– Я все сказала – наше это, наше! – твердила она как заклинание.

Ярость опять затмила голову старосты, и он, оттолкнув Ваську, вновь бросился к Фекле. В этот момент Худолей проявил завидную прыть: успел таки встать между ними, широко расставив руки, и загородил своего начальника от девушки.

– Спокойно, Антон Степанович, спокойно! – пододвинул ему табуретку, усадил на нее. – Вот сейчас можно и решать дела. В спокойной домашней обстановке, Антон Степанович. Правильно я говорю?

– Да куда уж правильней, – староста тяжело дышал. Расстегнув полушубок, он достал носовой платок, и вытер обильный пот, что проступил крупными каплями на его лице, груди. – Сама ж себе хуже делает, неужели не понятно?

– Иди-ка, умойся, дева, – Васька подвел Феклу к рукомойнику, что висел в углу избы. – Кровь смой, да себя в порядок приведи!

На некоторое время в доме наступила тишина. Стали слышны стоны больной матери из передней хаты, да плеск воды в тазике под умывальником нарушали хрупкое перемирие.

– Во, я еще там не проверил, – встрепенулся Антон, и направился в другую комнату.

Через мгновение он уже тащил оттуда еще один мешок с хлебом.

– Ну, а теперь что скажете? – со злорадством в голосе спросил он, внимательно переводя взгляд то на своего помощника, то на молодую хозяйку. – Откуда здесь столько муки? Не из колхозного ли поля пшеничка? А, Василий Петрович?

– А откуда еще? – замахал тот длинными руками. – Ясно, все тащили с полей, вот и она, девка шустрая, тоже в стороне не осталась.

– Знаешь ли ты, глупая твоя башка, что это уже собственность великой Германии? А за воровство, что у них в приказе прописано для нас с тобой и для нее тоже? – накинулся староста на Ваську. – Расстрел! Понятно?

– Так и вы хлеб едите не с неба упавший, – встал на защиту Худолей. – Может, не знаете, а мама ваша пока при памяти была, все в дом тащила, чтобы вас прокормить, вот так-то! – уколол он начальника. – А тащила-то из полей да из амбаров, мил человек!

– Говори да не заговаривайся! – разозлился Антон. – Здесь не тот случай: ясно, что для партизан хлеб, Ленька Лосев организовал, что тут непонятного?

– Ну, это уже вопрос другой – для кого и кто организовал? – стал рассуждать полицай, расхаживая по избе. – На хлебе не написано. А с другой стороны – кто хлебушко сажал, да ухаживал за ним? Не немцы же, факт. Да и нашим людям жить как-то надо, согласны? Помрут люди с голоду, с кем тогда сами останемся?

– Ты что меня политграмоте учишь? – стал выходить из себя Антон.

– Или я этого не понимаю? Думаешь, я не видел, как тащили с полей? Видел!

– Вот и прекрасно, Антон Степанович! – повеселел Васька. – Вот и прекрасно! Всем жить надо, и этой девчонке тоже.

– Но тут-то не тот случай! – вспылил Щербич. – Для партизан она готовила, для партизан!

– А если и так, – высказал смелую идею Худолей, а староста даже опешил. – Мы этот хлеб забираем, и в комендатуру к немцам на стол в столовую, вот Карлуша будет доволен! А партизанам – фигу!

– Васька сложил здоровенный кукиш, и потряс им в воздухе.

Антон, набычившись, сидел какое-то время молча, соображая, потом резко встал, и приказал Фекле:

– Быстро собирайся! Сейчас ты расскажет мне правду! – он не мог терпеть, когда его обманывали. Чувствовать себя обманутым, да еще девчонкой было выше его сил, и он решил добиться своего любым путем, любыми средствами.

– Если вы в комендатуру ее, то погибнет девка, точно погибнет! – Худолей забегал по хате. – Может, не надо? – с мольбой в голосе обратился он к своему начальнику. – Жалко, ведь. Совсем молодая.

– Прекратить разговоры! Быстро за мной!

Впереди по сельской заснеженной улице шла, спотыкаясь, Фекла. За ней с решительным видом двигался староста в расстегнутом полушубке, а Васька Худолей вышагивал чуть в отдалении.

Когда процессия повернула в проулок, что ведет на хозяйственный двор, Антон заметил толпу женщин, человек десять – пятнадцать, что кучно следовала за ними.

– Верни их! – приказал он Ваське.

В углу двора стояла занесенная снегом льномялка. Щербич сразу же стал ногами отгребать от нее снег, скидывать его рукавом с зубчатых барабанов. Фекла безропотно стояла рядом, не до конца понимая, что делает староста, и что он от нее хочет.

– Вращай шкив! – заорал он на Ваську, и толкнул девчонку к аппарату. Схватив за воротник, прижал ее голову к начавшему движение транспортеру, а правую руку девчонки сунул между зубьями крутящегося барабана.

– Будешь говорить? Будешь? Кто, для кого хлеб? Говори! – в бешенстве кричал Антон.

Какое-то мгновение рука еще скользила, перескакивая с одного зубца на другой, пока барабан не захватил и не зажевал пальцы руки, они захрустели, от боли Фекла закричала, дернулась в железных объятиях старосты, и осунулась на снег, потеряв сознание.

– Отпусти девчонку, изверг! – вокруг них уже стояли женщины, готовые вот-вот кинуться на Щербича.

– Назад! Назад! – помня недавний случай с еврейской семьей Каца, Антон отпрянул в сторону, выхватил пистолет, и выстрелил в воздух. – Назад, застрелю, убью!

Однако женщины наседали, и Васька с винтовкой наперевес защищал начальника, с силой толкал их подальше от льномялки. Несколько женщин уже уводили куда-то Феклу, а жена лесничего Соня со шкворнем в руках заходила к Антону со спины.

– Ты что, дура, погубить всех захотела? – приклад винтовки Худолея опустился ей между лопаток. – Тебя же первую угробят!

От удара женщина полетела на снег лицом вниз, к ней кинулись ее товарки, и, подхватив под руки, оттащили в сторону конюшни.

Антон тяжело дышал, вытирая со лба тыльной стороной ладони пот, смотрел на красные капли крови на снегу, что остались после Феклы, а у самого перед глазами все крутились и крутились барабаны льномялки, и в ушах непрестанно стоял хруст человеческих костей.

Чтобы избавиться от наваждения, староста наклонился, зачерпнул полную горсть чистого снега, с жадностью принялся есть, потом начал растирать им себе лицо, распахнутую грудь. Стало немного легче, опять появилось то, утреннее, ощущение чистоты и свежести морозного воздуха, бодрость в теле.

Оглянулся вокруг: хозяйственный двор опустел, только Васька Худолей стоял рядом, внимательно наблюдая за начальником.

– Ну, вот, и слава Богу! – широко улыбаясь, он подошел к Антону, заглядывая ему в глаза. – А я, грешным делом, испугался за вас, за ваше здоровье. Уж слишком побледнели вы, Антон Степанович! Не надо так близко принимать к сердцу! Ну их, этих баб, от них все беды на земле.

– Что-то помутилось в глазах, – Щербич беспомощно смотрел на помощника, трогал себя руками, как будто проверяя – все ли на месте. – Что делать будем? Неужели спустим с рук?

– Это вы о чем? – Худолей наклонился, взял его под локоть. – Пойдемте домой. Вам отдохнуть надо, какая теперь служба, – стал он уговаривать старосту.

– Ты куда это клонишь? – вырвав руку, Антон стал застегивать полушубок. Мороз давал о себе знать, пробираясь вовнутрь, под одежду, вытесняя оттуда последнее тепло. – Где эта девка? Я ее так не оставлю!

– Да бросьте вы, Антон Степанович! Будут потом говорить, что староста Щербич воюет с бабами. Вот чести-то будет!

– Да она же враг, и врагам моим помогала, хлеб им пекла! Как же я это могу простить? Да ни когда!

– И о людях подумать надо, – стоял на своем Васька. – Нам, ведь, жить в этой деревне, зачем же лишних врагов наживать?

– Но хлеб-то пекла партизанам? – Антон ни как не хотел сдавать своих позиций, хотя здравый смысл предложений Худолея уже немного поколебал его уверенность в своей правоте.

– А вы согласитесь, что она на самом деле пекла его для себя, и вам легче станет! Зачем же забивать себе голову догадками?

– Кто его знает? – в голосе Антона уже слышались сомнения. – Может, и правда забыть?

– А у меня есть идея, – Худолей повеселел, опять подхватил начальника под локоть, и стал увлекать его в сторону дома. – Посмотрите на Феклу с другой стороны, Антон Степанович! Девка – кровь с молоком! Да я бы, на вашем месте, сам позволял бы ей учинять допросы над собой, только чтобы после щупать ее каждую ночь! Не баба, а мечта любого мужика!