И тут Макс заметил — сережки. Двемаленькие рубиновые слезки, сверкающие в ее ушах.

ЭПИЛОГ

Сильвия поудобнее устроилась в глубоком кресле возле камина, наслаждаясь отдыхом и комфортом. Она сбросила туфли и откинула голову на обитую бархатом спинку. Через резное стекло раздвижных дверей гостиной можно было видеть мелькающие тени — прислуга убирала стаканы, пепельницы и тарелки.

Она чувствовала себя усталой, но это была приятнаяусталость. Какая бывает после целого утра работы в саду, когда приходится пропалывать разросшиеся сорняки, несмотря на припекающее солнце. Но зато какое блаженство ставить потом срезанные розы в любимую фарфоровую вазу.

„Они были в восторге. Все, — с удовлетворением думала Сильвия. — В восторге от того, что сделал Никос с этой старой развалиной. И что сделала я. Чудо, так все говорили".

Снизу до нее доносились слабые переливы женского смеха, глубокий раскатистый голос Никоса, провожающего последних гостей. Из кухни, расположенной прямо под гостиной, слышалась монотонная ямайская речь, звук льющейся воды и позвякивание посуды.

Сильвия положила ноги на скамеечку. Ей было немного неловко при мысли о том, как это она могла позволять гостям расточать комплименты в свой адрес, да еще сидела весь вечер словно увенчанный лавровым венком победитель.

Впрочем, решила она, почему бы нет? Разве эти комплименты не заслужены?

Сильвия оглядела гостиную, окутанную мягким розоватым светом догорающего камина, и словно впервые увидела всю ее восхитительную завершенность — ничто больше не напоминало ей о треснутых стенах, провисших потолках, строительном мусоре и ведрах с краской. Она почувствовала невольную гордость и пьянящую окрыленность.

„Великолепие и вместе с тем интимность. Здесь объединено лучшее, что есть и в том, и в другом", — не могла не заключить она.

Как правильно она поступила, что выбрала этот светлый колер, оттеняющий красное дерево, которым отделаны двери и окна; интерьер, предложенный дизайнером Уильямом Моррисом, светло-серебристого оттенка, мягкие пастельные тона для потолка с его лепными гирляндами роз. И вместо тяжелого, приличествующего разве что похоронным бюро бархата — легкие светло-лимонные занавески с прозрачной подкладкой, которые будут притягивать солнечный свет. Тут и там по комнате разбросаны яркие „мазки": красного китайского лака чайный шкафчик; позолоченное высокое зеркало между окнами в стиле Людовика XV, а над камином пейзаж с лилиями работы Джорджии О'Кифф.

„Я создала все это. И могу по праву гордиться. О, мама, как жаль, что ты не дожила до этого дня…" — И Сильвия поймала в высоком зеркале колеблющееся в золотистых бликах отражение: элегантная женщина в креповом платье цвета розы „Голубой Нил"; светлые волосы перехвачены двумя старинными серебряными гребнями. В широко расставленных глазах цвета морской волны выражение глубокого внутреннего покоя.

Сильвия смотрела на свое отражение как бы со стороны, словно то был ее портрет, а не она сама. В женщине, глядевшей на нее из зеркала, больше всего поражали достоинство и какое-то горделивое спокойствие.

— Значит, ты решилась наконец? — прошептала она своему отражению, с удовольствием вдыхая аромат духов и сигарет, все еще витавший в воздухе гостиной.

Да. Наконец-то это произошло. Она твердо знала теперь, как намерена распорядиться оставшимися ей годами жизни. Никос, похоже, начинает терять терпение. Она слишком долго держала его в подвешенном состоянии. Он заслуживает того, чтобы получить ответ. Хотя сама мысль о том, на какие жертвы ей придется пойти, вызывала беспокойство.

„Но ведь каждый выбор имеет свою цену. Кто может знать об этом лучше меня?"

Сильвии на память пришла та далекая ночь: удушливый дым, ужас, языки пламени… Тогда она сделала свой выбор, объявив, что закутанный в мокрые простыни ребенок, которого она прижимала к себе, — ее дочь. И с этим выбором она должна была жить. Но, слава Богу, теперь это уже не причиняло страданий. Она нашла своего ребенка, свою Розу. Осуществилась ее заветная мечта: она смогла заключить в объятия своего настоящего ребенка. Больше она не допустит, чтобы они с дочерью жили как чужие, даже если Роза останется в Калифорнии. Конечно же, Сильвия будет часто навещать ее. Один раз она уже была у нее в гостях. А этим летом предстоит Розина свадьба, значит, они увидятся снова. Будут и другие поводы для встреч.

Никос также был у Розы, всего две недели назад. Он привез с собой кучу фотографий и без конца рассказывал Сильвии о своем счастливом воссоединении с дочерью — о чем они разговаривали долгими часами, где успели вместе побывать.

Сильвия наконец-то получила возможность смотреть в будущее, а не жить одним только прошлым. Это окрыляло ее, давало новые силы для работы.

Она подумала об участке земли в Муррей-Хилл, купленном ею в прошлом месяце… Там стоит дом — полная развалина, еще хуже, чем был этот, которым она сейчас любуется.

Все последние дни она пропадает там: бродит по заваленным строительным мусором комнатам, очаровывает инспекторов из строительного департамента, отмечает поставки черепицы и дерева, ругается с подрядчиками. Но в конечном итоге эта грубая часть работы закончится и останется та, которую она любит больше всего, — последние штрихи, очаровательные нюансы. Каждая комната — словно чистый холст, ожидающий прикосновения ее кисти.

А сколько приятных волнений доставляет ей ее новая деятельность! Чашка кофе с утра — и в путь. В магазины обоев, чтобы выбрать нужные образцы; к дизайнерам — за тканями для портьер и обивки; в Бауэри — за светильниками и прочей электроаппаратурой или в Ред Хук на хорошо известный ей огромный склад, где можно сравнительно недорого приобрести покрытые толстенным слоем пыли различные архитектурные „древности": каминные полки, витражи, старинные двери с цветной инкрустацией.

А в конце дня, как желанное вознаграждение, — горячая ванна, стаканчик шерри, неторопливый ужин. И, конечно же, Никос. Самое лучшее из того, что у нее есть. Друг, любовник, партнер. И мужем он наверняка будет превосходным. Вот если бы только…

Сильвия слегка вздрогнула.

— У тебя такой умиротворенный вид, дорогая, что я даже решил: ты, наверное, задремала… — голос Никоса, низкий, чуть хрипловатый, обволакивающий, долетает до нее сзади, и тут же она чувствует на затылке теплое прикосновение его губ. — О, моя очаровательная Сильвия, — шепчет он, — сегодня ты была настоящей королевой этого бала!

Никос огибает кресло и садится напротив нее на стул с высокой спинкой и закрытыми подлокотниками. До чего роскошно он выглядит, проносится в голове у Сильвии, в этом смокинге. Правда, в нем сегодня вечером есть что-то отстраненное — такой вид обычно бывает у популярных сенаторов, которых приглашают председательствовать на благотворительных банкетах…

Тяжело откинувшись на спинку стула, Никос взъерошил волосы, расстегнул пуговицы пиджака, снял запонки и галстук-бабочку. Сильвия с удовольствием увидела его широкую смугловатую шею, открывшуюся в вырезе рубашки, — теперь он снова выглядел „ее" прежним, земным Никосом.

— Мне кажется, — рассмеялась она, — я немного перепила шампанского. Так что если уж говорить о королеве, то это не я, а оно! Во всяком случае, именно шампанское правит сейчас бал в моей бедной голове…

— В таком случае мне придется уложить тебя в постель, — с улыбкой заметил Никос, и в его черных глазах запрыгали отражения огня в камине.

— Нет-нет… не сегодня, — запротестовала Сильвия, чувствуя, как в груди у нее все напряглось. — Сейчас, дорогой, я хочу вернуться к себе. Завтра утром мне надо вставать ни свет ни заря. В полдевятого я встречаюсь с архитектором, а сразу после этого — к Филлипсу. Там есть потрясающий витраж работы самого Тиффани. Я давно решила, что он идеально подойдет для моего особняка в Муррей-Хилл.

Никос, подавшись вперед, опершись локтями о колени и опустив подбородок на сложенные домиком широкие грубые ладони, встревоженно произнес: