Не зная, как поступить, она замирает в оцепенении. Дороги в будущее нет, но и вернуться в прошлое она уже не может, а свеча всё тает и тает, стекая горячим воском на её замёрзшие пальцы. Свеча уменьшается, круг света становится уже, тьма пядь за пядью отвоёвывает пространство у времени. В её руке остаётся крохотный кусочек воска, а бесстрашное сердечко огонька едва теплится, захлёбываясь в холоде и мраке. Маришка смотрит на свою руку, держащую умирающий огарок свечи и с ужасом замечает, что обручальное кольцо, подарок Льва, исчезло. Она закрывает глаза, делает шаг вперёд и проваливается в глубокую тёмную бездну.

Упругая вязкая спираль выкручивала Маришкино сознание наизнанку, заставляя скользить по одному и тому же кругу, то поднимаясь на несколько витков вверх, то снова падая в яму беспамятства. В те моменты, когда Маришка приходила в себя, она чувствовала вкус горького лекарства на запёкшихся губах и видела смутные расплывающиеся силуэты. Незнакомые голоса что-то громко обсуждали, но слов она разобрать не могла, их звук набатом отдавался в её подсознании.

Напуганная до смерти, Виолетта подняла на ноги половину Москвы, кто только за эти сутки не перебывал в Маришкиной квартире! Помимо обыкновенного врача из районной поликлиники, отделавшегося кратким советом немедленно вести пациентку в больницу, четыре раза вызывалась бригада «скорой помощи», а под вечер второго дня был даже приглашён известный в городе врач, Виктор Павлович Седых.

Осмотрев Марину, измерив её пульс, давление и температуру, он взял какую-то старинную деревянную трубочку и минут десять, никак не меньше, прослушивал её хриплое, напряжённое дыхание. Трубочка выглядела смешно и очень непривычно: сделанная из цельного куска дерева, она была сантиметров тридцати в длину, с толстеньким полым стержнем и двумя широкими плоскими тарелочками. Одна тарелочка, к которой доктор прислонялся ухом, была немного больше привычных размеров современного аппарата, но не так чтобы слишком, зато другая сторона, та, которую он прижимал к поверхности тела, выглядела и впрямь чудно. Огромный деревянный круг, с виду напоминающий блюдце, накрывал сразу почти половину Маришкиной спины. Спускаясь шаг за шагом вниз, он оставлял на какое-то время на коже круглые розовые разводы.

Доктор, вооружившись этим мудрёным приспособлением, долго прослушивал больную, возвращаясь к определённым точкам снова. Брови его недовольно хмурились, а губы сами непроизвольно сворачивались недовольным сердечком. Опустившись вниз, он что-то невнятно шептал себе под нос, а потом поднимался со своей трубочкой вверх и начинал слушать заново. Его сосредоточенность невольно передалась и Виолетте, старающейся не только не шуметь, но и не дышать, — до того серьёзным и озабоченным выглядел врач.

Ему ещё не было сорока, возраст для опытного врача, прямо скажем, совсем молодой, приличный костюм, сдержанные манеры и правильная речь делали его несколько старше, и на вид ему можно было дать все пятьдесят. Зачёсанные назад волосы, узкая прямоугольная оправа очков, белый строгий ворот рубашки, стрелочки аккуратно отутюженных брюк и начищенные, словно зеркало, классические модельные дорогие ботинки дополняли облик этого человека. В Ветином доме он периодически появлялся, а вот у Маришки был впервые.

Собрав инструменты в сумку и накрыв Маришку одеялом, он сел за стол и начал что-то торопливо писать, скрипя по листу бумаги старомодной ручкой с золотым пером. На несколько мгновений задумался, словно спрашивая совета у самого себя, а потом, что-то пробубнив под нос, кивнул головой и продолжил писать дальше.

Виолетта стояла в стороне, боясь нарушить молчание, и внимательно наблюдала за доктором, который, казалось, не обращал на неё никакого внимания. Перо скользило по бумаге, оставляя на листе длинные узкие полосы красивых строк.

Почерк у врача был странный, не такой, какой мы привыкли видеть в выписках карт и рецептах. Мелкие, словно булавочные иголочки, буковки плотно лепились одна к одной, образуя длинную ровную ниточку. Строчки тянулись слева направо так аккуратно, что казалось, будто чистый белый лист был разлинован заранее, ещё до того, как доктор начал на нём писать. Отдельные буковки выбивались широким разлётистым завитком, гордо красовавшимся внизу и вверху строк, но этот залихватский росчерк пера только подчёркивал красоту письма в целом.

Окончив писать, доктор старательно закрыл колпачок ручки, убрал её во внутренний карман пиджака и только после этого повернулся к стоящей у дверного косяка Вете.

— Ну-с, девушка, — проговорил он, слегка улыбаясь, — ваша подруга будет жить, и я надеюсь, долго. Кризис, по моему мнению, миновал, и она скоро пойдёт на поправку.

— Виктор Павлович, — проговорила, волнуясь, Вета, — а что с ней? Вроде всё было ничего, а потом за один день взяла да и свалилась. Сначала хандрила, будто боялась чего, я сразу-то и не поняла, что она болеет, в церковь её отправила, а потом — раз, и всё.

— Двусторонняя пневмония — опасная вещь, это я вам говорю как специалист, поверьте. Хорошо ещё, что всё так обошлось. Организм молодой, сильный, хотя случай тяжёлый. Осмелюсь дать вам один совет. В следующий раз, если что-то подобное случится, вы обращайтесь к врачу немедля, а уж потом, когда поправитесь, можно и в церковь идти.

— Да, — Виолетта виновато опустила глаза, — когда она из церкви пришла, совсем больная, тут-то всё и началось. Я тогда сразу подумала, что, верно, с Богом тоже нужно общаться на здоровую голову, а то беды не оберёшься.

— Интересные у вас представления, — слегка улыбнулся он. — Ну да ладно. Вот здесь, — он указал на лист, лежащий на столе, — я написал свои рекомендации. Придётся сходить в аптеку и купить кое-что из лекарств. Поскольку случай запущенный, придётся прибегнуть к антибиотикам, но если вы будете соблюдать всё, что здесь указано, то дела на поправку пойдут быстро.

— Мы будем очень стараться, — искренне проговорила Вета.

— Вот и хорошо, в случае чего позвоните, вы знаете, где меня найти. Только звоните не раньше десяти — половины одиннадцатого вечера, иначе меня можете не застать.

Уже в коридоре, поправляя перед зеркалом кашемировое кашне, он обернулся и заинтересованно спросил:

— Скажите, а где она могла так сильно простудиться?

— Говорила я ей, подожди окна мыть, холодно ещё на улице, а она не послушалась: мол, на улице уже лето, а из окон света белого не видать. Как я ещё уговорила её на Пасху окна не трогать, там вообще холодина была страшенная. А тут — муж в командировку уехал, ребята на каникулах, мяч во дворе с утра до вечера гоняют, вот она и взялась за дом, хотела как лучше, а вышло как всегда.

— Да, на улице не лето красное, несмотря на то что июнь начался, — согласился он. — Проследите, пожалуйста, чтобы в квартире не было сквозняков, хотя бы первое время, ей нужно окрепнуть. И ещё, — спокойно добавил он, — как обстоят дела с моим гонораром за визит?

— Ой! — Виолетта прижала руки к щекам и виновато посмотрела на врача. — Простите меня, пожалуйста, Виктор Павлович, я закрутилась, больше такого не повторится, просто я очень за неё переживаю, сейчас!

Она достала кошелёк и трясущимися от спешки руками стала отсчитывать деньги. Бумажки ломались, перегибаясь пополам, выскальзывали из рук, не желая слушаться хозяйку. Вета спешила, боясь поставить доктора в неловкое положение, проклиная свою забывчивость и нерасторопность. От этого выходило ещё хуже. Щёки женщины уже заливало яркой горячей волной, когда раздался совершенно спокойный голос врача:

— Не стоит нервничать по такому ничтожному поводу, Виолетточка, бросьте, это всё глупости. Мне не на пожар, я могу несколько минут и подождать.

— Извините меня ради Бога, Виктор Павлович. — Внутренне расслабившись и успокоившись, Виолетта отсчитала требуемую сумму и протянула деньги доктору.

— Не стоит беспокоиться, — вежливо ответил он. Пересчитав внимательно сумму, он не спеша расстегнул портмоне и аккуратно вложил купюры в отделение кошелька. — Деньги счёт любят, — пояснил он. — Ну, будьте здоровы. Звоните мне при случае, но лучше не болейте.