Хозяйка приветливо пригласила нас войти, затем взяла деревянную миску с жареным горохом и протянула ее мне. Ильма немного знал галласский язык, и через его посредство я расспрашивал хозяйку о жизни и занятиях ее семьи. Не знаю, как долго продолжался бы наш визит, но в это время затопало множество ног: ребята прибежали сказать, что поймалась «тото». Мы поспешили поблагодарить хозяйку за гостеприимство и побежали к ловушке.

Солнце уже почти достигло зенита. В это время все мартышки уходят либо поближе к воде, либо на «пастбище». Возле ловушки остались Деста и Мангиша, а мы с Ильмой отправились поохотиться на уток и гусей. Мелкие озера и болота начинались в полукилометре за деревушкой. Здесь же, справа от болот и озер, расстилался огромный заливной луг, на котором паслось несколько сот коров, овец, ослов и лошадей, принадлежащих помещику и крестьянам соседних деревушек. В здешних местах, благодаря наличию невысыхающих озер, развилось скотоводство, землепашеством же занимались мало. Мясо в питании здешних галласов играет главную роль. Едят его в вареном и жареном виде, но впрок не заготавливают, не солят и не вялят. Поэтому, если забивают быка или корову, то мясо дают взаймы соседям, а остальное стараются съесть как можно быстрее, чтобы оно не испортилось.

Пастухи на отдыхе.

Расспросив пастухов, как пройти к озерам, мы отправились по указанной тропинке. Вскоре показалось небольшое озеро, изобилующее водоплавающей птицей. Но подойти ближе чем на сто метров нам не удалось из-за непролазной грязи. Справа, на обширном зеленом лугу паслось несколько десятков черных египетских гусей. Луг этот оказался заросшим болотом, и по нему можно было передвигаться, только прыгая с кочки на кочку. Побродив часа полтора, мы подстрелили двух гусей и четырех уток.

Возвращались другой дорогой, обойдя озеро, вдоль леса. На опушке нас встретило человек шесть эфиопских детей в возрасте 8—12 лет. Они сказали нам, что здесь в кустарнике очень много «коко» (диких курочек), и повели по едва заметным и известным только им тропам среди кустарника. То и дело кто-нибудь из ребят шептал «синьор, синьор» и показывал на курочку, притаившуюся шагах в двенадцати — пятнадцати в траве у куста. Поражаясь их отличному зрению, я подстрелил несколько курочек. Мы сели отдохнуть на живописной полянке, в тени густого дерева. Наши проводники расположились тут же, с любопытством разглядывая меня и мои вещи. Я в свою очередь рассматривал их. Ребята были полуголые, очень худые и, повидимому, редко имели дело с водой и мылом. Через Ильму я задавал им вопросы, выясняя, что они делают. На мой вопрос, посещают ли они школу. Ильма, даже не спрашивая детей, сказал: «Нет, мистер, здесь школы нет, они не могут ходить в школу. Вот так бегают целый день в лесу и вырастают как дурак. Как плохо, мистер, что у нас очень мало школ», — вздохнул Ильма.

Чем же заняты дети весь день? Старшие присматривают за младшими, приносят домой немного сучьев для очага, помогают собирать кукурузу. Скот пасут не они, а общественный пастух. Во многих местах, как мне рассказал Ильма, крестьяне не имеют лично им принадлежащего скота: скотом владеет сообща все селение, и каждый получает свою долю мясом. Значительную часть дня ребята проводят на опушках леса, собирая и тут же поедая плоды диких деревьев и какие-то съедобные корни.

Угостив детей галетами, мы простились с ними и пошли к деревушке. По дороге Ильма снова заговорил о том, как плохо, что мало школ в Эфиопии. Сам он почти неграмотный, с трудом разбирает амхарскую письменность. Он рассказал мне свою биографию. Отец Ильмы живет в сотне километров от озера Тан, к нему нужно ехать день на машине, а затем лесными и горными тропами пробираться еще три дня. Пятнадцати лет Ильма ушел на заработок в Аддис-Абебу и поступил на лесопилку. Его обязанностью было убирать мастерскую, приносить воду и бегать за покупками для хозяина и рабочих. Вскоре началась война с итальянцами. Когда враг подошел к Аддис-Абебе, Ильма вместе с несколькими другими рабочими присоединился к отряду «шифта» (партизанам). Их отряд, передвигаясь с места на место, уничтожал итальянских солдат и машины с грузами. Так Ильма провел в горах и лесах около четырех лет. После освобождения Эфиопии его приняли в военную школу шоферов. Некоторое время он находился на военной службе, а затем его демобилизовали, и он поступил работать в советский госпиталь.

Мы вернулись с охоты, когда солнце уже значительно спустилось к западу. Вышедший навстречу Деста доложил, что пойманы еще две мартышки, но больше их нет и, повидимому, не будет, так как все они ушли в лес, расположенный вдоль реки Аваш.

Я решил возвратиться в Аддис-Абебу.

В погоне за мартышками мы уже провели в лесу шесть дней. Пойманные обезьяны все время сидели в тесных клетках, пора было пересадить их в более просторное помещение. Кроме того, аккумулятор машины, по словам Ильмы, «сильно устал».

Мы выбрались из лесу на большую дорогу, заехали на плантацию, поблагодарили хозяина за гостеприимство и, несмотря на темную ночь, отправились в Аддис-Абебу. Дорога была пустынна: в эти часы автомашины и караваны верблюдов останавливаются у харчевен для ночлега. В местечке Моджо мы тоже задержались на полчаса, чтобы перекусить.

Мы вошли в мазаную низкую хижину с соломенной крышей. У входа стояли три груженых восьмитонки. Обстановка внутри была убогая: всего несколько маленьких столиков из грубых досок и такие же табуретки. За прилавком торчал хозяин с сонными глазами. За столиком сидело трое, они пили пиво и вели жаркий спор на итальянском языке. В разговоре то и дело мелькало имя Дарвина. Это привлекло мое внимание. Один из спорщиков держал в руках и перелистывал потрепанную книгу, на страницах которой я заметил рисунки, обычно сопровождающие изложение эволюционной теории. С помощью Ильмы мне удалось разобрать, что это шоферы, остановившиеся на ночевку, спорят по поводу того, произошел ли человек от обезьяны. Вряд ли кому-нибудь из путешественников, побывавших раньше в Эфиопии, приходилось слышать подобный спор. Ни в одной книге я этого не встречал.

Немного погодя мы снова тронулись в путь. Автомобиль, гладкое шоссе, вокруг темно, казалось бы, можно и забыть, что мы в Африке, и представить себе, что едешь, допустим, по украинской земле. Но не тут-то было. Через дорогу то и дело в свете фар перебегали мангусты с пушистыми хвостами, леопардовые кошки и гиены, поджав хвост и согнув и без того короткие задние ноги, вприпрыжку уходили от нас. Крупные и мелкие ночные бабочки, а также птицы мелькали в полосе света, ударяясь о машину. Картину тропической фауны нарушали только, пожалуй, зайцы. Попав в полосу света, они долго мчались по дороге впереди автомобиля, пока на повороте не скрывались в темноте.

Вдруг в совершенно пустынном месте, где лишь изредка встречаются кустарники, впереди нас по светлой от фар дорожке быстро промчались две мартышки. Я был изумлен. Откуда они взялись? Мы были уже далеко от мест, где водятся обезьяны. Кроме того, ночью они не спускаются на землю, а ночуют на деревьях. Может быть, я бы еще долго ломал себе голову над этим странным явлением, если бы Мангиша не обнаружил, что две наши пленницы сбежали, пробравшись через плохо закрытую дверцу одной из клеток. Посмеявшись над моим «открытием» нового места обитания обезьян и пожалев беглецов, которым не сладко придется здесь, пока они доберутся до своих сородичей, мы продолжали свое путешествие, скоро добрались до Аддис-Абебы и около часу ночи благополучно въехали во двор нашего госпиталя. «Дзобаня» (сторож) распахнул ворота и побежал сообщить директору о нашем возвращении. Доктор Л. радостно нас встретил. Он, оказывается, был обеспокоен нашим долгим отсутствием и уже собирался снаряжать экспедицию для розыска «пропавших охотников».

После этого я совершил еще два выезда на реки Моджо и Аваш за мартышками.