— Ну, найдут через недельку другую. — предположила Наташа, вытаскивая коробку из под стола. — Да где же эти чертовы хард-чеки. Я же приносила пачку и не помню куда сунула.
— На фиг это надо сводить счеты с жизнью в таком возрасте? — удивилась Оливия. — И так уже смерть не за горами.
— Не морочь мне голову, — отмахнулась Ленка. — У меня есть проблемы поважнее.
Девушка поняла, что сенсации из ее сообщения не получилось, и она задумалась, почему никого не волнует происшедшее. Не только гифт-шоп, но и ни в каком другом департменте не было слышно разговоров на эту тему. Весь Сенчюри отличался исключительной жестокостью? Ведь погиб человек. Чья-то жена, мама или бабушка. Да не просто погиб, а сознательно ушел из жизни.
Дело снова было не в отсутствии чувств, а все в том же обширном понятии, что заключали в себе слова «шипс лайф». На корабле каждый день что-то происходило: кто-то приезжал и уезжал, кто-то влюблялся или расставался, кто-то делал аборт или беременел, кого-то увольняли или повышали. Сменялись порта, города, страны, деньги и часовые пояса. Приходили доставки и случались инвентаризации. Приезжали проверки и начальство. И вся эта каша варилась в очень ограниченном пространстве. Ленка была права, у всех были проблемы поважнее, насущнее, чем тот, кто добровольно лишил себя всех радостей жизни.
Работа на корабле и развращала и дисциплинировала одновременно, но так или иначе диктовала свои, порою довольно жестокие правила. К ним можно было адаптироваться, под них можно было прогнуться, можно обойти, используя связи, но не следовать законам корабельной жизни было невозможно. А те, кто пытались, просыпались на следующий день на берегу, и мало кто этому радовался.
Разные люди оказывались здесь с разными целью. Один лечил разбитое сердце, другой бежал от наказания, третий хотел приключений и новых стран, четвертый в поте лица зарабатывал себе на жизнь, а пятый строил карьеру. От позиции кое-что, конечно, менялось, но это были лишь детали. Неважно, в каком лифте тебе разрешалось ехать, гостевом или для персонала, в какой столовой можно было сидеть за завтраком, и какую форму носить, и где стоять на дрилле. Все равно это был лифт, столовая и форма, для всех без исключения, и дрилл тоже. Даже для капитана.
Каким бы диким это не казалось, но для крю корабельная жизнь была частенько борьбой за выживание, если не в физическом смысле, то в моральном на сто процентов. Быть оторванным от семьи и друзей, от обычной, так сказать, среды обитания, разговаривать двадцать четыре часа в сутки на чужом тебе языке, выполнять порой неинтересную и нудную работу на жаре или наоборот где-то на складе, почти не имея свободного времени, и жить с посторонним человеком бок о бок шесть месяцев. Алине еще очень повезло с департаментом, гифт-шоп был практически самой легкой и непыльной работой на борту. У продавцов было время ходить в аут, право посещать рестораны на борту, носить вечерние платья на формуле найт, и в целом вести довольно свободный образ жизни. Все это не в пример, скажем, хаузкиперам, работающим с девяти до девяти, имея половинку выходного дня раз в круиз. О ресторанах и барах, речи естественно не шло, у них не было на это ни права, ни времени, да и свободных денег тем более.
Жизнь на корабле не была легкой, у всех были свои заботы, и выживали здесь только сильные люди, те для которых самоубийство не было решением проблем, но и даже поводом для разговоров. И жестокосердие тут было не причем, такова была реальность на борту. И несчастный случай не мог пошатнуть ее уставы. И удивляться тому, что на утро бармены заботились намного больше о том, что не хватало ананасового сока на новый круиз, чем о том, что произошло с телом, не приходилось даже в малой степени. На шипс лайф это никак не повлияло, только у пассажиров остался неприятный осадок, да у офицеров прибавилось бумажной работы, а на следующем круизе уже никто о происшествии и не вспоминал.
Для Алины новый круиз опять ознаменовался новыми знакомствами и новыми корабельными штучками, одним из которых стал для девушки трейнинг по безопасности, который были обязаны прослушать и уяснить для себя все вновь прибывшие члены экипажа. Так как девушка появилась на корабле с некоторой путаницей в документах, то и на данную лекцию ее записали позже. Первым ее чувством при посещении сего мероприятия стало большое сожаление, что ее имя и вовсе не затерялось среди прочих. Мало того, что вставать приходилось в половине восьмого, что у офицера грека был чудовищный акцент, так она к тому же настолько отвыкла от посещений такого рода мероприятий, что понять, о чем идет речь, было для нее выше всяких сил.
Держать глаза открытыми было уже для Алины сущим мучением, спать хотелось зверски. Если бы не Серж, который разбудил ее рано утром, она вообще бы не подняла голову от подушки. Лекция проходила в крю мессе, который на какое-то время стал аудиторией. Девушка постаралась забиться в самый дальний угол, чтобы хоть там ее оставили в покое, но увы, внешность ее к тому не располагала. Она и так была почти единственной особой женского пола среди официантов, электриков, техников, клинеров, вайперов, апрентисов и работников гарбидж рума, да еще и блондинкой, так что ее появление в зале сопровождалось поворотом голов практически всех присутствующих. Надо ли говорить, что такое внимание в несусветную рань невыспавшегося человека ничуть не радовало.
А хуже всего было то, что грек, от которого к тому же по неизвестным причинам страшно несло мокрой псиной, очень любил общаться, и самое страшное — шутить.
Алина даже не пыталась понять, о чем шла речь, прислонив гудящую голову к холодной металлической стенке столовой, она отключалась каждую секунду, безуспешно пытаясь держать голову в вертикальном положении. Голова же, несмотря на все усилия, периодически склонялась все ниже и ниже, и только шепелявый голос офицера вырывал девушку из сладкой дремы.
— Так. Ну, проверим как вы усвоили. — он радостно потер ладони. — сколько спасательных шлюпок помешается на Сенчюри?
Он ткнул пальцем в молоденького паренька азиатской внешности в клетчатом костюме уборщика. Алина воспользовалась паузой в скрипучем монологе и тут же провалилась в сон. Филиппинец, поняв, что от него что-то хотят, поднялся со своего места, одернув рубашку и вперив взор в пол.
— Так сколько? — приглашающе улыбнулся офицер. Белая рубашка, впрочем как и брюки, сидели на нем словно шкурка на ливерной колбасе — того и гляди, лопнет, а содержимое вылезет наружу.
Несчастный парень стоял истуканом, словно не понимая, о чем вообще идет речь. В зале зашипели на все лады подсказки, но реакции у стоящего они никак не вызывали. Зато вызвали, у офицера.
— Кто-то хочет выйти на его место? — приторным голосом осведомился он и сделал приглашающий жест, от которого пуговицы на рубашке угрожающе затрещали. — Прошу вас, не стесняйтесь.
Несмотря на то, что ответ на нехитрый вопрос, знали почти все, за исключением, может быть клинера и Алины, которая вообще сладко сопела, уткнувшись виском в стену, желающих выступить так и не нашлось. Офицер вернулся к своей жертве:
— Ну же. Ты предположи хотя бы? Не стесняйся, как тебя зовут?
Филиппинец и на это ничего не сказал, все так же буравя пол взглядом. Офицер, который на этой работе был не первый день, вздохнув, поинтересовался:
— А по-английски мы говорим? А, молодой человек?
Судя по затянувшемуся молчанию, ответ был очевиден.
Нормальный бы человек на месте грека отправил бы его на место, но видимо это было в не в правилах Диомидиса Скилояниса, что большими буквами было написано на листе ватмана, рядом со схемой эвакуации корабля. Он помахал рукой прямо перед лицом парня, заставив его таки оторвать глаза от плиток внизу.
— Ноу инглиш?
Тот со страхом затряс головой.
— О кей. Ноу проблем. — он с видом фокусника, обернулся к залу. Филиппинец рванулся было на свое место, но не тут-то было. Железная хватка грека настигла его на полпути. — Куда? Стоять. Мы еще не услышали ответа. Так сколько лайф боат находится на нашем судне?