– Что-то подозрительно, дядя Корней, – недовольный голос Павла звучал из темноты. – С чего это у тебя такая любовь к этому ублюдку?

– Вот именно, что не ублюдки мы, а люди. Потому – не моги трогать Антона.

– А папу моего на глазах у семьи, у ребятишек, а Петраковых, не он погубил, дядя Корней? – с дрожью в голосе заговорил Скворцов.

– Он что, соблюдал нормы морали?

– Так это нелюди, не след тебе с ними на одну дощечку становиться. Ты иди-ка, Костю свистни сюда. Пора. Уходим, – Корней прилаживал к себе за спину котомку пленника.

Антона душила обида и злость. Но злость больше. «Подожди, сопляк, я с тобой тоже рассчитаюсь, – сплевывая с губ соленую кровь, он уже начинал уверовать, что останется жить. – Не со всеми еще я свел счеты, чтобы умирать. С тобой еще поквитаюсь! Не так ты кровью захаркаешь, ой, не так!».

Со связанными за спиной руками ни как не мог вытереть кровь, как не крутил головой, поэтому злился еще больше, и, вдруг, до него дошло, что вот в таком состоянии он как будто забыл о смерти, и ему стало легче. «Значит, перед смертью надо сильно разозлиться, – сделал для себя открытие Антон, – чтобы не так было муторно принимать ее? Странно, неужели это так?»

– Я иду первым, Павел – за мной. Антон – за Павлом. Константин, ты – замыкающий. Следишь за Антоном. Полная тишина. Пошли! – отдав распоряжения, Кулешов первым направился в лес, в темень. За ним, строго выполняя его указания, вытянулась цепочка партизан вместе с пленником.

«Ведут как скотину на убой, – не мог смириться со своей участью Антон. – Только скотину за рога, а меня – за руки. И ни куда не дернешься. Но я не скотина. И этим все сказано. Судя по всему, идти нам всю ночь. А что еще может за ночь случиться – одному Богу известно. Главное, не расслабляться, и искать малейший повод уйти, ведь я – везунчик. Моя должна быть победа».

От нависающих веток не уклонялся, а, напротив, специально подставлял лицо, чтобы согнать наседавших комаров, мошек, пытался хоть так вытереть кровь с лица.

То, что шли в направление Руни, сомнений не было. Значит, надо будет за ночь прошагать километров пятнадцать. Когда-то Антон этой дорогой не раз бегал к своей тетке Варе по линии мамы, что была в этой деревне замужем за местным конюхом. Тогда до обеда успевал добежать, пообедать, отдохнуть, погулять со своим двоюродным братом Ванькой, и уже к вечеру вернуться домой. Но это по дороге, а сейчас они идут по лесу, тут расстояние и время совсем другие. Антон это очень хорошо знал.

Частенько, как бы невзначай, поворачивался назад к Косте. Но всегда он оказывался в шаге от пленника, и обязательно толкал его в спину.

– Иди, иди. За меня не волнуйся, – шептал тот из темноты.

Антон уже несколько раз примеривался к густым зарослям, что обступали путников, но всякий раз Козулин как будто читал его мысли.

– Не стоит, догоню. Не я, так пуля.

– С чего ты взял, что я собираюсь бежать? – такая опека сильно злила Антона, и ему хотелось нагрубить своим конвоирам, вступить с ними в словесную перепалку, а то и в драку, и в этой сутолоке попытаться хотя бы сделать попытку к побегу. Но что-то его удерживало: то ли твердая уверенность Кости, то ли своя нерешительность. И он выжидал.

Щербич предполагал, что партизанский лагерь вряд ли будет в самой Руни. Быстрее всего, в лесах за деревней. Или в Пустошке. Значит, жить ему еще сутки, это точно. Корней не даст Пашке воли по отношению к нему. От такого вывода настроение немножко улучшилось. Появился шанс хотя бы временной. А это что-то да значит.

Луны уже не было, и шли в кромешной тьме. Антон диву давался, как это дядька Корней в такой темноте находит тропинки, не плутает. Хотя чему удивляться: говорят, еще его дед, и отец были лесничими. Он другой жизни и не знал. Правда, жил в Борках, а не на кордоне, как другие лесничие: как пристал в примы к Соне, так и остался. Впрочем, к черту Кулешова, надо думать о себе. Когда-то и он сам не плутал, хотя и ходил по незнакомым лесам. Жить захочешь, не по таким местам пройти сможешь.

Щербич попытался немножко отстать от Пашки, замедлил шаг, как тут же последовал тычок автоматом в спину.

– Выкинь из головы дурные мысли, дольше проживешь, – обмануть Козулина оказалось нелегко, и Антон бросил это занятие. Но надежды не терял, и все время был в состоянии постоянной готовности к побегу.

Под ногами начал появляться мох, шаги стали почти неслышными, пока из-под сапог не послышалось чавканье. Значит, подходили к болотистому участку. Получается, что они сместились влево: именно там было болото на подходе к Руни. Судя по всему, в деревню заходить не будут, а обойдут ее болотом. Щербич хорошо знал эту местность: не раз со своим братом Ванькой они заходили сюда за ягодой – черникой. Еще метров пятьсот, и дальше начнутся непроходимые болота. Через них даже местные жители не могли и думать пройти.

– Дядя Корней, – идущий последним Костя окликнул проводника.

– Чего тебе? – колона остановилась, все сбились в кучу, и обступили лесничего.

– Может, нашему гостю глазенки то завязать на всякий случай?

– Еще минут десять хода, и привал. Там и решим, – Кулешов опять встал во главе, и двинулся в сторону топей.

Небольшой бугорок плотной стеной обступал глухой, темный лес. Вот на нем и решил Корней отдохнуть и принять решение по поводу пленника перед тем, как идти дальше.

Антон упал на мягкую траву, и с остервенением начал тереться об нее лицом: за все время, пока шли, комары настолько искусали его, что оно уже начинало опухать.

– Так, что ты хотел, Константин? – лесничий притащил откуда-то из темноты длинные жерди, бросил их на землю.

– Я говорю, что глаза надо завязать нашему гостю, – повторил свое предложение Козулин.

– А зачем? – прислонившись к сосне, Корней достал кисет, и собрался закурить. – Ты думаешь, он сможет запомнить?

– Да я вообще ни чего не думаю, но так, на всякий случай.

– А ты, Павел, как думаешь? – обратился он и ко второму партизану.

– Я думаю, что мы напрасно этого ублюдка волочем в лагерь, – Скворцов недовольным голосом отозвался из темноты. – Я всю дорогу, дядя Корней, пытаюсь понять: зачем он тебе нужен? Хорошо, там ты не дал мне его пристрелить. А сейчас еще предлагаешь с ним мучиться на переходе, тащить его по болоту?

Да лучше кляп в рот, к дереву привязать, и пускай его комары загрызут до смерти. И совесть твоя будет чиста, и я вздохну спокойней.

– Не вздохнешь, Паша, не вздохнешь, – яркий огонек самокрутки осветил лицо лесничего. – Я тебя зная. Ты нормальный человек, и как любому нормальному человеку, смерть претит тебе, тем более та, что ты предлагаешь.

– Но, дядя Корней! – паренек присел рядом с пленником. – Это же убийца, и жалеть его не стоит!

– В бою, Павел, в бою, – голос лесничего был непреклонен. – А сейчас поздно, я тебе говорю. Тем более, Леонид Михайлович очень просил доставить его дружка детства живым. Понятно теперь, Павел Григорьевич?

– Ну, если Лосев просил, тогда конечно, – согласился Скворцов.

Антон еще отчетливее осознал свое настоящее и будущее, и снова холод сковал все тело, страх лишил способности даже думать. Голова стала пустой, как будто все мысли из нее вылетели, выветрились, и перед партизанами сидело некое существо, не способное что-либо сказать, сообразить. Сознание опять вернулось к нему после слов Кулешова:

– Развяжи ему руки, Павел.

– Да ты что, дядя Корней? – испуганно спросил Скворцов. – А не боишься, что может ускользнуть?

– А я зачем? – за старшего ответил Козулин. – Думай, что говоришь! Ты предлагаешь его тащить по болоту со связанными руками? Тут мы еле проходим. Дядя Корней прав: пускай сам идет. И мои опасения напрасны: обратной дороги ему из лагеря не будет.

«Развяжут руки, это уже надежда! – к Антону опять вернулась способность соображать. – Не все потеряно. Думай, Щербич, думай!»

– Вот вам слеги, – Кулешов персонально каждому раздал жерди, и Антону в том числе. – Порядок прежний: я – первый, за мной – Павел, дальше – Антон, замыкающий – Константин. Напоминаю – староста нам нужен живой. Головой за него отвечаем перед командиром. За мной! Строго след в след!