— Если моим отцом был кто-то другой, — упрямо продолжала Роза, — тогда у него имелась и своя семья, ведь так? Жена, наверное? Или сестра? И эта жена или сестра… ей же могло быть известно и обо мне, правда? И она могла попытаться как-то со мной увидеться?..
Мария рывком поднялась с места, схватилась рукой за вырез платья, словно ей трудно было дышать.
— Я уже тебе говорила, что ничего об этом не знаю! Ты просто сны наяву видишь! Проснись-ка лучше! — Мария подошла к корзине с бельем и, вытащив оттуда майку, яростным движением сложила ее. — У меня, между прочим, дел по горло, — буркнула она. — Так что если ты собираешься уходить, то, извини, задерживать я тебя не буду.
„Да ведь она же врет! — со злостью подумала Роза. — Наверняка.Знает — и скрывает".
Подавшись вперед, Роза вцепилась пальцами в пластмассовый край бельевой корзины и в упор посмотрела на сестру, взглядом умоляя ее не лгать.
— Ради Бога, Мария!
— Но я же тебе сказала, что…
— Это я уже знаю. Но мне кажется, тебе известно кое-что другое. О, Мария, не мучай меня, прошу! Я всю свою жизнь чувствовала, что вы смотрите на меня как на чужую. Я была отверженной — и вот теперь тыотвергаешь мою просьбу и не желаешь говорить правды…
Роза вскочила на ноги, вся дрожа. Ее душила злоба на сестру и жгло страстное желание узнать, как все было на самом деле.
— Я должна знать правду… — задыхаясь, проговорила она, чувствуя, что не в силах подыскать нужные слова, чтобы расшевелить Марию. — Правду о том, кто я такая. Ты разве не понимаешь? Я… да мне ничего от тебя не надо. Только правду о моем отце. Если у него семья, я не стану предъявлять никаких требований или чего-нибудь еще. Не будет никаких неприятностей. Ни для кого. Я просто хочу знать.
Мария смотрела теперь на Розу во все глаза: на ее острых скулах выступил лихорадочный румянец, особенно заметный на матово-бледной коже.
И вдруг, упав на софу, она разрыдалась.
Роза, пораженная этой переменой, не отрывала от Марии глаз. Ни двигаться, ни даже говорить она не могла: плачущей свою сестру она видела впервыев жизни.
Наконец Мария подняла голову. Глаза ее были красными от слез, веки припухли.
Устало поднявшись, она произнесла:
— Погоди! Я тут кое-что тебе покажу.
Шаркающей походкой, едва переставляя ноги, Мария вышла из гостиной. Розино сердце тревожно застучало в груди. Ей вдруг сделалось страшно, и она покрылась холодным потом.
Через минуту в комнату вошла Мария, держа в руке какую-то маленькую голубую книжечку. „Сберегательная", — пронеслось в голове у Розы. Мария тут же швырнула ее Розе, словно книжка жгла ей пальцы, и она хотела поскорей от нее отделаться.
Открыв книжку, Роза увидела напечатанным свое имя: Роза Ангелина Сантини.
Первоначальный взнос составлял двадцать пять тысяч долларов и был положен на ее имя 15 сентября 1954 года. А дальше шли одни только записи о снятии денег — страница за страницей, год за годом… Сто долларов, пятьдесят, семьдесят пять… Остаток денег на счету, как удостоверяла самая последняя запись, составлял семьсот сорок два доллара.
Роза недоумевающе взглянула на Марию. Что все это значило?!
Сестра стыдливо отвела глаза.
— Это твоя книжка, — со вздохом призналась Мария таким тихим голосом, что ее почти не было слышно. — Я нашла ее среди вещей Нонни вместе с письмами Брайана.
Мария помолчала и так же тихо добавила:
— Там еще было письмо. От какой-то адвокатской конторы. В нем просто говорилось, что кто-то… имени не называлось… открыл на твое имя счет в банке.
— А что же Нонни…
— Ну, я так понимаю, что она догадывалась, что в Датском королевстве, как говорится, не все в порядке. А как же еще? Что, совсем чужой человек стал бы вдруг класть такие деньги на твое имя? С чего бы это! У нее и так были сомнения насчет того, кто твой настоящий отец, а тут еще этот таинственный счет…
— Но ты мне ничего не говорила! Знала — и молчала!
— Да, молчала. Потому что пользовалась твоей сберкнижкой, — наконец выговорила Мария, заставив себя все-таки взглянуть в глаза сестре. — Каждый день я твердила себе, что я снимаю деньги со счета в последний раз. Совсем немножко. А потом все тебе отдам. Но вот Пита уволили из магазина скобяных товаров, и мы оказались совсем на мели. И я сказала себе: если я возьму еще сотню долларов, чтоб нам продержаться, то разницы большой не будет. Ведь я все равно положу деньги на счет, как только Пит получит пособие по безработице. Это было легко, таклегко. В банке я говорила им, что я — это ты. У меня был твой старый читательский билет из библиотеки и письмо от адвоката, адресованное тебе, а имена родителей я, конечно, знала. Ну, и пошло-поехало, то одно, то другое, — пожала плечами Мария. — Бобби надо было удалить гланды, у Гейба — аденоиды. Пит менял работу чаще, чем проститутка на Таймс-сквер своих клиентов. А счета все шли и шли, и повторные предупреждения тоже. Приходилось снимать твои деньги опять и опять, а себе я все твердила, что обязательно верну их при первой же возможности… Только возможность все не подворачивалась. Ну а тут ты сделалась модным адвокатом и все такое. Тогда я переменила пластинку и начала убеждать себя, что тебе эти деньги нужны гораздо меньше, чем мне, что вообще несправедливо, почему это они достались именно тебе. Но все равно дела это не меняет. И как бы я себя ни оправдывала, я себя ненавижу. И гораздо сильнее, чем могла бы ненавидеть ты.
На Розу напал столбняк: она не могла ни думать, ни говорить. Ее душил гнев, яростный и тяжелый.
„Проклятие! — вертелось у нее в голове. — Как могла Мария мне лгать? Все эти годы. Если ей нужны были деньги, она что, не могла попросить? Я бы отдала все".
Но тут Роза увидела, каким напряженным сделалось лицо Марии. Она резко выпрямилась, вызывающе выставив вперед подбородок. На глазах сестры выступили слезы, но то были слезы упрямой дерзости.
Гнев Розы исчез так же неожиданно, как и появился. Она все поняла. Ведь гордость — последнее, что оставалось у Марии. И необходимость просить деньги была бы для нее хуже, чем солгать. Хуже, чем украсть. Хуже всего на свете.
Роза не знала, было ли охватившее ее чувство жалостью, облегчением или любовью. Но порыв его был так силен, что она крепко обняла сестру и прижала к себе.
— Забудь об этих деньгах, Мария. Я дарю их тебе. Ты теперь видишь: он ведь позаботилсяобо мне. Тот человек, который был моим настоящим отцом. Кем бы он ни был.
„Да, кем бы он ни был, — подумала Роза. — Но кто все-таки? Кто этот человек? И какое отношение он имеет к Сильвии Розенталь?"
38
Сильвия со вздохом закрыла тяжелый гроссбух. Когда-то его вел Джеральд, но сейчас линованные страницы заполнял только ее тонкий скользящий почерк. Она провела ладонью по истертому от времени сафьяновому переплету: в свое время он был яркого темно-бордового цвета, а теперь, потускнев, приобрел оттенок обыкновенного портвейна. Золотыми, правда, уже полустертыми буквами вверху было вытеснено: „Счета".
Приход… расход… Растущие колонки цифр: дебет, кредит. Все в полном порядке. Никаких долгов.
„Никаких, кроме одного", — с горечью подумала она.
Притом самого большого, самого важного.
„Ты просто глупа, — сказала себе Сильвия. — Зачем ты потащилась в суд? Ведь Рэйчел просила тебя этого не делать. Почему ты ее не послушалась?"
Роза… Ее Роза… С каким великодушием спасла она Рэйчел! Сильвия ощутила в груди волну раскаяния, смешанного на сей раз с острой, разрывающей сердце болью.
„Доченька моя, — мысленно обратилась она к Розе, — я увидела, как ты распорядилась своей жизнью. И я горжусь тобой! Да, Никос прав, ты на самом деле умна и прекрасна. Какую ошибку я совершила, отвернувшись от тебя! Пусть у меня есть моя Рэйчел, пусть она любит меня, мне все равно нет прощения".
Вчера вечером, когда Никос сказал, что решил не открывать Розе тайну ее рождения, она почувствовала огромное облегчение. Словно сам Господь Бог своей рукой снял с нее висевшее над головой проклятие.