Бросать «Рейдзё» Кэю откровенно не хотелось, но хайтин понимал, что это необходимо, и потому покинул тонущую куай–сё одним из последних. На главной палубе его уже поджидал теплый прием от лица тех, кто все еще считал новый корабль Реёко своим собственным. Хайтину пришлось спешно устранять это заблуждение, и уже в который раз за его долгую службу немаловажную роль здесь сыграли боевой опыт и непредсказуемый стиль «воина воды».

От невысокого кряжистого тяжеловеса противник почти всегда ожидал лишь обычных прямолинейных, но сильных ударов. Такие воины по определению должны сражаться грубовато, без лишних изысков и финтов, добиваясь в итоге победы не столько хитрыми изощренными приемами, сколько собственной выносливостью и бесконечными выматывающими атаками в сочетании с такой же простой защитой. Редкие исключения лишь подтверждали это правило, по мнению Реёко. Только раз ему встретился противник, оказавшийся достаточно быстрым и везучим, чтобы предугадать и оценить истинные способности хайтина Кэя. Тот пожилой ракурт засел в памяти у него на всю оставшуюся жизнь, и даже на смертном одре «воин воды» ожидал теперь его появления в череде воспоминаний, когда собственный разум Кэй окончательно исчезнет в горячечном бреду. Поединок с безымянным воином, чьи одежды не украшали ни цветастые гербы больших семейств, ни многочисленные трофейные драгоценности, продлился более часа, и Реёко никогда не вспоминал о том случае с радостью или с удовлетворением. Никогда прежде он не был так близок к смерти, как в тот самый раз.

Матрос–юнь, зычно крича, бросился на хайтина, едва спрыгнувшего на дощатую палубу, замахиваясь прямым «морским» палашом. Реёко легко отбил его выпад, и клинок его абордажной сабли, описав замысловатую петлю, рассек неудачливого врага от плеча до пояса. Следующий противник даже не успел ударить. Третьего Кэй заколол наградным хайтин–хэ, который держал в левой руке, толкнув перед этим в сторону противника тело его предшественника, которое едва не сбило матроса с ног. Куда именно стоит прокладывать себе путь, Реёко прекрасно знал. Сердце и мозг любого корабля — это его командирский мостик. Тот, кто удерживает это место, тот и контролирует судно, не столько даже тактически, сколько просто в моральном плане.

Быстро шагая по палубе и обрастая свитой из имперских воинов, подобно гигантской морской акуле, таскающей за собой целый косяк мелких хищных рыбешек, Реёко с пугающей скоростью устранял со своей дороги любого, кто пытался ему помешать. В половине случаев, хайтин даже и не пытался убить врага, подсеченной ноги или сломанной челюсти было порой вполне достаточно. Задержек и филигранной расправы удостаивались лишь самые назойливые, остальных Реёко просто бросал «на растерзание» своим спутникам.

Не прошло и часа, как желтое с красным знамя, трепетавшее на вершине главной мачты, оказалось спущено, и его место тут же занял сапфировый вымпел с черными иероглифами, обозначавшими демонического обитателя подводных глубин. Натянутые абордажные тросы вскоре тоже были обрублены один за другим, и корпус «Императорского рейдзё», верно служившего своей команде почти два десятка лет, медленно стал погружаться в холодную пучину моря. Пленных юнь загнали в отсеки для гребцов, своих раненых разнесли по кубрикам экипажа. Семь куай–сё, сумевших пережить сражение и не потерять способности к перемещению, вместе с еще двумя захваченными кораблями двинулись обратно в сторону порта, следуя в кильватере за своим новым флагманом. Вместо разграбления берегового лагеря, Реёко вынужден был ограничиться лишь обстрелом из уцелевших бортовых установок, но для чего–то большего у него не оставалось уже ни людей, ни времени.

Сражение при Таури, как впоследствии назовут эти события писцы из императорских архивов, длилось до самого заката. В каких–то местах схватки иногда стихали на время, чтобы потом возобновиться вновь, но полное спокойствие установилось лишь с наступлением темноты.

Самый жестокий участок битвы выпал на долю кораблей из речных эскадр Камо и Синцзян. Многие куай–сё лишились большей части своих экипажей, а такелаж, весла и борта были серьезно повреждены у всех без исключения. Два судна затонули прямо во время сражения, еще один корабль был вынужден выброситься на мель у северного берега, где на него тут же накинулись отряды юньских солдат, пылающие жаждой мести. Команда судна билась отчаянно, а их товарищи с других куай–сё несколько раз порывались прийти к ним на помощь, но плотный огонь вражеских батарей не позволил им сделать этого. К вечеру на борту корабля уже не осталось живых, но и все мелководье вокруг разбитого и горящего корпуса оказалось в итоге просто завалено трупами южных захватчиков.

Уже в сумерках две самых непострадавших из куай–сё подошли к берегам Гункань и забрали с острова, значительно поредевшие, силы десанта и экипажа «Железной длани». После того, как им удалось уничтожить саперные части, развернутые на месте бывшей ставки генерала Окцу, солдаты Империи сумели дважды отбить попытки юнь вернуть себе контроль над островом, но цена за эти победы была высока. Уцелело лишь двести бойцов, невредимыми из которых не остался уже не один.

Обе больших группировки оборонявшихся, действовавших к северу и к югу от города, оттянулись обратно под защиту стен Таури. Добиться кардинального превосходства или уверенной победы никто из них так и не сумел. На севере к юнь успели подойти несколько тысяч свежих воинов из числа переправленного подкрепления, на юге — лим–бо так и не позволили потеснить царскую армию с занятых рубежей. Южная эскадра возвращалась к родным причалам подобно огромному израненному зверю, а состояние у людей тайпэна Руо Шеня было ничуть не лучшим, чем у всех остальных.

Согласно поименным перечням армейских интендантов суммарные потери имперского войска превысили три тысячи человек убитыми, а раненых было почти вдвое больше. Основная часть погибших приходилась на отряды ополчения, в особенности пострадали те, кто предался позорному бегству и стал легкой добычей для преследовавшей их кавалерии. Еще практически полностью оказались вырезаны три сотни добровольцев, состоявшие из юнь, проживавших в Таури, которые и встали на пути у вражеских всадников, защитив собой всю остальную армию от опасного прорыва в тыл. Погиб староста Зэн Юрчи, погибли многие известные мастера из его квартала, погибли сыновья всех самых богатых семейств и цехов самой большой этнической диаспоры Таури, и уже никто после случившегося даже за глаза не осмеливался говорить о возможном шпионаже или предательстве. Южная эскадра лишилась двух тысяч солдат и матросов, столько же были ранеными, а судьба еще почти восьмисот оставалась неизвестной, но вносить их в посмертные списки храмов и гуань никто не спешил. Из семидесяти крупных кораблей тайпэна Шеня уцелело пятьдесят два, но выйти в море и вновь сражаться могли из них только двадцать. Четырнадцать галер Юнь привели в порт в качестве трофеев, но к военному делу из них тоже были пригодны только лишь три или четыре.

Радовать в этой ситуации могло только одно — положение дел во вражеской армии было просто катастрофическим, особенно по сравнению с городским гарнизоном, имевшим, в отличие от противника, довольно комфортные условия для «зализывания ран». По самым скромным подсчетам чиновников дзито Тогу Синкая, и самым оптимистическим оценкам со стороны самих юнь, вместе с генералом Окцу этой ночью на погребальные костры отправилось около семидесяти сотен солдат и офицеров. Почти четыре тысячи сгинули в море на поживу чайкам и рыбам, и больше пяти тысяч оставались в полевых лазаретах. Многие раненые умерли в течение первых часов, в отличие от имперского войска у юнь не было подмастерьев армейских лекарей, которые рискуя собственной жизнью, вытаскивали бойцов прямо с поля боя, оказывая им первую помощь, как правило, сразу на месте. Врачеватели южных захватчиков приступали к своему делу только, когда их «больных» доставляли в госпитали их товарищи или посмертные команды, искавшие выживших уже после сражения.