Он поправил на голове шляпу, сдвинув её совсем чуть-чуть набок и, перешагнув дверной порог, исчез на лестнице. Виолетта защелкнула замок и пошла в комнату к Маришке. Впервые за два дня та лежала, открыв глаза и сознательно глядя на мир.

— Ожила? — хлопнула в ладошки Виолетка.

Маришка кивнула головой, но от слабости говорить ей пока ещё было сложно. С трудом шевеля пересохшими губами, она тихо спросила:

— Лёвушка звонил?

Виолетта взяла мобильный, лежащий рядом с Маришкиной кроватью, на столике. Экран был пуст, неотвеченных вызовов не было. Ничего не говоря, она подняла глаза на Маришку и покачала головой.

— Ты думаешь, с ним что-то случилось? Выброси из головы подобную чушь! — сказала она, стараясь быть непринуждённо-спокойной, но это у неё выходило плохо, проскальзывающие добродушные интонации были фальшивыми настолько, что это почувствовала даже она сама. — Если бы, неровен час, с ним там что-нибудь в этой Канаде произошло, уже бы сто раз из гостиницы или полиции позвонили. Заработался мужик, вот и всё, — уверенно проговорила она.

Но в правоту этих слов поверить было сложно, они обе это понимали, — раньше Лев звонил несколько раз в день, проверяя, всё ли в порядке с женой и детьми, беспокоясь о них и скучая, а теперь мобильник молчал, словно на другом конце отвечать было некому.

— Слушай, Мариш, а что это мы с тобой сидим, словно две дуры, и ни одна из нас не догадается, что номер можно набрать и с этой стороны? — потрясённо проговорила Вета, и глаза Маришки засияли надеждой. — Ну, закрутился человек, забегался, но мы-то с тобой никуда не спешим, мы-то позвонить можем вполне, как ты считаешь?

Маришка просияла и за последние двое суток впервые слабо улыбнулась.

— Давай нажмём кнопочку, и всё сразу станет понятным, — предложила Ветка, нажимая на изображение зелёной трубки на телефоне. — Сейчас он спросит, почему я звоню, а не ты, а я скажу, что ты слегка приболела и спишь, пусть позвонит позже, правильно? — Она замолчала, прислушиваясь к ответу, но в трубке была тишина. — Сейчас соединится, всё-таки другая страна, а не соседняя квартира, — успокоила она подругу.

Глаза Маришки следили за действиями подруги с тревогой и надеждой одновременно. Ожидание показалось вечностью, но наконец что-то слегка зашипело и монотонный женский тембр равнодушно произнёс:

— Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети, перезвоните, пожалуйста, позже.

Оттава цвела, а вместе с ней буйным цветом распустилась последняя поздняя любовь Льва. Почему выдумывают, будто Бог не дал человеку крыльев? Дал, но понять это способны не все, а только глубоко счастливые люди.

Лев шёл и думал о том, что маленькая уютная Оттава, казавшаяся ещё не так давно на карте безликой точкой, стала для него центром мироздания, захватившим всё разом: его мысли, желания, стремления. Возможно, всё, что творилось с ним сейчас, ещё несколько дней назад не уложилось бы у него в голове; по сути, с ним происходили непостижимые, абсурдные вещи, объяснить которые он бы не смог и сам, но теперь всё это казалось само собой разумеющимся, логичным и правильным.

Шагая рядом с Ирой, он дышал легко и свободно, словно сбросил с плеч полтора десятка лет. Оттава кидала к их ногам тысячи тюльпанов и маков. Тянулись к солнцу резными разлапистыми ладошками канадский клён и дикий виноград, ароматной накидкой укутывала город вишня, головокружительный запах цветов кизила плыл над зданиями и парками.

Широкие пологие ступени здания парламента пружинили в такт их шагам, готический зеленоватый шпиль Башни мира упирался в самое небо и в сумерках казался лилово-сиреневым. Словно из распоротой подушки, вылетали из густой просини неба мелкие перистые облачка, цепляясь своими боками за биг-беновского двойника. Узкие вытянутые окна парламентской библиотеки скептически щурили щёлочки своих глаз, а ёлки и фонари, наклонясь друг к другу, сплетничали и шептались у них за спиной.

Оттава в сумерках была просто великолепна. То тут, то там загорались первые огоньки, отражаясь в глади бесчисленных прудов и водоёмов. Под лёгким, едва ощутимым порывом ветра вода начинала рябить, и тогда казалось, что фонари самым бессовестным образом беззвучно смеются, втихомолку потешаясь над прохожими.

Ира и Лев сидели на лавочке в парке, почти у самой воды, и смотрели, как на землю ложится темнота, постепенно проникая во все закоулки. Стало прохладнее, Лев, сняв пиджак, набросил его на плечи Иришке. От ткани пахло знакомым запахом одеколона и дорогих сигарет, а подкладка всё ещё хранила тепло его тела. Ира завернулась поплотнее в пиджак и прикрыла глаза.

— Знаешь, наверное, это судьба, — проговорил он, глядя на воду.

— Я не верю в судьбу, люди всё это выдумали, — так же тихо произнесла она.

— Выдумали? Зачем?

— Нужно же на что-то списывать то, что ты не сможешь объяснить или оправдать.

— Я верю в судьбу, — тихо прошептал Лев, прижимая Иру к себе. — Смешно, но, чтобы это понять, мне потребовалось целых десять лет.

— Правда? — Иришка повернула голову и посмотрела на Вороновского. В его тёмных глазах отражался свет уличных фонариков. — И днём-то ничего не увидишь, а уж в темноте и подавно, — разочарованно проговорила она. Действительно, за глубоким карим цветом глаз разглядеть что-то было очень сложно.

— А ты посмотри получше, может, разберёшь? — Лев повернулся и, обняв Иру за плечи, наклонился к её лицу.

Ирина почувствовала близость его губ, и голова мгновенно пошла кругом. Сердце, готовое каждую секунду выскочить наружу, гулкими ударами отдавалось в ушах. Хотелось обнять его за шею, запустить ладонь в жёсткие блестящие волосы и, прижавшись к его груди, целовать тёплые желанные губы, но, боясь опять что-то испортить неосторожным жестом или движением, она с усилием переломила себя. Хватит, повторная ошибка может обойтись дороже. Первая стоила ей десяти лет жизни, второго шанса, данного судьбой, она не упустит ни за что — третьего не будет наверняка.

Иру колотило крупной дрожью, ещё никогда губы Льва не касались её губ, никогда он не был так близок. Ощущение его крепких мужских рук доводило до сумасшествия, желание перерезало болью надвое, вытягивая все жилы и выворачивая душу наизнанку. Пытаясь сдержать рвущийся крик, она прикрыла глаза, и Лев различил едва слышимый стон.

Кровь бросилась ему в лицо, заливая тёмной краской скулы и шею. Он видел дрожащие золотые отсветы на Ириных ресницах, слышал, как стучит её сердце, чувствовал, как дрожат заледеневшие пальцы её рук. Волна, сильная, необоримая и необузданная, захватила его целиком, подавляя последние крохи воли и рассудка. Закрыв глаза, он наклонился ниже и коснулся своими губами её тёплых губ. Яркая пронзительная вспышка разорвала его на множество маленьких частей; теряя голову, он прижался к ней почти всем телом, словно в горячечном бреду, стал целовать её глаза, губы, шею.

По тёмным аллеям парка изредка проходили люди, но Ире и Льву ни до кого не было дела. Увидев целующуюся немолодую пару, некоторые из них удивлённо пожимали плечами и шли дальше, продолжая прерванный разговор, а некоторые и вовсе проходили мимо, не замечая никого вокруг, кроме самих себя.

С центральной поляны парка в воздух поднимались один за другим воздушные шары. Корзины шаров были плетёными, а купола — тёмно-коричневыми, но ткань была настолько прозрачной и невесомой, что через неё ясно проступал огонёк горелки, мерцая в темноте ровным оранжевым светом. Снизу они напоминали гигантских студенистых медуз, проглотивших лампочку. Всё новые и новые шары поднимались в небо, освещая парк, словно днём.

Феерические огни повисли над каждым уголком парка; от вязов, берёз и американских лип протянулись длинные изломанные тени, ложащиеся причудливым узором на траву. Свет огненными отблесками язычков пробегал по золотым волосам Иры, и казалось, что в её локоны вплелись сотни мерцающих светляков.

Веяло ночной прохладой, и от воды тянуло знобкой сыростью. Где-то далеко за поляной лаяла собака, а в траве, около скамейки, стрекотали безумные цикады. Ночной остывший воздух приносил слабый аромат цветов, чем-то напоминающих бабушкин табак. Почувствовав, что Ирина дрожит от холода, Лев неохотно оторвался от её губ.