Раздвинув лебеду и крапиву, как мог, раскидал головешки над люком в подпол. К счастью, добрался до крышки быстро, чуть-чуть приоткрыл ее. С трудом просунул тело, провалился в яму. На ощупь нашел вход в боковой лаз, прополз до конца и затих.

Сердце бешено колотилось, отдавало в висках; жадно втягивал сырой, гнилой воздух подвала. Тупая ноющая боль в ноге не проходила, но была не сильной, терпимой. Несколько раз пытался зубами развязать веревку на руках, но тщетно. Бросил это занятие, решил найти пистолет, нож и пару гранат, что когда-то прятал здесь на всякий случай. И этот случай настал. Мысленно похвалил себя за прозорливость, засунул пистолет за пояс, гранаты положил рядом с собой и уснул. Уснул так быстро, что даже сам не заметил как. И спал, как ни когда еще не спал в последнее время – крепко и без сновидений.

Сколько прошло времени, Антон не знал. Но чувствовал себя бодрым, отдохнувшим. Ни свет, ни звуки с улицы не проникали сквозь толщу земли. Долго, слишком долго провозился вслепую с веревкой на руках. Наконец, удалось развязать. Вспомнил вдруг, что произошло с ним, и легкий озноб пробежал по телу.

«Неужели, неужели в очередной раз ушел от смерти, обхитрил ее?

– вертелось в голове, туманило сознание. Не верил даже, что такое может быть. – Но я же надеялся, до последнего мгновения надеялся! Но надежды мало. Надо еще делать, что-то предпринимать, чтобы надежды сбывались».

Луна зависла над деревней, серебрила все окрест, высвечивала, выглядывала. Сквозь узкую щелочку из подпола смотрели глаза, уши улавливали малейшие шорохи вокруг пепелища. Тишина. Спят Борки. Лунный свет мешает Антону, надо ждать. Рисковать больше не желает, решает выйти на поверхность только тогда, когда кромешная тьма накроет землю.

Еще днем приоткрывал крышку в подпол, осмотрел рану на ноге. Ничего страшного: пуля прошла сквозь мякоть, не задев кость. Но побаливает. Неприятно, однако, жить можно. Пришлось оторвать кусок рубашки, перетянуть рану на всякий случай.

– Антоша? – тихий вкрадчивый голос донесся сверху. – Антоша, ты здесь?

Темный женский силуэт возник со стороны Лосевых. Щербич опешил: уж ни как не надеялся увидеть сейчас кого-то.

– Это я, тетя Вера, Антоша, – женщина осторожно ступала через головешки. – Не бойся меня, Антоша.

– С чего взяла, что я боюсь? Это ты бояться должна, – ответил, пересилив страх. – Ты одна? Кто еще знает, что я здесь?

– Никто не знает, никто, – шепотом заверила она. – Я не пошла смотреть, как тебя расстреливать будут, вот и увидела. Но ты не бойся, – успокоила тетя Вера, присела на корточки. – Я никому не сказала.

– А сюда зачем пришла? – спросил грубо, резко.

– Жалко тебя, глупенького, – ответила как мама когда-то, если не хотела обидеть. Ласково. – Может, помощь нужна, так я готова?

– Чем же ты мне помочь сможешь? – на секунду задумался. – Разве что поесть на дорогу? Да на ноги что-нибудь?

– Хорошо, Антоша, я сейчас. Ты жди, жди.

На всякий случай вылез из подпола, спрятался в саду за яблоней. Тетя Вера появилась из темноты, позвала шепотом.

– Я пришла, Антоша.

– Чего кричишь? Вижу, что пришла. Никто не догадывается, где ты?

– О чем ты говоришь!? Конечно, нет! Я тихонько. Ленька в районе.

А мы с твоей мамкой в доме. Она спит.

– Ну, ладно. Давай что принесла, уходить мне пора.

Антон сидя обулся в сапоги, встал на колени, огляделся вокруг.

– Не спрашиваю куда, но храни тебя Господь, Антошенька, – женщина всхлипнула, перекрестила его. – А за мамку не беспокойся – доглядим честь по чести.

– Извини, тетя Вера, – приподнялся и снизу вогнал ей в грудь нож.

– Извини, но моя жизнь дороже. Вот так я буду спокойней.

Обмякшее тело подтащил к подполу, открыл крышку, спустил вниз. Лезвие ножа вытер о подол юбки. Люк закрывать не стал. Перешагнув блестящее при лунном свете пятно крови, скрылся в саду.

Легко отыскал могилу старого Лося дяди Миши, руками разгреб землю, достал металлическую коробочку.

Глава восьмая

Восход солнца застал Ефима Ивановича Стожкова на лесной просеке за деревней Вишенки. Чуть прихрамывая, опираясь на палку, больше похожую на кол, вышагивал строго на запад, туда, где на тихой улочке в городе Бобруйске дожидается дело, начатое Егором Кондратьевичем Булыгиным. Населенные пункты обходил стороной, стараясь не встречаться с людьми. Вот и то болотце, где в августе 1941 года свела его судьба с Леней Лосевым. На этот раз не остерегался, шел не таясь, твердо уверенный, что в такую рань вряд ли кого встретит в лесной глуши. Подошел к кромке, вымыл руки, ополоснул лицо, глотнул с пригоршни чуточку прохладной, с запахом тины водички. Хорошо!

Изредка отдыхал, уютно расположившись где-нибудь на мягкой хвое, в тенечке. Не спешил. Рассчитывал добраться до пригорода к утру следующего дня, чтобы вместе с трудовым людом перейти мост через Березину.

Несколько раз доставал и перечитывал документы, стараясь запомнить, привыкнуть к новому имени. Произносил даже вслух – нравилось, хорошее сочетание и фамилии, и имени с отчеством. Молодец, дядя Кирюша Прибытков!

А на душе тихо, благостно, даже не верится, что еще двое суток назад жил какой-то другой, страшной, опасной, беспокойной жизнью. На грани смерти. Неужели это было?

Решил для себя, что безопасней всего будет вдали от Борков, от Бобруйска. Там, где о нем никто и никогда не слышал. Поэтому, планировал зайти в город, добраться до Даши с бабушкой Мотей, забрать их с собой. Куда? Еще не определился, но чем дальше, тем лучше.

В то же время все чаще стали возникать сомнения. Если Даша и баба Мотя знают его под другим именем, то не рискует ли Ефим Иванович, имея рядом с собой по жизни таких осведомленных свидетелей? Мало ли что может произойти в семье? Вдруг, поссорились. И жена побежит в НКВД, чтобы отомстить мужу? «Возможно такое? Да, возможно», – соглашается сам с собой Стожков. Значит, надо исключить всякие случайности. Но и бросать так хорошо налаженное производство не хотелось. Как же быть? Вот задача так задача! Сейчас стоит определить что важнее – безопасность или доход? Понятно, доводы не в пользу второго. Однако, дело, дело-то какое выгодное!

– Эй! Ты кто? – мужчина с косой в руках стоял метрах в десяти у телеги со свежескошенной травой. – Не заблудился часом?

– О! Это…, а ты кто, чтобы спрашивать? – Ефим опешил, но быстро нашелся. – Чего к людям пристаёшь, мил человек? Иду себе да иду. Никого не трогаю, никому не мешаю.

– Я это к тому, что в Борках, говорят, из-под расстрела сбежал их староста Антон Щербич. Гад, каких свет не видывал. Но больно везучий. Как ужака из любого положения выкрутится, – в голосе незнакомца даже слышались некие нотки зависти. – Вот нас нарочным и предупредили, чтобы ухо держали востро.

– А когда он сбежал, я что-то не слышал?

– Позавчера, в аккурат, к вечеру сбежал. Почитай, почти двое суток, как в бегах. А ты откуда идешь? Чей будешь?

– С Вишенок, с Вишенок я иду. Но нас не предупреждали. А может, до меня и не дошла эта новость?

– Чтой-то я тебя не видел раньше в Вишенках, – мужчина положил косу на землю, достал кисет, принялся сворачивать самокрутку. – Я там всех знаю. А вот тебя не видел. Спичка есть?

– Не мудрено, что не знаешь, – сохраняя спокойствие, Ефим лихорадочно соображал, как выпутаться с этой историю. – В примы к одной пристал недавно, вот поэтому мы и незнакомы. А спичек нет, не курю и тебе не советую. Не грех и отдохнуть, – подошел к телеге, присел у колеса на корточки.

Мужчина долго черкал кресалом, наконец, прикурил, затянулся дымом и пристроился рядом с Ефимом, напротив.

– А куда путь держишь? – не отставал не в меру любопытный человек, и все пристальней и пристальней вглядывался в лицо путника.

– К вам в Пустошку. Жена моя сродственницей доводится Ульяне Никифоровне Трофимовой, – вспомнил вдруг старушку, что выхаживала его после ранения. – Узнать, жива ли, может, чем помочь.