На следующий день Воин Андреевич организовал три приисковые партии для разведки угольных пластов. Одну возглавил лейтенант Чихачев, [16]отправившийся к югу от бухты по морскому побережью. Группа судового врача Вейриха должна была исследовать ближайшие окрестности бухты, а группа механика Зарубина — подняться вверх по реке. Поручик Попов и подпоручик Моисеев тем временем занялись съемками берега и промерами бухты. Эта расстановка сил свидетельствовала о спаянности и дружности маленького экипажа шхуны. Каждый его член принимал деятельное участие в общем деле. У каждого из офицеров было много обязанностей, не ограниченных прямыми должностными задачами. Доктор и судовой механик могли превратиться в геологов или нести вахту, если этого требовали интересы экспедиции.

Доктор Вейрих обнаружил в одной из окрестных сопок два наклонных угольных пласта, разделенных тонким слоем глинистого сланца, и доставил в лагерь целый мешок с образцами. К сожалению, пласты залегали слишком высоко и не были удобны для разработки. Наилучшие вести привез Чихачев. В четырех милях к югу на самом берегу залегало более двадцати пластов, перспективных для разработки. "Большая часть их подходила так близко к берегу, что стоило только ломать и отваливать куски на прибрежье, а там, уложив в мешки, подавать с рук в руки на шлюпку", — отметил в своих записках В.А. Римский-Корсаков. Пласты, толщиною от двух до трех футов, лежали горизонтально и были хорошо видны с моря, рассекая черными полосками обвалы желтоватого глинистого сланца. Местами пласты шли наклонно и не только доходили до берега, но и продолжались поморскому дну. Менее удачлив оказался механик Зарубин. Поднявшись на взятой на берегу туземной лодке вверх по течению реки так далеко, насколько позволяла глубина, он нигде не встретил признаков угля.

Пока велись эти поиски, возвратились с промысла хозяева селения — нивхи. Несколько скупых, но метких штрихов, характеризующих нивхов и их быт, мы находим в записках и в дневнике. Нивхи, или гиляки, как их называли в то время, народ, по определению В.А. Римского-Корсакова, скорее бродячий, чем оседлый. Правда, они имеют постоянные жилища, небольшие курные избы, летние — на берегу моря и речек, зимние — в горах, но постоянно скитаются, летом на лодках, зимой на собаках, занимаясь охотой и морским промыслом. Они плавают вдоль всего побережья Сахалина — или на веслах, или бечевой на собаках.

Лейтенант Чихачев, за год до этого зимовавший на Нижнем Амуре, был несколько знаком с нивхским языком и смог объясниться с жителями селения. От нивхов русские моряки узнали о попытках японского проникновения на Сахалин. Японцев они, как и айны, называли словом "сизам". Кроме двух пунктов в южной части острова, никаких японских поселений в ту пору на западном побережье Сахалина не было. Со слов нивхов можно было понять, что японские торговцы жестоко грабят и притесняют айнов Южного Сахалина. "Сизам спит, — толковали они, — а айно работает для него, рубит лес, ловит рыбу; айно не хочет работать — сизам его колотит". Нивхи не скрывали своего неприязненного отношения к японцам и, наоборот, о русских, с которыми общались на Нижнем Амуре, отзывались хорошо.

В.А. Римский-Корсаков отметил, что для промысла и торга нивхи совершают довольно далекие путешествия морем и сухим путем и поэтому могут сообщить немало ценных сведений об окрестной топографии. С их слов члены экипажа узнали о большой реке к северу от селения за горными перевалами, которая течет по центральной долине острова и впадает в море на восточном побережье. Речь шла о Тыми. Местные жители сообщили также, что каменного угля везде в окрестностях много. Воин Андреевич отмечает веселый, общительный характер нивхов. Они вовсе не боязливы, как айны, ничьей власти над собой не признают и не имеют между собой никаких старейшин.

Мореплаватель проявил большой интерес к аборигенному населению Сахалина и побережья Татарского пролива, их образу жизни, языку, национальному характеру, обычаям. Воин Андреевич сообщает, что нивхи, расселившиеся в низовьях Амура и по берегам Северного Сахалина, — это люди большей частью плотные и здоровые, с лицами смуглыми и скуластыми, с узкими прорезями глаз и приплюснутым носом. Черную и жесткую растительность на голове и лице они не бреют и не стригут, а на затылке заплетают в небольшую косичку.

У нивхов развита меновая торговля. Есть среди них и относительно богатые люди, правда, отличающиеся от своих сородичей лишь тем, что имеют чулан с товарами. Далее В.А. Римский-Корсаков говорит, что народ этот ничего не сеет и не держит никаких домашних животных, за исключением ездовых собак. Летом нивхи промышляют рыбу под юколу, оставляя запасы на зиму, осенью и весной бьют нерпу, а по первому снегу едут за соболем. По наблюдениям Воина Андреевича, они, будучи людьми общительными и смышлеными, легко усваивают русский язык. Мореплаватель полагал, что у нивхов нет никакой религии. Это мнение было ошибочным. Русские моряки попросту не имели достаточных возможностей наблюдать все ритуальные обряды нивхского населения, ознакомиться с их своеобразными и довольно сложными анимистическими представлениями. Все же Римский-Корсаков упоминает о так называемом празднике медведя, главном обрядовом празднике нивхов, связанном с их верованиями. "Есть, например, у гиляков и мангунов что-то похожее на уважение к медведю: в каждом селении есть несколько срубов, в которых живут пойманные медведи и кормятся за счет селения, но в весеннюю голодовку их обычно съедают без церемоний".

Если с нивхами Воин Андреевич встречался неоднократно и мог с ними близко познакомиться и общаться, то с южносахалинскими айнами знакомство оказалось более поверхностным. Мореплаватель отмечает поразительную несхожесть нивхского и айнского языков. Язык айнов в отличие от нивхского кажется очень благозвучным, плавным и мягким. "В образе жизни и занятиях они сходствуют с гиляками, но показались мне гораздо опрятнее, — писал В.А. Римский-Корсаков об айнах. — Они показались мне характером очень робки и смирны".

Вообще мореплаватель указывает на исключительную пестроту этнографической карты края, упоминая различные названия местных народов. Они соответствуют современным нанайцам, ульчам, орочам, удэхэ, эвенкам.

7 сентября шхуна снялась с якоря и продолжала свое плавание на север и опись берега. В девяти милях к северу от Дуй моряки заметили утесы глинистого сланца, почерневшие, особенно в тех местах, где видны были следы потоков и ручьев. Очевидно, ручьи проходили сквозь каменноугольные пласты. Мысом Уанда закончился гористый берег, и далее мореплаватели встретили иной пейзаж. "К северу Сахалин, насколько глаз хватает, — читаем мы у В.А. Римского-Корсакова — представляет ровную низменность, на которой, только вдали уже, по середине острова, синеют редкие прерывистые гористые кряжи — будто отдельные островки на горизонте". Растительность пошла чахлая, тундровая.

При приближении к мысу Лазарева Татарский пролив заметно сузился и стал мельче. Раза два киль стукнул о дно. Пришлось отдать якорь и тщательно промерять глубину вокруг, чтобы отыскать достаточный для шхуны фарватер. Мыс Лазарева, где берег материка наиболее близко подходил к острову Сахалин, прошли благополучно. Шхуна вошла в лиман Амура. Теперь предстояло исследовать самый сложный участок пути, считавшийся до сих пор недоступным для морских судов. Командир шхуны был охвачен волнением, размышляя над тем, какие еще сюрпризы преподнесет ему в ближайшие дни плавание. Его результаты должны оказать влияние на судьбу этого обширного и загадочного края.

В полдень В.А. Римский-Корсаков приказал бросить якорь и, пообедав, съехал на берег к нивхскому селению. Решил отвлечься от тревожных мыслей и пособирать бруснику.

Севернее мыса Лазарева условия плавания оказались сложными. В районе Амурского лимана вечные туманы, фарватер извилист, повсюду мореплавателей подстерегают коварные мели. Один местный нивх вызвался быть за лоцмана и провести шхуну по фарватеру. Однако с первых же усилий стала ясна его некомпетентность, неумение обходиться с большим морским судном. Оставалось одно: полагаться на собственную интуицию да прибегать к частым промерам глубин, соблюдая все меры предосторожности. Вот как будто бы удалось отыскать стиснутый мелями фарватер с глубинами от 5 до 6 саженей. Но он неожиданно окончился непреодолимой для шхуны отмелью. И приходилось раз за разом возвращаться к прежней якорной стоянке и начинать поиски другого пути. Не раз киль царапал по песчаному грунту, и шхуна содрогалась, готовая, казалось, вот-вот прочно сесть на мель. Невдалеке от мыса Лазарева судно при начавшемся уже отливе все же попало на песчаную отмель. По мере того как вода убывала, шхуна стала крениться. Пришлось ставить подпорки. С приливом шхуна выпрямилась. На сей раз ее удалось более или менее благополучно вывести на глубокое место. Такие и подобные приключения повторялись то и дело. Но все-таки опыт моряка и гидрографа позволил В.А. Римскому-Корсакову обнаружить этот почти неуловимый фарватер и провести шхуну в устье Амура. Труднейшее плавание доказало, что, несмотря на все сложные, неблагоприятные гидрологические условия, Татарский пролив на всем своем протяжении доступен для морских кораблей. В своих записках Воин Андреевич сделал определенные выводы об условиях прохождения Татарским проливом, которыми могли теперь руководствоваться мореплаватели: "…сколько я могу судить из собственного опыта, плавание в Татарском проливе, несмотря на частые, почти беспрепятственные туманы, безопасно и покойно, — писал он. — Гораздо покойнее, чем, например, в Финском заливе".