— Мне не хватает тебя, Алисон, — сказал Том.

Я ничего не ответила.

— Я люблю тебя, — продолжал он.

Я просто смотрела на него.

— Я не могу жить без тебя, — говорил он.

— Мне кажется, можешь, — ответила я. И почувствовала прилив гордости оттого, что мне удалось сказать это вот так, спокойно. Поэтому повторила снова: — Очевидно, можешь.

Это один из самых запутанных моментов во всей истории. Запутанным он становится потому, что придется объяснять, почему же я сразу не расколотила один из терракотовых цветочных горшков своей домовладелицы об его голову. Я имею в виду вот что: этот человек бросил меня посреди вечеринки, сказав при этом по телефону, что он любит другую — и вот как гром среди ясного неба, он вернулся назад, сидит на ступеньках моего крыльца с баночкой горчицы в руке. Все было так, словно последние две недели существовали в некоей временной петле, словно он запутался в континууме пространства-времени, и только теперь он смог вернуться, блудный сын, гип-гип-ура, и вернулся вместе с горчицей! Я уже слышу, как вы говорите: бросьте, маленькая мисс Алисон. Не слушайте того, что скажет вам этот человек. Не тратьте на него свое время.

И все-таки вы должны понять: я ждала этого момента и мне самой было интересно, куда все повернет.

— Прости меня, Алисон.

— Я предупреждала тебя о ней, — сказала я.

— Я помню.

— Ты не хотел меня слушать.

— Это была ошибка. Огромная, громадная ошибка.

— Ты все еще любишь ее?

— Алисон.

— Любишь?

— Я люблю тебя, — сказал Том. — Ты нужна мне. Прости меня.

Я скрестила руки на груди.

— Нет, — сказал Том. — Нет, я не люблю ее. Я никогда не любил ее по-настоящему.

Я присела на крыльце на несколько ступенек ниже Тома. Вытащила свежий рогалик из сумочки, развернула и принялась методично счищать с него пластиковым ножом сливочный сыр, пока не остался очень тонкий слой. Но помню, что даже в эти мгновения думала о том, как круто у меня получается: вот я занимаюсь своим рогаликом так, словно в моей жизни не происходит ничего особенного и значительного. Теперь мне кажется так: какая-то часть меня взбунтовалась из-за того, что Том лишил меня возможности настоящего разрыва, сообщив мне о своем уходе по телефону, и я в ответ собиралась лишить его возможности устроить драматическое представление с возвращением, которое он наверняка хотел разыграть. И все-таки я должна признать, что испытывала некоторое удовлетворение. Тогда я совершенно не представляла, что мне делать дальше, но я солгу, если скажу, что не получила определенного удовольствия.

— Я тоже занималась сексом с другим мужчиной, — наконец сказала я. — Пока тебя не было, я имею в виду.

И откусила большой кусок рогалика.

— Так что теперь я довела свой личный счет до трех, — продолжала я.

Я подняла глаза на Тома.

— И не уверена, что остановлюсь на этой цифре.

Том задумчиво покивал головой.

— Алисон?

— У-м-м?

— Я бы хотел снова переехать к тебе.

Я проглотила кусок рогалика.

— Не думаю, что ты сможешь это сделать.

— Пожалуйста, Алисон, — сказал Том. — Пожалуйста.

В течение достаточно продолжительного периода наших отношений я не хотела жить вместе с Томом, а Том не хотел жить вместе со мной, и все было прекрасно. Я не хотела переезжать к Тому, потому что ждала, что он предложит это первым, а Том не хотел переезжать ко мне просто потому, что не хотел переезжать ко мне. Так прошло три с половиной года. Потом я решила снизить планку. Я думала так: «Как только он поживет со мной, он не сможет жить без меня». Не могу утверждать, что знаю, о чем именно думал Том, хотя мы с Бонни и Корделией провели долгие часы в бесплодных рассуждениях об этом. В лучшем случае он считал это своей главной уступкой. Он заявил, что его поступок подобен тому, как если бы евреи согласились отдать палестинцам все государство Израиль целиком. И теперь, когда я задумываюсь над этим, то понимаю, что именно стойкость его сопротивления моему предложению заставила меня воспринимать это как победу, когда он наконец уступил.

Том решил переехать ко мне не потому, что он очень сильно этого хотел, и не потому, что он мог сэкономить на квартирной плате, и даже не потому, что он просто решил сделать меня счастливой. Причина заключалась в следующем: его лучший друг Даррен решил обзавестись ребенком. Даррен и Том вместе учились в Дартмуте, после окончания юридического факультета оба оказались в Филадельфии, так что они были по-настоящему близки. Они походили на неразлучных подружек, правда-правда, они проводили долгие часы за ленчем, хотя теперь мне приходит в голову, что некоторые из этих ленчей были вовсе не с Дарреном, а с Кейт — пусть даже я теперь ненавижу все это, свое незнание и постепенное складывание головоломки — но при всем этом Даррен и Том были очень близки. Даррен встретил свою супругу Венди через две недели после того, как Том встретился со мной. Шесть месяцев спустя Даррен и Венди стали жить вместе, а мы с Томом все еще продолжали встречаться. Потом Даррен и Венди решили завести ребенка. Они начали заниматься сексом на десятый, двенадцатый, четырнадцатый и шестнадцатый дни каждого месяца. Если случалось так, что у нашей четверки был запланирован ужин на один из их сексуальных дней, то нам приходилось есть поздно, поскольку Венди не любила заниматься сексом на полный желудок. Полагаю, если бы мне тогда пришла в голову мысль заняться поисками приближающихся неприятностей, то лучше бы мне было начать именно тогда, но я не ждала никаких неприятностей. Собственно говоря, я помню, что в тот момент подумала о том, что все это хорошо для Тома. Он будет видеть, с какой легкостью Даррен переходит от одного жизненного этапа к другому, он поймет, что может расслабиться и вверить себя течению реки жизни. Казалось, все идет как надо, потому что спустя несколько месяцев усилий Даррена и Венди по зачатию ребенка Том сказал мне, что хочет, чтобы мы попытались жить вместе — именно так он и сказал, я отчетливо это помню, это «попытались» таило в себе скрытую угрозу — и я сказала «да».

Мы с Томом нашли чудную маленькую квартирку в той части улицы Деланси, где еще можно было найти квартиру, и переехали туда. В первый наш вечер Даррен и Венди принесли красное вино и китайскую снедь, и мы вчетвером ели из картонных упаковок, сидя на полу в гостиной и споря о том, где должен стоять диван. Река жизни текла. Через три месяца Даррен рано вернулся с работы и, войдя в ванную комнату, застал Венди сидящей на крышке унитаза с палочкой теста на беременность в руке. Она была голубой. Увидев Даррена, Венди разрыдалась. Вслед за ней заплакал и Даррен. Он посчитал, что они переживают великий момент, но это было не совсем так.

В тот же вечер Даррен позвонил в нашу дверь и сообщил нам последние новости. Венди наконец-то забеременела, но она хочет сделать аборт. Мы с Томом были в шоке. Мы были поражены. Они пытались зачать ребенка восемь месяцев! Восемь месяцев постоянного, предобеденного, ставшего уже привычным секса только для того, чтобы зачать ребенка, и внезапно Венди решает, что хочет сделать аборт. Даррен вошел в нашу квартирку, уселся за наш кухонный столик, и мы втроем начали пить. Он все время твердил о том, что Венди хочет убить ребенка. Без конца повторяя одно и то же, говоря, что это и его ребенок и какое она имеет право, а я сидела рядом, кивая и соглашаясь, принося из холодильника бутылку за бутылкой пиво «Роллинг Рок», но так и не высказала вслух ту единственную мысль, которая постепенно стала мне настолько ясной, что ничего другого сказать было просто невозможно.

— Знаешь, скорее всего, этот ребенок — не Даррена, — сказала я Тому в тот вечер, но позже, когда мы готовились улечься в постель.

— О чем ты говоришь? — поинтересовался Том.

— Венди ездила в командировку в Акапулько, — сказала я.

— Ну и что? — спросил Том.

— Шесть недель назад, — продолжала я. — Я точно помню, потому что это был уик-энд, когда мы отмечали твой день рождения.