.

Со всех сторон доносились крики:

— Еретики! Банкроты! Они крадут деньги у вдов и сирот. Мужелюбы!

— Почему они молчат? Как можно допустить такое?! — кричали другие, указывая на Лузи и на Аврама, который, оцепенев, стоял рядом с ним и видел, что народ рвется вперед, но в то же время сдерживается, так как никто не хочет нападать первым, ни у кого не хватает смелости руку поднять.

— Вот напасть, прости, Господи! И откуда только принесло их на наши головы! Из-за них люди раньше времени помирают, по их милости ребята вшивеют… Все мы на краю гибели.

— Козлищи!.. Бараны!.. Бе-е-е… Ме-е-е… Ф-ф-фью! — раздался пронзительный свист одного из бандитов.

Атмосфера была накалена до предела, и вот-вот могло случиться непоправимое, если бы кто-нибудь разгорячился и поднял руку… Один из сообщников Иоины стал пододвигаться к Лузи все ближе и ближе и был готов схватить его за ворот и начать трясти или закатить ему оглушительную пощечину.

Но в эту минуту послышался новый голос, голос человека, который, по-видимому, только что пришел и, увидев, что происходит, был ошеломлен; крик вырвался из его груди с такой силой, что перекрыл гул и рычание толпы.