— Ну и что?

— Она опоздала на самолет и вынуждена была задержаться. — Я посмотрела на Тома, чтобы узнать, понимает ли он, к чему я клоню; он не понимал. — Помнишь на сколько?

Том отрицательно покачал головой.

— На целых два дня, — сказала я и сделала широкий жест раскрытой ладонью, чтобы показать, насколько очевидным был следующий вывод.

— Венди опоздала на самолет шесть недель назад, это означает вот это, — сказал Том и повторил мой жест.

— Этот ребенок говорил бы по-испански, — сказала я.

— Ты сошла с ума, — заявил он.

— Это даже не «ребенок», — продолжала я, — это был бы «бамбино». — Я стояла перед ним, отчаянно пытаясь вспомнить еще хоть слово из курса испанского, но, прежде чем я успела раскрыть рот, я увидела выражение лица Тома в зеркале в ванной и быстренько заткнулась. Бывают моменты, когда меня надо осадить, и это был как раз один из них.

Хотелось бы сказать, что я оказалась права насчет ребенка, но я так никогда и не узнала всей правды, мне Венди ничего не сказала. Однако я действительно обнаружила кое-что ужасное в их браке, и это меня здорово удивило, ведь я всегда считала, что они счастливы. Разумеется, единственный способ узнать о том, что действительно происходит в чужом браке, — это поговорить и с мужем и с женой, пока они пребывают в процессе расставания. Здесь возникает своеобразное окно — неделя, может быть, две, — когда люди готовы рассказать все вам, да и любому постороннему. Я полагаю, что причина, по которой люди считают секс в браке плохим, состоит в том, что они слышат о нем во всех подробностях только от тех друзей и подруг, чей брак разваливается, и тот секс, который при этом они описывают, неизбежно внушает отвращение.

— Поверь, не должно быть такого — ты прикладываешь массу усилий, чтобы твой партнер просто испытал оргазм, — заявил Даррен Тому через два дня после того, как Венди наконец ушла от него. Он сидел у нас в квартире и напивался. — Это похоже на создание атомной бомбы, — продолжал он. — Я с головой ухожу в работу: пытаюсь соединить желтый проводок с красным, вожусь со спусковым механизмом, одновременно стараюсь вспомнить в точности, что же именно я сделал в прошлый раз, чтобы она взорвалась. А в ответ? Она, конечно, взрывается… Примерно в четырех случаях из десяти.

— Дело дошло до того, что я предпочитала почитать на ночь, — призналась мне Венди за ленчем на той же неделе. — И это необязательно должна была быть хорошая книга.

— Мне даже не нравятся большие сиськи, — сказал Даррен.

— Я все время пытаюсь убедить себя, что секс — это еще не все, — продолжала Венди.

— Я скучаю по ней, — пьяно поведал Даррен. — Я люблю ее.

— Не думаю, что вообще любила его когда-нибудь, — заявила Венди, вонзая вилку в салат.

— Что ты хочешь этим сказать? Что значит «никогда не любила его»? — возразила я ей. — Ты вышла за него замуж. Ты должна была любить его.

— Теперь, когда задумываюсь об этом, — ответила Венди, — мне кажется, что и до свадьбы я не любила его.

— Может быть, ты просто не любишь его больше, — предположила я. — Может быть, раньше ты любила его, а в какой-то момент разлюбила.

— Нет, — сказала Венди. — Я помню, как в ночь перед нашей свадьбой я лежала и думала: «Я не люблю этого мужчину».

— Ты и вправду так думала? — спросила я.

Венди утвердительно кивнула головой.

— Только тогда было уже слишком поздно. А потом мы поженились. Вот тогда стало поздно по-настоящему. Как-то раз, недавно, в мой кабинет вошла секретарша и сказала, что разводится. Ничего себе! Не успела она выйти замуж, как уже разводится! Пока она стояла передо мной и всхлипывала, пытаясь успокоиться, и просила меня дать еще несколько дней на устройство своих дел, надо мной словно разошлись тучи и все встало на свои места.

В тот вечер, придя домой, я рассказала Тому о ленче с Венди. Он сидел за кухонным столом, листая журнал «Сайенти-фик Америкэн», а я готовила цыпленка под лимонным соусом и вываливала ему на голову свои теории. Может быть, беременность вызвала у Венди воспоминания о том, как мать бросила ее совсем маленькой, заявила я ему, и, вместо того чтобы разобраться в этих чувствах, она решилась на аборт. А потом, вместо того чтобы разобраться и в этом, она решила бросить Даррена.

— Ничего не понимаю, — признался Том. — Ты все еще думаешь, что это был ребенок не от Даррена?

— Я больше ни в чем не уверена, — ответила я. — Думаю, на самом деле не важно, чей это был ребенок. Даже если Даррена, я совершенно уверена, что здесь кроется еще какая-то тайна, прячется кто-то третий…

— Ты всегда думаешь, что есть кто-то еще, — сказал Том.

— Я знаю, — отозвалась я, — но говорю так не поэтому.

— Тогда почему же ты так говоришь?

— Потому что Венди слишком счастлива, чтобы здесь не было кого-то третьего.

— Может быть, это похоже на то, что ты чувствуешь, когда вырвала наконец больной зуб, — сказал Том. — Может быть, поэтому она так счастлива.

Я целую минуту раздумывала над его словами.

— Может быть, это не настоящий роман. Может быть, это просто мысль о ком-нибудь.

— Всегда есть мысли о ком-нибудь еще, — сказал Том.

— Нет, необязательно, — возразила я.

— Есть, и всегда, — настаивал Том.

— У меня нет, — сказала я. — А почему ты так говоришь? У тебя есть мысли о ком-нибудь еще?

Том молча смотрел на меня.

— Нормально, если у тебя такие мысли есть, — сказала я. — Мне просто хочется знать.

— Не кажется ли вам, мисс Алисон Хопкинс, что это несколько фантастично — полагать, будто вы являетесь настолько полным средоточием всех достоинств всех женщин всего мира, что у меня никогда не появятся мысли о ком-нибудь еще? — сказал Том.

Я ничего не ответила.

— В том, что такие мысли появляются, нет никаких проблем, — продолжал Том. — Проблема появляется тогда, когда ты начинаешь воплощать мысли в жизнь.

— Скажи мне одну вещь, — попросила я, намазывая цыпленка соусом. — Мы говорим о Кейт Пирс?

Том демонстративно вздохнул.

— Просто скажи «да» или «нет».

— Алисон.

— Потому что если это мысли о ней, то у нас проблема.

— У нас нет никаких проблем, — ответил Том.

— Вот и хорошо.

Я почти горжусь собой, вспоминая подобные моменты. По крайней мере, мне удалось не выставить себя полной дурой. И потом, удалось не блуждать в потемках. Разумеется, после ухода Тома Ларри, муж Бонни, спросил у меня, были ли у меня какие-нибудь подозрения. Я сказала ему, что ничего не подозревала, но это была ложь: в квартире осталась масса улик. В конце концов я нашла их все, и каждая следующая злила и раздражала меня сильнее предыдущей. Я злилась, что не обнаружила их раньше, до того как Том ушел. Нужно было бы мне как-нибудь поприветствовать его у входной двери с дюжиной счетов по кредитной карточке, уличающих в преступных расходах, и потребовать объяснений. Это было бы ужасно, поймите меня правильно, но, по крайней мере, я ощущала бы себя не полной дурой. Не думаю, что это могло компенсировать чувство, что меня предали, обманули и бросили, но все же было бы лучше, чем ничего.

В этом и состоит самое отвратительное в супружеской неверности: вы чувствуете себя чрезвычайно глупо. Когда мы с Ниной Пибл отправились на ленч, она все время повторяла мне: «Тебе следовало бы знать. Какая-то часть тебя давно уже должна была знать». А я честно могу сказать, что не знала. Я не знала. Дело не в том, что вы предпочитаете ничего не замечать или смотрите в другую сторону, дело в том, что вы просто ничего не видите. Вы погружены в ежедневные отношения, вы разговариваете о работе и жизни, чистите зубы рядом с другим человеком, и вам просто не приходит в голову, что этот самый человек, с которым вы живете каждый день, ведет иную, скрытую жизнь, о которой вам неизвестно ровным счетом ничего. Это кажется невозможным. И от этого можно сойти с ума. Или потерять голову от бешенства. Даже сейчас, зная то, что я знаю, я по-прежнему не могу в это поверить. Иногда мне хочется, чтобы и я обманула кого-нибудь, просто для того, чтобы проникнуться психологией предательства, но я не могу себе такого даже представить. Я совершенно точно не могу представить себе, как буду жить с чувством вины, но главная трудность для меня — сохранить все в тайне. Я не умею хранить тайны.