Около двух часов длилась бешеная перестрелка с чехо- словаками. Пули летели со всех сторон. В городском саду мы расстреляли несколько офицеров и одного гене­рала. Партизаны, не привыкшие к городской обстановке, стали преждевременно отступать. Надо было как можно дольше задержать наступление белых, чтобы вывезти обоз. Поэтому я стал в центре с отрядом и одним пулеметом. Белые заметили отход партизанов и начали нажимать. Усилилась стрельба с крыш, пули падали около нас. Коман­дир полка Галько прибежал сказать, что его части отхо­дят. Мне тоже пришлось перейти на окраину города. Мокроусов велел восстановить общее положение; я отка­зался:

— Части отходят по горе, и связь трудно наладить, пока наши цепи не выйдут окончательно за город.

Мокроусов вынул маузер и повторил приказание.,

— Можете стрелять, но восстановить сейчас боевой по­рядок в полках невозможно. Тем более, они мне не под­чинены.

— Я вам приказываю во что бы то ни стало задержать противника и оставаться до последнего момента!—отсту­пил Мокроусов,

— Это могу, — ответил я и приказал открыть огонь по наступающим цепям белых: они делали перебежку в садах и старались зайти в тыл.

Когда пулемет устанавливался на горке, я громко крикнул:

— Подтянуть ко мне две роты 2-го полка! Обойти сад! Пулеметы, — огонь!

Цепи белых стушевались, перебежка приостановилась, а я продолжал кричать:

— Отрезать белогвардейцев от сада! Выслать конницу на шоссе!

Бой продолжался около часу. Уже стемнело. Расстреляв все пулеметные патроны, я медленно отошел. На рассвете части собрались в д. Суук-Су. Мы потеряли только двоих. Хорошо, что вышли мы заблаговременно: узнав о налете на Судак, Врангель бросил с фронта пехоту и кавалерию. После судакской операции Врангель стал бояться за свой тыл. Он образовал внутренний фронт и командующим назначил генерала Носовича.

На стоянке в лесу Мокроусов отдал распоряжение сжечь шпалы, заготовленные для стратегической линии Джанкой — Перекоп. Это была феерическая картина!

От квартирьера белых, захваченного разведкой, мы узнали, что с фронта сняты части 2-й конной дивизии и брошены на Судак.

Навстречу была выслана засада во главе с Захарченко, Булановым, Ивановым и др. Лишь только головная часть полка поравнялась с разведкой, грянул пулеметный и ру­жейный огонь. Белые в панике разбежались, оставив на месте убитых и раненых. 

ПОСЛЕ НЕСКОЛЬКИХ ДНЕЙ ОТДЫХА.

По приказу Мокроусова, полки разошлись по своим районам. Опять у подножья гордого крымского великана, Чатыр-дага, расположился наш полк. Но уже через не­сколько дней партизаны заскучали по боям. Идя навстречу настроению полка, я разработал план сложной операции и послал на утверждение командующего армией. Началь­ник штаба Погребной доказывал, что мой план не подхо­дит и я потеряю всех партизанов, Но Мокрсусов знал боеспособность партизанов, от благополучного же исхода операции зависела дезорганизация севастопольского района тыла Врангеля. Не колеблясь, командующий чиркнул на моем докладе: «С планом согласен. Для гибкости выпол­нения оперативных действий предлагаю полк разделить на две группы, в зависимости от обстановки. Командарм Мокроусов».

Партизаны ожили: пришивали пуговицы, погоны, попра­вляли мундиры. «Производство

в

офицеры» совершалось быстро: из рядового превращались в полковника, на грудь навешивали георгиевские кресты, святые Анны, Владимиры. Такое переодевание заставляло партизанов теряться

в

до­гадках. Приставали ко мне:

— Большой поход?

Я отделывался шуткой:

— Едешь на день, а еды бери на неделю.

Даже Марии, несмотря на ее усиленные просьбы, не сказал, куда идем и что будем делать. Операция требо­вала совершенной секретности. Мы выступили в боевом порядке. У деревни Коуши мы спустились к строящейся железной дороге. Здесь проводили к шахтам Бешуйскую ветку.

На митинге выступили с краткими речами Африканец, Кулиш и я. Объяснили рабочим и инженерам:

— Мы могли бы приостановить работу под угрозой смерти.. Но постройка закончится через два месяца, как раз к приходу Красной армии в Крым. Поэтому продол­жайте строить!

Дружное «ура» было нам ответом.

В деревне Лаки полк захватил двух стражников, в Кер- менчике — четырех стражников и помощника пристава. Мы просили татар дать нам подводы, по-южному — «дили­жансы», для поездки в деревню Кокозы. Татары отгова­ривались, что лошади разбрелись по чаирам на пастбище. Староста объяснил под шумок, что крестьяне добровольно лошадей не отпустят, боясь доноса и репрессий вранге­левцев. Надо нажать.

Я поблагодарил за указание и решил имитировать насилие.

— Где тут у вас староста? — строго спросил я.

Староста подбежал ко мне, будто мы с ним и не сго­варивались.

— Через пятнадцать минут должны быть дилижансы! Всего четырнадцать!

Староста прекрасно играл роль. Он клялся и отка­зывался.

— Если не будет дилижансов, я поступлю с вами, как с врагами советской власти, — и, обращаясь к разведке: — взять старосту!

— Не расстреливайте, — закричали татары: — лошадей дадим!

Мы с Кулишем еле сдерживали смех.

Через несколько минут дилижансы с партизанами зата­рахтели по дороге.

В Кокозах в ту же ночь мы разоружили пятнадцать стражников, захватили двух офицеров, много патронов, оружия и обмундирования. Затем я постучался в уеди­ненный домик пристава:

— Откройте! Я начальник карательного отряда по борьбе с краснозелеными, капитан Прилуцкпй!

— Почему я не получил телеграфного распоряжения о вашем прибытии? — спросил через дверь пристав.

— Я оперировал с отрядом не в вашем районе, и на­ступившая ночь заставила меня спуститься в деревню Кокозы на ночлег. Если вы не верите, то можете спро­сить у своих помощников. Они вам скажут.

Под тяжелым блеском револьверного дула пленные под­твердили мои слова.

— Хорошо, — сказал пристав, — сейчас принесу лампу.

Через несколько минут скрипнул внутренний замок,

и в полуоткрытую дверь мы увидели пристава. Он светил лампой, а в другой руке сжимал наган.

Один из моих партизанов, погорячившись, крикнул:

— Руки вверх!

Пристав поднял револьвер, но от волнения не мог по­пасть в скобу к курку. Он бросил лампу, карабин пар­тизана дал осечку. Пристав хлопнул дверью. Мы с Кули­шем дали ряд выстрелов через дверь, послышался крик и падение тела. Пристав было тяжело ранен.

В деревне Албат мы разоружили шесть стражников. Одного из них, удравшего ранее от нас, Куценко, для при­мера расстреляли. В Каралезе разоружили 11 казаков и 2 стражников. В деревне Ай-Тодор я распустил рабочих и контору по заготовкам шпал для стратегической линии «Джанкой - Перекоп». Отдохнув вблизи казармы Евграфа, мы зашли на кордон Херсонесского монастыря, где сняли одиннадцать человек белых, изъявивших согласие служить в рядах повстанческой армии.

В Алсу мы вступили в боевом порядке с песнями. Находившаяся здесь инженерная рота обрадовалась нам, думая, что мы пришли на смену. Каково же было их разочарование, когда мы окружили и разоружили солдат.

На наше предложение: «кто желает служить в повстан­ческой армии — отделись влево!» — половина отделилась влево. Но лица были угрюмы и боязливы. Мы растолко­вали, что в ряды краснозеленых переходят по доброй воле, а не страха ради, что такие вояки, как они, нам не подходят. Мы сняли с солдат английское обмундирование и собрали их в одном нижнем белье. Врангелю же по­слали донесение о случившемся, с иронической просьбой поскорее одеть своих «храбрых» солдат.

На деревне мне сообщили, что объездчик Красин при­тесняет крестьян и доносит на всех, помогающих по­встанцам. Чтобы проверить это сообщение, я сам по­ехал в избу Красина. Объездчик, мужик среднего роста, рыжебородый, вытянулся перед моими капитанскими по­гонами.

— Что прикажете, ваше высокоблагородие?

— Вот что, голубчик,—ласково заговорил я, — скажи, здесь есть какие нибудь бандиты и как относится к ним население?