Павла шла домой, думая тяжкую думу о горькой своей жизни, что проходит она, а счастья нет. Вот и «бабий век» — сорок лет — позади, а счастье где-то блуждает, никак не найдет к ней дорогу, обычное женское счастье.
Где-то на Сахалине живет с новой семьей Иван Копаев, который с войны вернулся безногим — об этом рассказал ей Виктор, ездивший к отцу перед армией. Больше о жизни Копаева он и слова не вымолвил, а когда Лида задумала съездить на Дальний Восток (в голове девушки застряли пересуды тетушек, чья она дочь — Ивана или Максима?), то запретил ей ехать туда. Своенравная Лида уважала старшего брата и послушалась его.
Не вернулся с войны Максим. Где лежат-покоятся его косточки? А то поехала бы туда Павла, поклонилась в пояс, выплакалась бы на его могиле. Только сейчас она поняла, как спокойно ей жилось с Максимом, словно за каменной высокой стеной, где не достает никакой ветер.
А сейчас тяжело жить, потому что «нет мужа, нет заступника». Родня — большая, да нет от нее толку, только подковырки да насмешки сестер, и дети живут сами по себе, нет им дела до матери. Прав был Максим, говоривший: «Ох, Паня, смотри, как бы сестры не объегорили тебя, у них сердце недоброе, помогай им да оглядывайся. Не дай бог, если беднее да несчастливее их жить будешь — заклюют». И как в воду глядел Максим-Максимушка. Где же ты?
Вернувшись домой, Павла попросила Шурку не лезть с вопросами и дать спокойно почитать газеты. Развернула «Правду», и на колени упало письмо. Она узнала почерк Смирнова.
Смирнов на шести тетрадных листах подробно описывал два года своей жизни, сообщал, что лечился от алкоголизма и, завершая письмо, попросил разрешения приехать, если, конечно, Павла до сих пор не замужем.
Павла не спала всю ночь. Просьба Смирнова была неожиданной, но желанной. Она вспоминала день за днем свою недолгую жизнь со Смирновым, пытаясь понять и его, и себя. Ах, как правильно сказала однажды Анна, мать сестры: «Судьбу не обойдешь, не объедешь». И с судьбой своей — Николаем Смирновым — Павла впервые встретилась, как выяснилось позднее, еще в Кирове, куда мать отправила Павлу. Именно Смирнов, брат подруги Анны — Клавдии, глядел на нее так жадно и жарко на ее свадьбе с Иваном Копаевым, которую организовала Анна. Его взгляд тревожил и волновал Павлу, и она даже предположить не могла, что эта самая судьба сведет их спустя двадцать лет, да и сам Николай того не знал, не ведал. Он работал тогда в одном из Кировских райкомов партии, был счастлив и доволен своей жизнью, женат, и молоденькая худенькая провинциалочка из Сибири была для него ничем иным как мимолетным увлечением.
Занимая высокие партийные посты, имея немалую власть и прекрасный материальный достаток, находясь в гуще людей, Смирнов был даже более одинок, чем Павла. Человек, имевший многое и потерявший все. И виноват ли он в том, что стал таким, каким его встретила Павла и пожалела, пожалев — полюбила, и любила все эти годы? За что полюбила? Павла не могла объяснить, но зачем это объяснять, разве любят за что-то конкретное? Ведь любят просто так.
Почему он, выросший в рабочей семье, воспитанный в строгости, неожиданно взлетевший по партийной линии вверх, оказавшись вдруг, по его мнению, почти на дне жизни, сломался, запил? Впрочем, пил он и тогда, когда имел вес в обществе, хорошую должность. Не оттого ли пил, что все дозволено было ему по этой самой должности, а не по заслугам, что мог карать и миловать таких, как она, что не знал нужды и тратил сотни без счета, а она дорожила каждой копейкой?
Ее судьба била и гнула к земле, а он шагал по этой земле баловнем судьбы. Эта судьба-покровительница, воспитала в нем эгоизм, заносчивость, но не научила противостоять трудностям, а он, в сущности, добрый человек. Шурку принял, как родную, и Шурка, оказывается, не забыла этого.
Шурка, Шурка… Девчонка сорванец… Каждый день у нее новые ссадины и царапины. Дерется с мальчишками на равных, а сердечко доброе, певучее, отзывчивое. Ей отец нужен, не зря же говорят, что мать учит дочку, а воспитывает — отец, но Кима Фирсова Павла никогда не пыталась разыскивать. Да и самой Павле нужна опора в жизни, ведь известно: на вдову да сироту все помои льются, все камни валятся, а за мужем жить — за заступником быть. И даже, может, не опора нужна ей, а то, чего лишена она в своем роду — понимание и возможность поговорить по душам, поделиться сокровенным с близким человеком. Так почему не соединить свою судьбу с таким же одиноким бедолагой, как и сама, если судьба как раз тому потворствует? Конечно, родня дорогая будет против, но у сестер жизнь устроена, а ее дети покидают один за другим родительское гнездо. И всем, похоже, нет дела до нее. Смирнов пьет, но неужели она не сумеет (ох уж эта женская самоуверенность!) помочь ему побороть свой порок, тем более он сам этого желает?
Утром Павла опустила в почтовый ящик письмо Смирнову с единственным словом: «Приезжай». Женская жалость и самонадеянность, что сумеет уберечь Смирнова от его порока, побудили Павлу Дружникову на этот шаг, и, однажды ступив на одну жизненную тропу с Николаем Смирновым, она не сходила с нее более двадцати лет.
Родня, как и думала Павла, приезд Смирнова восприняла отрицательно, почти гневно. И она не могла понять, почему сестры настроены против Смирнова. Жалеют ее? Желают лучшей доли? Но что-то незаметно того по их поступкам.
— Ох, Паня, Паня, — вздохнула мать.
Зоя презрительно скривилась и сказала:
— Ну-ну, посади себе пьяницу на шею.
— А, может, он и правду говорит, что бросил пить, даже лечился, — предположила сердобольная и более мягкая характером Роза.
— Как же! Горбатого могила исправит! — фыркнула Зоя.
А Лида категорически заявила:
— Ты как хочешь, мам, а я скоро замуж выйду. Как же мы все будем в одной комнате?
Намек был более чем прозрачен, ведь комната принадлежала Лиде, потому Павла и Смирнов сняли квартиру в частном доме и переехали туда вместе с Шуркой. Совершенно случайно их квартирной хозяйкой оказалась Нина Изгомова, уборщица в «Севере», когда Павла работала там директором. Она не знала, где живет Изгомова, просто ей и Смирнову понравился добротный дом и нарядный флигелек рядом с ним. Зашли справиться насчет жилья, и Павле было приятно, что Изгомова узнала ее, назвала по имени-отчеству, пригласила пообедать с своей семьей. Но особенно стало приятно, что Николай отказался от предложенной стопки водки, на душе потеплело: выходит, не обманывал, когда написал, что бросил пить, значит, может наладиться у них жизнь — светлая, хорошая, тем более что начало совместной их жизни было вполне удачным: и на работу Николай устроился, и жилье сразу нашли.
— Шурочка, Шур! Спой-ка мне чего-нибудь! Ты у нас вроде радива, спой по моей заявке про гусей.
Изгомова, или по-улошному — Нинка-бродня, лежала на остывшей уже печи, лузгала семечки прямо на пол и, казалось, не замечала косых взглядов старшей дочери, которая только что закончила приборку.
Вообще-то старшая Тоня и еще одна девочка — Надя, не родные дочери Нины, они были дочерями старика Изгомова от первого брака. Их мать, старшая сестра Нины, умерла, когда девочки были совсем крохами.
Нина заботливо ухаживала за больной сестрой, приглядывала за племянницами, потому Антон Изгомов, когда жена умерла, решил жениться на Нине, думая, что родная тетка все-таки не чужая баба с улицы, не обидит его дочерей. Конечно, Нина — безалаберная, любила посплетничать с соседками, однако по-своему добрая, если приняла на себя заботу о сестре, и Антон думал, что семейные заботы изменят ее. Вдовая к тому времени — ее выдали замуж в шестнадцать лет — и до сих пор бездетная Нина согласилась на предложение Антона, хотя он был намного старше. Впрочем, и ее первый муж был в преклонном возрасте, так что Нина по этому поводу не горевала. И вскоре в доме Изгомовых один за другим родились четверо мальчишек, они вечно были чумазые, исцарапанные, темноволосые и кучерявые, как цыганята. Один Виталька имел русые, как у матери, волосы. Нина мало уделяла сыновьям внимания, и мальчишки были полностью на попечении Тони.