Тело вновь пробирала дрожь. Она еще больше съежилась, прижимая к себе сумочку, в которой лежали предписанные доктором Мертэлем лекарства.

Филипп повернул налево. Это была уже более современная широкая улица с густой тенью деревьев и зеленью газонов. Возле высокого дома из красного кирпича он остановил машину.

— Прошу! — он открыл дверцу и подал руку Матильде. — Это наш новый дом. Ну, разумеется, не весь. Наша квартира на четвертом этаже.

Матильда взглянула наверх. Широкие окна, занавешенные белым тюлем, показались ей чужими и отталкивающими. Здесь все было по-другому, все не так. Это чисто городское жилье не шло ни в какое сравнение с милым серым особнячком в тихом пригороде. Но так как все произошло по ее вине, не оставалось ничего другого, как тяжело вздохнуть и войти в подъезд.

Филипп заметил, что жена не в большом восторге от его находки, но не подал вида. Взяв под руку, он повел ее в дом.

Новая квартира выходила окнами на солнечную сторону. Две спальни, гостиная, библиотека и даже рабочий кабинет для Матильды. Он был небольшой, оклеенный нежно-голубыми, в мелкую крапинку, обоями. В углу стоял стол, а напротив — новый мольберт, купленный Филиппом специально к приезду Матильды. На стенах размещались аккуратные белые полочки, на которых лежали рисунки, краски, карандаши.

— Ну как, нравится?

— Ты просто гений, Филипп, — она поцеловала мужа. — Спасибо тебе за все.

На глазах у нее выступили слезы.

— Ну что ты, что ты, Матильда, — Филипп нежно обнял жену и прижал к себе. — Не надо. — Теперь все будет хорошо. Идем, я покажу, как я обставил нашу спальню.

Комната действительно получилась великолепной. Она была побольше, чем в пригороде, и белый гарнитур выглядел здесь особенно шикарно.

— Обои я здесь переклеил. Тут были какие-то песочные и не очень хорошего качества.

Матильда провела рукой по стене. Белые, с выпуклым рисунком и нежно-голубоватыми разводами, обои были просто прелестны. Наверное, Филиппу пришлось солидно потратиться. Они стоили приличную сумму.

— Твои вещи я сложил в шкаф. Если хочешь, ты, конечно, можешь все переложить.

— Да, да, конечно. Все замечательно, Филипп. Тебе пришлось здорово потрудиться, чтобы сделать все вот так.

Филипп подошел к Матильде, нежно коснулся ее щеки, провел рукой по волосам.

— Ты мне очень дорога, и я хочу, чтобы мы были счастливы.

Они обнялись и долго стояли так, размышляя каждый о своем.

В глубине души Филипп не верил своим словам. Надежда на счастье после того, что произошло, выглядела смешно и наивно. Но тем не менее, они должны жить. А жизнь без надежды просто не имела смысла.

Зато Матильда ни минуты не сомневалась, что лучшее в жизни, если оно и было, то уже давно прошло. Оставалось только смириться с грустной действительностью и продолжать свое жалкое однообразное существование с каждодневными завтраками, обедами, прогулками в парке и чтением головокружительных любовных романов перед сном, как это делали порядочные французские дамы из общества. Она будет рисовать, издавать занимательные детские книжки, а потом давать бесконечные автографы восхищенным читателям и нужные интервью настырным журналистам. Она станет настоящей светской дамой. Ей будут рукоплескать, восторгаться ее талантом и красотой. А потом, оставаясь вечерами наедине с собой, она будет горько плакать по утраченной любви и несбывшимся грезам.

Тома возился со своей новой игрушкой. Тетя Аннет в день своего последнего визита подарила ему заводной луноход, который таинственно гудел, когда его включали.

По телевизору показывали футбольный матч. Бернар, даже не переодевшись, развалился в кресле. Он очень устал. Работа в две смены, как бы там ни было, утомляла.

Из кухни тянуло острым ароматом. Арлетт готовила соус бешамель. В его состав входил белый перец.

Бернар с нетерпением ожидал ужина. За день он очень проголодался. Даже не обедал. А от этого заразительного запаха у него кружилась голова.

— Арлетт, я не могу больше ждать!

— Пять минут!

Бернар встал, прошелся по комнате. Поглядел в окно. Там было темно. Тусклый фонарь едва освещал соседний дом. Он стоял одиноко и угрюмо. Света не было ни в одном окне.

Интересно, неужели Филипп все время проводит в больнице? Может быть, что-то случилось? Бернар больше не ходил туда. Он понимал, что его визиты не нравятся Арлетт, а врать ему не хотелось. Тем более, он уже ничем не мог помочь Матильде, а только лишний раз ее тревожил.

И все-таки… восемь часов. Почему же нет Филиппа?

— Они уехали, — Арлетт коснулась его плеча.

Она заметила, как муж застыл у окна и невольно прочитала его мысли. От ее прикосновения Бернар вздрогнул.

— Кто уехал? — он сделал вид, что думал совсем о другом.

— Но ты же смотрел на дом мсье Бушора, — Арлетт улыбнулась. — Не надо притворяться, дорогой. Тебе это не идет. Идем ужинать.

Арлетт взяла за руку Тома. Немного постояв, Бернар пошел за ними.

В чашках уже дымился бульон. Бернар ел молча. Ему было неловко перед Арлетт, но еще больше его заинтриговали ее слова. Неужели они уехали? А может, он не так понял? Но спросить не решался. Арлетт может заподозрить что-нибудь в излишней заинтересованности.

Но она будто читала его мысли.

— Ты меня неверно понял, Бернар. Наши соседи уехали. Филипп нашел новую квартиру. Кажется, где-то в центре. И перевез вещи.

Бернар едва не подавился супом. Он ведь ничего об этом не знал.

— И когда? — он сделал равнодушное лицо.

— Позавчера. Я забыла тебе сказать. У нас была Аннет. А потом ты работал.

Значит, их не было здесь уже несколько дней. Вот так. Сезон тенниса закончен. Следовательно, Матильду он больше не увидит. Разве что когда-нибудь случайно встретятся в Гренобле. Вместо долгожданного облегчения тоска охватила его душу. Как будто в один миг он потерял что-то необыкновенно дорогое. Да, теперь он действительно потерял ее. И ничего не будет о ней знать.

От этих мыслей он совсем поник. Бернар сидел, неподвижно застыв, держа ложку в тарелке.

— Суп недосолен? — Арлетт догадывалась, чем была вызвана его задумчивость.

Но он не шелохнулся. И продолжал сидеть со стеклянными, ничего не видящими глазами.

— Тебе не понравился суп? — громко спросила Арлетт.

— А? Нет, нет. Суп замечательный, — Бернар очнулся. — Но немного островат. Да, островат. Вероятно, ты переборщила с приправами.

— Но ты всегда любил острое…

Бернару нечего было сказать, и он решил промолчать. Тома лениво водил по тарелке ложкой. Ему нравилось подражать отцу.

— А ты, Тома, чего не ешь?

— Суп слишком острый, — мальчик скорчил кислую гримасу.

Арлетт, переглянувшись с Бернаром, рассмеялась. Сынишке она почти не добавляла приправ. Его солидарность с отцом казалась забавной.

Глава Двадцать Седьмая

Ночью Бернар проснулся от странного назойливого скрипа за окном. Накрыв голову одеялом, он пытался уснуть, но неприятный, действующий на нервы треск продолжался и раздражал все больше. Бернар встал, подошел к окну, осторожно отдернул штору.

Ночная улица была пуста, и только завывающий ветер срывал увядшие листья с деревьев. Но странные звуки не прекращались.

Осторожно, на цыпочках, чтобы не разбудить Арлетт, которая крепко спала, закутавшись с головой в одеяло, он подошел к другому окну. Дверь в бывшем доме Бушоров была открыта и от ветра она то открывалась, то закрывалась, громко хлопая и скрипя.

Все это показалось Бернару очень странным. Ведь дом был закрыт, ключ должен находиться в бюро по найму домов. На минуту он растерялся, не зная, как поступить. Но назойливый скрип не затихал и все больше разжигал его любопытство.

На кресле он нащупал свой свитер и брюки. Взяв все в охапку, Бернар бесшумно вышел из спальни.

Держась за перила, плохо ориентируясь в темноте, он спустился вниз. На кухне наспех оделся. Дверь продолжала скрипеть. Здесь, внизу, эти звуки были слышны еще отчетливее. Он опять выглянул в окно. Возле соседнего дома показались тени. В груди у Бернара бешено заколотилось сердце. Он никогда не был трусом, но все происходящее выглядело слишком загадочным и рождало тревогу.