Бойкая в играх, не дающая спуску обидчикам, Шурка Дружникова в то же время была стеснительной, не по годам серьезной — вот когда начали сказываться на ее характере отцовские скандалы и попойки! Она рано начала читать взрослые приключенческие книги, спрятавшись от чужих глаз в самодельном шалаше, сооруженном на пустыре за железнодорожными путями на задах улицы Лесной.
Заросший полынью и лопухами пустырь, который раскинулся от «железки» до длинного глухого забора продуктовой базы сталинская шантрапа — так звали ребятишек, живших на улице Сталина — облюбовала давно. Малыши играли в казаки-разбойники, рыли пещеры в песчаном откосе рядом с железнодорожной однопуткой, гоняли футбол. Старшие жгли костры и пекли картошку, накопанную тут же, на огородах Лесной улицы, сбегавших к «железке», или резались в карты.
Часто играла там и Шурка с мальчишками, но как-то ушла на пустырь без ребят и неожиданно для себя обнаружила особую прелесть одиночества, когда нет рядом шумных товарищей, а над полем только мечутся туда-сюда скворцы и шебуршатся в траве воробьи. И эта особенная тишина, в которой только стрекоток кузнечиков да голоса птиц, сразу же понравилась Шурке. И с того времени она предпочитала ходить на пустырь одна. Заберется в самую травяную полынную глушь, соорудит костерок — обязательно бездымный, как делают индейцы — сует в огонь длинные макаронины, обжаривает их и грызет, представляя себя в дебрях тропического леса. Неспешно простучит по «железке» порожний товарняк со станции на лесокомбинат или обратно с лесом, а Шурка смотрит на поезд, и ей кажется, что лежит она в боевом охранении, и надо ей с отрядом партизан взорвать пути, чтобы спасти пленных. Взрывы и в самом деле были: Шурка устанавливала на рельсах патронные капсюли, которых у нее, как и у мальчишек со Сталинской, всегда было навалом.
Эта железнодорожная ветка на лесокомбинат всегда будила у Шурки добрые воспоминания. Она любила эту дорогу. По ней дядя Саша Насекин увозил ее на своих плечах к себе домой: автобусов тогда в Тавде не было. По этим же шпалам Шурка, рассердившись за что-либо на бабушку, бывало, и сама утопывала к Насекиным, взявшись за ошейник пса-дворняги Букета, названного так в память армейского хвостатого друга дяди Васи Ермолаева, с которым он охранял границу. Можно было, конечно, и к тете Зое пойти, которая жила на одной с ними улице, но Шурка не любила двоюродного братца Юрку за его вредность и подлые штучки, которые он проделывал над сестренкой.
Юрка рос жадным, и в том виновата была Зоя, которая, даже если у них гостила Шурка, норовила Юрке украдкой от племянницы сунуть в карман конфетку или пряник. Юрка, естественно, лопал все сам, никогда не делясь с сестрой. И невдомек было тетушке, что у племянницы — острый приметливый глаз. Она ничего не говорила тетушке, но несправедливость дележа сладостей Шурку обижала. И все-таки девочка имела отходчивое сердце, прощавшее все обиды, да и некогда ей было задумываться, почему так тетя Зоя поступает: наступило лето. Первое после учебного года лето! Да какое! Шурка запомнила то лето на всю жизнь.
Река Тавда, по имени которой и назван город, текла между двумя берегами — пологим и крутым. В половодье на крутой берег река редко выплескивала свои воды, а вот поселку Моторфлот, который расположен на пологом берегу, доставалось ежегодно, так что, в конце концов, жители поселка построили на берегу дамбу. Но в то лето даже дамба не спасла бы моторфлотовцев от затопления, потому что жаркое солнце растопило снег в Уральских горах и разом вскрыло все реки. Вода хлынула по течению Сосьвы и Лозьвы, которые были истоком Тавды. Они вспучились, вбугрились и выбросили лишнюю воду в Тавду, да еще речка Азанка внесла свой «водяной» вклад, и разлилась просторно Тавда, вышла из берегов так, что волны заплескались у края тротуара в начале Сталинской улицы. Восторгу ребятишек не было предела, они ныряли в воду прямо с тротуара, а ближе к железнодорожному переезду, где была впадина, прыгали с веток сирени, росшей перед окнами крайнего дома. Зато взрослым было не до восторга: жильцов нижних затопленных этажей двух крайних домов река вынудила переселиться в сараи. В подпольях Шуркиного дома тоже стояла вода, угрожая подняться к самому полу, но этого не случилось.
Приходили поплескаться в теплой взбаламученной воде и ребята с другого конца улицы.
Однажды явился Юрка Ермолаев — чистенький, в опрятном матросском костюмчике. Он вернулся недавно из пионерского лагеря, рассказывал ребятам, как там было здорово, и как он всех побеждал в беге и в прыжках, в борьбе и в футболе ему тоже не оказалось равных… В общем, Юрка был в своем амплуа — заносчивый и хвастливый пацан, у которого, и на двоюродную сестру-малявку.
— Шурка, — сказал он, — айда на стадион, там, знаешь, как здоровски, на поле даже мальки плавают. Посмотришь, как Ярик мальков ловит, — и соблазнил: — Я тебе с ним поиграть дам.
Шурка брата не жаловала, однако его беспородную добродушную и ласковую собаку любила, потому что Букета убил по пьянке один из уличных забулдыг Васька Савинчук. С тех пор Шурка была в «контрах» с его сыном и частенько поколачивала Савинчонка, хоть и понимала, что мальчишка не виноват в подлости отца. Впрочем, убийца Букета только в пьяном состоянии буйный и грозный, но жену, неразговорчивую, похожую на монашку женщину, потому что она всегда ходила в платке, не бил, детей — тоже, зато почему-то гонялся за собаками. А трезвый он был тихий, невзрачный и запоминался лишь странными белесыми глазами со зрачками, которые казались похожими на кошачьи из-за слегка вытянутых вертикально зрачков — природа, оказывается, и такое может вытворить с человеком. Сходство с котом Савинчуку придавали и редкие, торчащие в разные стороны, волосины на верхней губе, которые трудно было назвать усами. Савинчук их никогда не брил, как и клочковатую растительность на щеках. И если бы Шурка в то время прочитала «Собачье сердце» Михаила Булгакова, она наверняка нафантазировала бы, что Савинчук, как и Шариков — эксперимент неведомого хирурга. Только Булгаковский профессор Преображенский пересадил гипофиз человека собаке, которая превратилась в наглого, чванливого и необразованного котоненавистника Шарикова, а Савинчук — бывший кот, потому что яро ненавидел собак. И Букет был не единственной его жертвой.
А четверо мальчишек-Савинчат, в том числе и младший Колька, с которым Шурка училась в одном классе, выросли потом в здоровенных, красивых мужиков. И это тоже — загадка природы.
Юрка не позволял Шурке играть с Яриком, но если хотел подбить сестру на какую-либо проказу, всегда использовал ее любовь к собаке. Вот и сейчас девчонка почуяла подвох, но устоять перед возможностью поиграть с Яриком не смогла.
Они через пустырь возле продуктовой базы перебрались к стадиону, побродили немного по затопленной дороге, загребая ногами песок. Вода была горячая и закрывала только щиколотки, возле босых ног метались стайки мальков, которых было намного больше на залитой водой и прогретой солнцем дороге, чем возле дома Дружниковых. Ярик бегал за мальками, хватал их раскрытой широкой пастью и был совершенно счастлив. Потом ребята через дырку в заборе попали на затопленный стадион, футбольное поле которого, ограниченное со всех сторон аккуратным барьером из доски-вагонки, было похоже на громадный открытый плавательный бассейн.
Юрка не обманул сестру, в самом деле позволил ей побегать с собакой по дороге перед стадионом, по зрительным трибунам, пока сам лазал по ажурным баскетбольным стойкам. Но затем это ему надоело, и он предложил сестре нырнуть с деревянного барьерчика прямо на поле. Шурка не знала, насколько там глубоко, однако вскарабкалась на барьер и отважно прыгнула вниз. Угодив в яму, не удержалась на ногах и ушла под воду. Она лихорадочно забила руками по воде, поднимаясь на ноги, а когда вынырнула из воды и нащупала ногами дно, то Юрки на трибуне уже не было, только слышался стукоток голых пяток по деревянному настилу трибуны. Ярик несколько мгновений тревожно метался перед барьером, но, повинуясь свисту хозяина, умчался следом.