— Высокий, худой, в очках и тоже седой?

— Точно. Они часто в белых халатах ходили. Может быть, врачи? Хотя…нет. Ученые, скорее всего.

— А что с ними случилось?

— Не знаю. Они меня очень любили. С бабушкой мы всегда играли, почти целыми днями. В последний раз, когда видел их, она сказала, что будем играть в новую игру. И мы поднялись на крышу. Она привязала меня к собаке, а та выпрыгнула в окно. Потом какой-то непонятный шум…

— А потом?

— Я уснул. Проснулся, когда меня несли на руках в огромную машину. А после — уже ничего хорошего…

— А всё-таки?

- Мне исполнилось два года, когда я точно понял, что не такой как другие дети. Почему-то я знал всё: историю, химию, физику. Но тогда со мной ещё не догадывались говорить об этом. Так, глупости всякие требовали: читать — по слогам, считать — на каких-то палочках. Всё началось позднее. Меня, конечно, забрали из обычного детдома и бесконечно изучали. Я ж говорю — подопытный кролик.

— Но как ты оказался здесь?

— Пришло однажды в голову, что никто ни разу даже не попытался со мной играть. Одни вопросы и вопросы. И я представил, что так будет всю жизнь… И замолчал.

— Как замолчал?

— Просто. Перестал говорить и всё.

— И сколько ты молчал?

— Почти три года. Бились со мной, пытались что-то делать. А потом махнули рукой и отправили сюда.

— А здесь ты заговорил?

— Не сразу. Месяца через два. С Линой…

— И решил стать — как все?

— Да, как все. Так лучше. Пусть меня оставят в покое.

— Но… ведь так тяжело?

— Уже нет. Я научился приспосабливаться. Только вот без компа плохо. Главное — я причины не знал. Что происходит? Откуда это лицо? Мистика какая-то…

Иван помолчал, потом спросил:

— А ты что мне скажешь?

— Что ты хочешь знать?

— О родителях. Где они? Я искал везде, в Инете. Никаких следов. И я решил, что попал сюда из параллельного мира. Сбой системы…или — ошибка в расчётах.

— Ваня, твои родители погибли. Тебя успели спасти, а сами… Но это — твой мир.

Конечно, Митяй не мог сказать, что настоящих родителей у Вани не было никогда. Что тот — научное открытие, продукт долгой и успешной работы многих людей. Кажется, так это должно называться: продукт… результат. Но рядом с ним сидел такой живой и несчастный мальчишка. Молчать три года… А он бы смог?

Ваня прикоснулся к рубахе.

— А это…оттуда?

— Да. Собака тоже погибла.

— Я помню её. Большая и лохматая. Вроде, овчарка?

— Да. Умная. Её звали Мальчик.

— Это ведь она меня спасла?

Ваня встал, начал ходить по комнате, а потом остановился перед Митяем:

— Дима, сними эту рубашку. Оставь её мне.

— Зачем?

— Понимаешь, на ней — кровь и шерсть. Когда-нибудь…

Он замолчал, но Митяй догадался, о чём думает Иван. Наверное, у него это получится. Когда-нибудь…

— Вань, а теперь твоя помощь нужна. Ты говоришь, что родителей искал. Значит, если понадобится найти какую-то информацию, сможешь?

— Смотря какую.

— Мне нужно знать всё о близнецах.

— Я попробую.

— Но… ведь тебе нужно использовать компьютер?

— Я справлюсь. Теперь я понял, в чем дело, и не боюсь. Страх есть, когда необъяснимо… Я попробую вступить в контакт. Пусть скажет, что он хочет знать.

— Запомни: его зовут Тимур.

Вторую половину дня Митяй провёл, исходив весь город вдоль и поперёк. Он хотел попасть в Зордарн, чтобы увидеть Заркома и посоветоваться с ним. Но на этот раз ничего не вышло. Митяй думал о том, что допустил ошибку. Непростительную ошибку: не расспросил Бориса о Тимуре. А ведь тот ему говорил о единственном друге. Значит, Тимур к немому Борису прорваться смог. Но как?

Город прихорашивался: скоро Новый год. Митяй не любил праздники. Про его день рождения никто и никогда не вспоминал, только в последнем детдоме однажды испекли пирог с брусникой. Тогда ему исполнилось тринадцать лет.

Да и кто мог сказать о его настоящем дне рождения? Наверное, приблизительно прикинули. Знала только мать. Увидит ли её когда-нибудь? Да. Но сама она об этом даже не узнает… Клеймёный, меченый… Помнит ли она о нём?

Новый год… Его всегда раздражала показная суета: в детдоме клеили кособокие игрушки, вырезали снежинки из бумаги, лепили их на окна и стены. Но сколько ни старайся, нищету и убожество не прикрыть. И ничем не перебить одинаковый запах: столовских щей, мочи и хлорки. Запах приютов.

Это стало явным в тот день, когда он давился брусничным пирогом за общим столом. Улыбался изо всех сил. И хотел убежать от невыносимого — множества глаз, направленных только на него.

Митяй продрог. Ветер поначалу казался еле заметным, но прошло уже почти два часа, и холод пробирал до костей. Два раза заходился греться в маленькие кафешки, обычные для такого городка: барная стойка, деревянные столы и скамейки, что никак не сочеталось с остальными деталями: то розовыми обоями, то вычурными светильниками или аквариумом. Митяй ничего в этом не понимал, но остро чувствовал фальшь. Когда одно не подходит к другому, то будто куском пенопласта — по стеклу.

Домой вернулся поздно, все готовились ко сну. В коридоре его поджидала Лина:

— Я тебя жду. Зайдёшь?

Он взялся за кресло и пошёл следом. В комнате Лина открыла тумбочку, достала толстую тетрадь в матерчатом переплете.

- Возьми. Это мой дневник. Рассказывать долго. Мне кажется, это тебе поможет.

- А разве…можно?

- Никаких особых секретов там нет. Так, мысли всякие. Но вдруг пригодится.

— Да, точно пригодится. Спасибо, Лина.

— Спокойной ночи, Дим.

Читал Митяй много. Это стало единственной отдушиной и другим миром. Но никак не мог избавиться от привычки вначале пролистывать новые книги, останавливаясь на тех местах, что «цепляли». И только когда пробегал так — от начала до конца — начинал читать по-настоящему. Так и на этот раз: листал дневник Лины, задерживаясь там, где уже не мог оторваться, машинально отмечая даты.

7 декабря

Почему я начала писать этот дневник? Потому что больше не могу. Говорить об этом ни с кем нельзя. Подумают, что сошла с ума. А может быть, и в самом деле, сошла?

От страха сводит ноги. Почему именно ноги? Они есть, но их же нет! Зачем они вообще нужны, если нельзя ходить?

Не могу убежать от Голоса. Или, наоборот, пойти к нему. А он зовёт: «Эллина, иди, иди…» Когда я первый раз его услышала? Две недели назад.

В субботу — баня. Я люблю этот день, и баню люблю. Мне стало так хорошо, я улеглась в кровать и собралась почитать любимую «Алису». Книжка уже истрепалась, я её раз сто прочитала. И всё равно что-то новенькое — раз, и найду.

Голос прозвучал издалека, вроде из-за глухой стены. И жалобный какой-то. И мне свело ноги. Пришлось их даже растирать, как будто они — живые.

12 декабря.

Вчера сказали, что меня возьмут из интерната в семью. Я боюсь.

Дурочка! Я ведь мечтала об этом. Знала, что такого не может быть, а всё равно… Кому нужен инвалид? Столько со мной возни, а толку никакого. Девчонки утром опять начали препираться: кому мыть общий коридор, потому что наша комната дежурит. А я думаю — если бы могла, то мыла его с утра до ночи, и туалеты бы мыла. И снег чистила. Взяла бы лом у тети Любы и долбила лёд.

Неличка на литературе говорит: «Никому в голову не придёт мечта — стать дворником или уборщицей». А я чуть не закричала: «Я хочу!».

Да ладно. Сейчас не об этом. Я могу шить, вышивать и вязать. Это ведь может в семье пригодиться?

Голос приходил ночью.

19 декабря

Город называется Ковчайск. Мы ехали на машине. Сначала деревянные дома, похоже на деревню. Я никогда не была в деревне, но Лена рассказывала, как там хорошо. Дальняя родня её летом на каникулы брала. Она корову научилась доить, коз пасла. А приехала с кроликом. Его дали, чтобы в столовой суп сварили. А мы с Леной уговорили сторожа дядю Гошу клетку ему сделать. Кролик месяц у нас прожил, а потом кто-то его украл. Жалко Патрика. Он носом двигал так смешно. Я его расчёсывала, чтобы пушистый был.