Едва только Алена села в машину рядом с ним, ей стало так хорошо, ясно, спокойно. Не к чему ни кокетничать, ни изображать актрису, ни оригинальничать — все само собой получилось просто, как с близким человеком. И, не думая, интересно это ее спутнику или нет, Алена заговорила о том, что было для нее сейчас самым важным: о Чехове, о «Трех сестрах», о Маше и, наконец, о своих несогласиях с автором статьи.

— Откуда это видно, что Чехов иронически относится к Тузенбаху и Вершинину? Правильно, конечно, что пьеса вызывает желание мстить за сестер, обиду за то, что некому их защитить от этой… от этого «шершавого животного»… вообще от мещанства! Но ведь время было какое! Бороться не умели! Положение Вершинина и Тузенбаха так же трагично, как и сестер. Они прекрасные люди — умные, горячие, деликатные…

Сказав это, Алена вдруг сообразила, что сама ведет себя не слишком деликатно — завела пламенный монолог, а Глеб, конечно, умирает от скуки. Она искоса глянула на него. Он тоже взглянул на нее, будто теплом обнял.

— Почему вы думаете, что люди тогда не умели бороться? — заговорил Глеб. — Мне думается, этот ваш критик в известной мере прав. Или мне кажется так… — Он замолчал на миг, подыскивая слова: — И у нас еще порядочно таких людей… Вроде бы и сердечных, и думающих, но… Они видят, кто что плохо делает, огорчаются, не жалея души, а вот взяться да сделать лучше не умеют. То есть даже и не пробуют — значит, не хотят.

— Да, но в то время! — возразила Алена.

— И в то время, и в наше, — глянув на нее, с необидной иронией ответил Глеб, — всегда позиция наблюдателя — не слишком высокая позиция. Даже если наблюдение сопровождается сильными переживаниями. Не согласны?

Алена могла бы согласиться, но ей — Маше, полюбившей Вершинина «с его голосом, его словами, несчастьями, двумя девочками», — невозможно было развенчать его.

— Нет, нет, вы не правы! Совершенно не правы! То есть правы, если о нашем времени, — заговорила она, боясь, что Глеб перебьет ее. — А тогда же… Не так-то просто было бороться… нельзя даже сравнивать!

Но Глеб все-таки перебил ее:

— Не буду спорить с вами. Может быть, мое суждение и неверно, субъективно, что ли. Вы, конечно, лучше знакомы со всеми материалами, лучше разбираетесь в людях как будущая актриса… Посмотрите-ка! — вдруг прервал он себя.

Серая пелена облаков распалась, солнце хлынуло на тусклую снежную равнину, выбелило ее до блеска и разбросало там и тут яркие голубые и синие тени.

— Ничего нет на свете лучше солнца. Верно? — И вдруг, без всякого перехода: — У меня бабушка всегда очень радуется солнцу. Восемьдесят лет, а по взглядам по отношению к людям и событиям просто-таки человек будущего. Мудрая и молодая.

Как во времена далекого довоенного детства, Алена испытывала необъяснимо приятный покой. Все нравилось ей: и быстрая, плавная езда, и снежный простор, и мутное небо, и внезапно прорвавшееся солнце, черные узоры деревьев, поселки, напоминающие Забельск. Нравился голос Глеба, его широкие, мускулистые руки, мягко лежавшие на баранке, ясная улыбка, открытый, внимательный взгляд и солнечная искра в левом глазу. Нравилось, что Глеб говорил о чем вздумается — то вдруг о бабушке, то о войне, то о своей работе! Алена узнала, что Глеб Щукин работает инженером. Воевал на Балтике, в морской пехоте, дважды был ранен. Родители и старшая сестра погибли здесь при бомбежке; младшая сестренка с бабушкой уцелели, потому что уехали на лето к родным во Владимирскую область, там и прожили всю войну. Сестренка теперь замужем, двое ребятишек… Бабушка с ними живет, и для ребят она высший авторитет. Квартирка у них на улице Ленина, а у него, Глеба, комната в ведомственном доме, почти за городом. Далековато, конечно, но зато воздух какой — хорошо! А когда своя машина, расстояние — пустяки.

Алена рассказывала о себе мало — только о раннем детстве, о войне и переезде в Забельск. Глеб ни о чем не спрашивал и ни словом не напоминал о первой их встрече в «старый» Новый год. Но именно ему, как никому другому, казалось, легко рассказать решительно все, не выгораживая себя. Однако навязываться с этими разговорами не хотелось.

Солнце снова затянуло серой пеленой, день тускнел. Глеб отвел машину к краю шоссе.

— Есть хочется, — объяснил он.

Алена с наслаждением уплетала бутерброды, запивала их горячим кофе. Все было так вкусно, все понравилось ей — и термос, похожий на маленькую торпеду, под крышкой его две чашечки из пластмассы — коричневая и голубая, белоснежная салфетка, на которой Глеб разложил немудрящую трапезу, бумажные салфетки, заменявшие тарелочки.

— Какой вы… хозяйственный! — не зная, как выразить благодарность, заметила Алена.

— Это бабушка, — возразил Глеб. — Заботливая она. Поедемте к ним? Познакомитесь с бабушкой, с племяшами. Ирина к мужу уехала — он электростанцию строит в Чехлах.

Алене стало отчего-то страшно: вдруг не понравится бабушке, которую Глеб так любит, и дружба их нарушится. И, как бывает, если настоящую причину сказать нельзя, она поспешно выдумывала одну за другой: и подруга к ней должна прийти, и белье замочено для стирки, и платье на ней неподходящее. Глеб, видимо, понял ее и настаивать не стал.

— Силой не повезу, — усмехнулся грустно.

Пошел снег. В свете фар, плавно покачиваясь, летели навстречу снежинки, они становились крупнее и беспокойнее, и скоро омутами закружились впереди, залепляя передние стекла. «Дворники» увязали в «сугробах», приходилось останавливаться — обметать снег со стекла.

— Слава богу, что близко к городу, — сказал он, — а то можно застрять в такую метель!

— Хорошо! — сказала она, глубоко вздыхая.

— Хорошо, — чуть иронически согласился Глеб, — сидеть в машине — тепло и не дует. А на море…

— Ох, на море! — перебила его Алена. — На море чудеснее! В Крым хочу!

Глеб внимательно глянул на нее раз и другой, но Алена почти не заметила этого, мысли снова вернулись к самому важному сейчас в ее жизни. Она представила, как в такую же «метель» шли Маша и Вершинин на масленичную вечеринку… И, должно быть, этот вьюжный вечер был началом их любви. Что чувствовала Маша? Понимала ли она, что это?.. Нет, ей и в голову не приходило, ведь он женат, она замужем. А Вершинин целует ей руку и говорит: «Кроме вас одной, у меня нет никого, никого…» Он-то понимает, что любит. А Маша отводит разговор: «Какой шум в печке». Что она при этом думает? Что чувствует? Наверно, ей страшно…

Алена сказала:

— Вершинин все-таки очень хороший человек. И Тузенбах тоже.

Глеб усмехнулся.

— Так я и не считаю их плохими. Только, знаете… — Он помолчал. — Если не видеть недостатков в человеке, какая же цена такой любви?

Алена почему-то вспомнила первую встречу с Глебом, смутилась и пробормотала:

— Не знаю, не знаю… Может быть, вы и правы.

Прощаясь у крыльца института, Глеб сказал:

— Буду приезжать за вами иногда, ладно?

В эту минуту из-за машины вынырнула Клара с чемоданчиком в руке. Она с жадным любопытством осмотрела Глеба, подмигнула Алене, не спеша проследовала мимо.

Едва Алена вошла в вестибюль, Клара, видимо, ожидавшая ее, подлетела вплотную.

— Приветик! Где ты такого подцепила?

— Отстань! — Алена оттолкнула ее и побежала вверх по лестнице. Клара, визгливо посмеиваясь, кричала ей снизу:

— Лови момент! Кавторанг! Будешь обеспечена — во! И на черта тебе тогда стипендия!

Алена забежала в коридор четвертого этажа, переждала, потом спустилась вниз и долго бродила по улицам. Устала, проголодалась и проклинала себя за то, что отказалась от приглашения Глеба.

Глава десятая. Самоотчет

В один из первых дней четвертого семестра, между лекциями, Огнев сделал краткое сообщение: в связи с тем, что в последние месяцы курс разболтался, треугольник предлагает цикл собраний-самоотчетов, чтобы выяснить, кто чем дышит, понять, почему на курсе начался разброд.

Алена сразу насторожилась, почему-то показалось, что этот «цикл» направлен против нее.