Это случилось как раз в тот момент, когда он набрал номер. Наступила тишина; по детскому тельцу прошла дрожь, и страшные звуки, с которыми девочка втягивала в себя воздух, внезапно прекратились. На мгновение Робин показалось, что жуткая пленка, душившая Лили, исчезла и дала ребенку возможность дышать. Но потом она увидела неподвижное лицо малышки и прошептала:

— Нил… Ох, Нил…

Он тут же очутился рядом, забрал Лили и положил ее на кушетку. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Макензи сказал:

— Боюсь, бедняжка умерла. Должно быть, сердце не выдержало. Такое иногда случается.

Робин встала, шатаясь подошла к кушетке и посмотрела на быстро бледневшее лицо и чудовищно распухшую шею Лили.

— Я не успела.

— Робин, мы уже ничем не смогли бы ей помочь, — негромко ответил Макензи, разворачивая одеяло. — Даже если бы мы успели отвезти ее в больницу, это ничего бы не изменило. Поверь мне.

Вскоре Робин очутилась на кухне с кружкой горячего сладкого чая в руках. Внезапно она посмотрела на Нила Макензи снизу вверх и проговорила:

— Мне придется сказать миссис Льюис.

— Матери? Ты говорила, у нее выкидыш? Я сам зайду к ней. Робин, иди домой, сожги все, что на тебе было, и вымойся для дезинфекции. Это приказ.

Но домой Робин не пошла. Она знала, что не вынесет сочувствия обеих мисс Тернер и не сможет сидеть в четырех стенах своей комнаты. Она бродила по улицам, подставляя лицо хлопьям снега. Когда девушка добралась до полуподвала в Хакни и обнаружила, что там темно и тихо, ей захотелось прижаться лбом к косяку и завыть в голос. Однако она пошла дальше, мимо жилых домов, пивных и магазинов. Она вспоминала другую метель и другую смерть. Но смерть Стиви была невидимой, случилась в далекой стране и не казалась Робин, в ту пору девочке, настоящей. Сегодня она впервые ощутила, насколько хрупка грань между жизнью и смертью.

Увидев знакомую вывеску, она толкнула тяжелую дверь. В «Штурмане» стоял дым коромыслом. У бара было многолюдно; мужчины в матерчатых кепках [11]смотрели на нее, звали к себе и предлагали угостить пивом или чем-нибудь покрепче. Других женщин видно не было. Протиснувшись сквозь потную, разгоряченную толпу, Робин подошла к бару и стала ждать, когда Джо обратит на нее внимание.

— Робин?

— Я искала Фрэнсиса.

— Он поехал куда-то насчет статьи для «Разрухи». Сказал, что вернется через день-другой.

У Робин подкосились ноги. Не будь в зале так тесно, она бы упала на пол. Сквозь табачную мглу девушка увидела, что Джо схватил бутылку бренди и стакан и нырнул под стойку. Потом он очутился рядом, бережно обнял ее за талию и повел к столику.

— Вот. Выпей.

Бренди был ужасный, дешевый и вонючий. Зубы Робин стучали о край стакана.

Девушка услышала, как Джо сказал:

— Робин, что с тобой? Что случилось?

Девушка быстро рассказала о том, как Лили умерла у нее на руках.

— О боже… Бедный ребенок.

— Джо, ей было всего три года! Такая чудесная малышка… — Она начала тереть мокрые глаза. — Я чувствую себя такой никчемной…

— Ты не никчемная. Вспомни о своей работе. Обо всем, что ты сделала…

— Я ничего не делаю, Джо! — свирепо оборвала она. — Никто из нас ничего не делает! Мы ходим на собрания, подписываем петиции, пишем брошюры, но не делаем ничего!Или, по-твоему, я не права?

Их взгляды встретились, и Робин увидела в глазах Джо мрачную и горькую правду. А потом он сказал:

— Почти права. Конечно, мы с Фрэнсисом никчемные бездельники. Мы только болтаем. Болтаем без конца. — Джо покачал головой и пошарил в кармане, разыскивая сигареты. — Я не могу найти то, за что стоит бороться. А Фрэнсис… Несмотря на все его амбиции, я сомневаюсь, что он способен долго хранить верность какой-нибудь идее. — Он раскурил две сигареты и протянул одну из них Робин. — Но ты что-то делаешь. Заставляешь людей садиться и слушать тебя.

Она попыталась объяснить:

— Это я во всем виновата, Джо. Я не приходила к Льюисам несколько недель. Была слишком занята приемами и вечеринками, — хрипло добавила она.

Джо затянулся сигаретой и внимательно посмотрел на девушку.

— Если так, то… — Он запнулся.

— Что, Джо?

— Если так, то все зависит от силы твоего чувства к Фрэнсису, правда?

Вопрос был риторическим. Робин хорошо изучила себя за последний год и понимала, что эти чувства написаны у нее на лбу. Она желала Фрэнсиса так, как не желала никого в жизни.

— Ясно. Я не осуждаю. — Выражение глаз Джо было непроницаемым. — Раз так, тебе придется общаться с ним постоянно. Насколько я знаю, он только об этом и мечтает.

Глава седьмая

Горничная помогла Майе надеть вечернее платье: шелковое, скроенное по косой, плотно облегавшее ее идеальную фигуру. Майя расправила на бедрах прохладную скользкую ткань и посмотрела в зеркало. Платье было кобальтово-синим, более глубокого оттенка, чем ее глаза. Она подняла волосы и собрала их в гладкий темный узел.

— Спасибо, — сказала довольная Майя и отпустила горничную.

Было почти семь. Она еще раз посмотрела на себя в ручное зеркало и спустилась в гостиную.

— Здравствуйте, Чарлз, — сказала она и позволила Мэддоксу поцеловать ее в щеку.

Чарлз Мэддокс работал в агентстве, занимавшемся рекламой торгового дома «Мерчантс». Майя позволила их отношениям быстро перерасти из деловых в дружеские. Пора было вновь завоевывать себе место в обществе. Доступ в мужские компании, основанные на клубах и пивных, был Майе закрыт, а на ужины с танцами, где обычно и делались дела, ее, вдову, не приглашали. Для этого требовался спутник, а Чарлз Мэддокс был спутником не только красивым, но и завидным.

Именно благодаря Чарлзу она получила приглашение на коктейль — первый после смерти Вернона. В машине Чарлз рассказывал Майе про своего университетского профессора.

— Думаю, старый Хендерсон слегка опешил, когда я подался в рекламу. Но я не выношу академическую среду. Понимаете, Кембридж всегда напоминал мне монастырь.

У него были чарующая белозубая улыбка, темные кудри и гладкий лоб без единой морщинки. Какой красивый мальчик, вновь подумала Майя. Двадцатипятилетний Чарлз был на три года старше ее, но намного младше по жизненному опыту.

— Он простил вас? — спросила Майя.

— Мой профессор? — Чарлз затормозил и остановил машину у большого, ярко освещенного дома. — Думаю, да. Он постоянно пилит меня за то, что я зарываю в землю свой талант, но, похоже, смирился с этим.

Майя улыбалась, однако не слишком прислушивалась к его словам. Когда Чарлз открыл пассажирскую дверь, взял свою спутницу под руку и повел к парадному входу, она снова почувствовала дрожь ожидания.

Ее представили гостям, и Майя узнала несколько знакомых лиц. Кое-кто обедал у них, когда Вернон был жив. Нет, не профессора. Она вспомнила управляющего банком и пару мужчин, которых Вернон знал по гольф-клубу. Майя скромно улыбалась, но чувствовала, что ее тоже узнали.

И видела в их глазах желание. Обведя опытным взглядом гостиную, Майя сразу поняла, что она здесь самая нарядная. И самая красивая тоже. В ней говорило не тщеславие, а холодное и объективное знание своих преимуществ. Мужчины улыбались ей, приносили напитки, спрашивали, не холодно ли ей в открытом платье без бретелек. Их жены, большинство которых было вдвое старше Майи, с фигурами, обезображенными родами, смотрели на нее с завистью, неодобрением или осуждением. Но Майя и бровью не повела: эти мужчины обладали влиянием и властью, которой у их жен не было.

— Майя…

Она посмотрела на Чарлза и улыбнулась. Их взгляды встретились, и Майя поняла, что этот мальчик влюблен в нее.

— Ох, Майя… — прошептал он.

— Ох, Чарлз, — насмешливо ответила она.

Но потом сжалилась и вышла с ним из многолюдной гостиной в оранжерею. За стеклянной стеной раскинулся сад, залитый лунным светом. Кусты и деревья казались серыми тенями.