Петро Сидоркин тоже присутствовал на занятиях, но всегда был погружен в свои мысли, и ни какой активности не проявлял.

– Заболел мужик, жалко, – тяжело вздыхал Кирюша Прибытков.

– Чем же он болен? – не мог сразу понять Антон. – На вид вроде здоров, не кашляет.

– Глупый ты человек, Щербич! – Кирюша неодобрительно покачал головой. – И страшный. За своим счастьем чужого горя не видишь. Ты приглядись к Петьке – душой человек мается, не на месте она у него после смерти семьи. Переживает. Вот и жалко его. Быстрее бы убили, что ли.

– Ты что говоришь, как это – убить?

– Я ж говорю, глупый ты человек. Не понимаешь, что в иной раз легче самому помереть, чем вот так, как он, жить.

– Ну, ты даешь, дядя! Да за такие мысли, знаешь, что бывает?

– Не поймешь ты, Щербич, – отмахнулся от собеседника Прибытков.

– Он еще может такое отчебучить, что на том свете чертям жарко станет. Помянешь мое слово, или я не разбираюсь в людях.

Весна пришла как-то неожиданно: еще вчера стоял мороз, даже с вечера он как будто крепчал, а вот с утра следующего дня пошел дождь. Притом, нудный, мелкий, как осенний. И эта морось стала разъедать и снежный наст, делая его ноздреватым, и превращать накатанные дороги в ухабистое, снежное месиво. Огромные, набухшие водой, массы снега с шумом слетали с покатых крыш, утяжелили, попрогнули крыши пологие.

В такую пакостную погоду до Борков докатились свежие новости: мало того, что немцев остановили у Москвы, так еще отбросили их до двухсот километров от нее.

И опять появились листовки на заборах, на стенах домов. Антон с Васькой только и успевали срывать их: благо, они чаще были не наклеенные, а нацепленные, пришпиленные. И опять все тот же почерк, что и перед Новым годом.

– Я этому писаке руки повыдергиваю! – староста сорвал очередную бумажку со своего забора. – И откуда, черти, это узнали? Только вчера комендант под большим секретом сообщил эту новость, а к утру уже висят эти писульки! Ты что думаешь, Худолей? – спросил он у помощника, который стоял, нахохлившись, под дождем.

– В такую погоду, Антон Степанович, сами знаете, что делать надо. А вы думать заставляете. А чем думать, если мозги водой вымывает, – переминаясь с ноги на ногу, полицай еще больше нахохлился, предоставив начальнику самому срывать листовки. – Только скажу честно – от этих новостей какая-то слабость в животе появляется: до ветру захотелось.

– Что-то рано ты, Вася, обделался, – Щербич окинул презрительным взглядом этого длинного, нескладного человека. – Еще вилами на воде писано, а у тебя понос! Эх ты, вояка!

Заметил подчиненному вроде бодро, а у самого где-то внутри какой-то червячок зашевелился, растревожил и его, зародил сомнение, в котором даже самому себе не хотелось признаваться: а не ошибся ли Антон Степанович Щербич, на ту ли лошадку поставил? Может, надо было по-другому?

Подумал так не долго, мгновение, а этого оказалось достаточно, чтобы испортилось настроение не на один день. Антон знает, что эта мысль будет теперь посещать его помимо желания, в самых неподходящий момент. Не отстанет, пока сам не примет окончательного решения, не определится.

– Вот черт, некстати! – в сердцах выругался он. – Все неприятное – некстати.

– Это вы о чем, Антон Степанович? – на лице Худолея застыл неподдельный интерес. – Что вас так обеспокоило, неужто, как и меня, живот прихватил?

– Не дождешься, Василий Петрович! – натянуто улыбнулся подчиненному, оценив его шутку. – Не сяду я с тобой рядом, не сяду!

– А вы не бойтесь: я подвинусь, и места всем хватит, – полицай даже сделал шаг в сторону, освобождая место рядом с собой. – Страна большая, всем места хватит.

– Ты это о чем? – Антон понял, что за кажущейся шуткой кроется что-то более серьезное. – Поясни, что ты хочешь этим сказать?

– Что ж тут не понятного, господин староста, – Худолей перешел на официальный тон. – Пора думать, как шкуру спасать будем, вот что!

– Ты так думаешь? – то ли спросил, то ли согласился с подчиненным Щербич.

Сомнения опять нахлынули, вытеснив из головы все остальное. «Значит, не один он озабочен таким вопросом. Надо будет поговорить с Прибытковым: он человек мудрый, опытный. А потом и принимать решение. С документами мы договорились, важно со временем не прогадать».

– А не рано ли, Василий Петрович, мы запаниковали, а?

– Знаете – лучше раньше, чем позже. Боюсь опоздать, – доверительно ответил тот. – Когда Красная армия будет стоять в райцентре, может быть уже поздно, вот так то, Антон Степанович!

– Смело, очень смело ты высказался. А не боишься с такими мыслями?

– Все под Богом ходим, господин староста, все, – Худолей не отвел взгляда и продолжил. – Ни кто не знает, где его поджидает тетка с косой.

Тужурка под дождем промокла почти насквозь, пришлось идти домой сменить ее на телогрейку.

Сначала он увидел и услышал, как разлетелось вдребезги оконное стекло на уровне его головы, и только после этого до него долетел звук винтовочного выстрела. Антон мгновенно грохнулся в снежную кашицу у себя во дворе, и, извиваясь, пополз под прикрытие собственного дома. Уже из дверного проема сенцев он выглянул из-за косяка, пытаясь определить, откуда стреляли. А то, что стреляли в него, сомнений не возникало.

Пригнувшись, выбежал во двор: ни где ни души. Стал спиной к окну, пытаясь определить, где мог находиться стрелок. Справа через дорогу – в промежутке между домами виднелся колхозный сад: голый, просвечивающий насквозь. Могли и оттуда. Прямо перед глазами – соседские дома. Вряд ли. Слева – его, Антона, огород, за ним – заросли акации и липняк. Тоже голые и хорошо просматриваются. Могли и отсюда.

Решил идти в сторону реки через огород, через кусты. Бежать за Васькой – время нет. Успеет уйти стрелок. Сбросив с себя промокшую тужурку, решительно направился черед свой сад в сторону пристани. Если бы он сам надумал выстрелить, то лучшего места и не найти: можно легко по льду реки скрыться в любом направлении, а потом выйти к деревне.

Насыщенный водой снег не держал, ноги во многих местах проваливались выше колена, внизу, под снегам чавкало, но он продолжал продвигаться к реке. На выходе из сада заметил следы в акации, весь подобрался, достал пистолет, и, как только можно было, короткими перебежками, с резкими прыжками влево-вправо, стал выходить на след. Вот и стоянка: сильно вытоптанный снег, сломанная ветка акации, которую стрелявший использовал как упор. Да, расстояние всего метров сто, сто двадцать. Повезло, в очередной раз повезло! Быстрее всего, стрелял человек неопытный, видно, дрогнула рука в последний момент. Не привык в людей стрелять, вот и дрогнула.

Этот вывод приободрил Антона, и он двинулся по следу к реке. Идти стало намного легче: уже не нужно было вытаскивать обувь из мокрого снега, а только вода в ямках от следов стрелка создавала неудобства. Но с этим можно было мириться.

На выходе из липняка к первым следам присоединился еще один: видно, сообщник. Вот они вышли к реке, и направились вверх по течению. Их следы отчетливо были видны на подтаявшем кое-где льду. Было легко бежать по замерзшей реке, и уже минут через пять Антон увидел впереди, как скрылись за очередным речным поворотом две темные фигуры. За плечами у каждого из них висела винтовка-трехлинейка. Они его еще не заметили, и это давало преимущество: люди не спешили, и, видно, были твердо уверены, что их ни кто не преследует. Эта беспечность была на руку Антону.

Расстояние между ними стремительно сокращалась. Оставалось не более пятидесяти метров, как один из них, что шел ссади, оглянулся. Антон узнал его: это был шестнадцатилетний Володя Козлов. Но и его увидели!

Пригнувшись, Вова с напарником бросились бежать. Староста на секунду замер, прицелился и выстрелил в одного из них. Через мгновения в ответ раздались выстрелы из винтовок.

Преследование становилось опасным, но жажда мести, восстановление справедливости, и наказание стрелков любым путем не остановили Антона, а, напротив, посылали его под эти пули.