— Ой! Ой! Ой! — стонали хасиды.

— Да будет стерта память о нем и имя его! — прошептал старый Таг и закрыл глаза.

— Да падут все болезни и казни египетские на его голову!

— Пусть его настигнет такая смерть, чтобы даже самой маленькой косточки от него не осталось, а теперь все скажем: аминь! — завершил проклятия рыжий.

— Аминь! Аминь! Аминь!

— Такое несчастье! Душа Бешта в раю, — вздохнул один.

— В двух шагах от избавления, — вздохнул другой.

— С тех пор уже двести лет прошло, — вмешался старый Таг, — а Мессии все нет, что-то его не видно.

— О, Мессия! Мессия! — запел юнец с едва пробившимся пушком на лице и выбросил вверх одну руку.

— Настанет день, — загнусавил кривобокий хасид, — настанет день, не бойтесь. Мессия ждет у врат Рима. Вначале будет война, и семь молодых звезд уничтожат одну большую звезду, и сорок дней огненный столп будет возвышаться над землей вместе с Мессией, и Бог наденет на голову Мессии корону, которую Сам носил, когда евреи переходили Красное море, и огненный столп опадет, и настанет тьма, и все плохие евреи вымрут, как вымерли все в пустыне после выхода из Египта, потом сделается свет и откроется великая тайна. И это уже будет избавление. — Кривобокий хасид с трудом перевел дух.

— Большая звезда — это фоньки, — объяснил Апфельгрюн.

— Стало быть, избавление близко! — крикнул юнец с едва пробившимся пушком на лице. — Стало быть, надо петь! Пойте, святое стадо! — Он схватил за руки соседей: самого красивого с золотыми завитками пейсов и самого высокого с лицом белым, как кусок полотна с дырками на месте глаз и рта. — Встать! Встать! Петь!

— Погодите! Еще не пришло время! — пытался урезонить их старый Таг. — Бог все еще плачет. Ревет, как раненый лев, и спрашивает: почему я позволил ненавистнику Титу разрушить Храм?

— Бог не плачет! — крикнул юнец. — Бог молится Сам Себе и просит Сам Себя поиметь жалость к собственным созданиям. С чего бы Ему плакать? Да если бы Бог сотворил только Субботу, прекраснейшую невесту, уже было бы достаточно. Но Бог сотворил еще и Тору, самую священную книгу. Если бы Бог сотворил только Тору и только Субботу, уже было бы достаточно. Но Бог сотворил не только прекраснейшую невесту Субботу, не только самую священную книгу Тору, но и сотворил также самого благочестивого жениха — народ израильский. И если бы Он сотворил только народ израильский, уже было бы достаточно. Но Бог сотворил не только прекраснейшую невесту Субботу, не только самую священную книгу Тору, не только самого благочестивого жениха — народ израильский, но сверх того Бог еще обвенчал на горе Синай самого благочестивого жениха — народ израильский — с прекраснейшей невестой Субботой и подарил им самый дорогой свадебный подарок — Тору, самую священную книгу.

— Это величайшее чудо! — Всех сотрясла дрожь.

— Чудо из чудес!

— Чудо! Чудо! Чудо! Что вы знаете о чудесах! — воскликнул самый красивый хасид с золотыми завитками пейсов. — Я знаю чудо. Бог творит чудеса с Торой и Субботой — ладно! Я вам расскажу чудо с простым пастухом. Если цадик позволит.

Рыжий кивнул:

— Рассказывай!

— Рассказывай! Рассказывай! — подхватили другие. — Это глубина глубин! Не каждый достоин слушать.

— Да, история с пастухом — прекрасный пример, — признал рыжий.

— Сказано было однажды, — самый красивый нежно погладил золотую спираль пейса, — «никогда не уходи из храма». Что за намек? — спросите вы. «Храм» — это мир, «не уходи» — значит «не умирай». Ибо написано: «разве мертвые будут славить Бога?» Славить Бога будут живые, но какая Ему тогда корысть от мертвых? Никакой. Возникает новый вопрос. Как славить Бога? Когда мы едим и пьем, мы тоже Его этим славим. Радости плоти врачуют душу. Когда, очистившись от нечистот, муж и жена соединяются в пятницу вечером и в праздничные дни, это и есть прославление Бога. Почему Бешт выводил своих учеников в горы и леса? Потому что, вдыхая запахи, мы тоже славим Бога. Каждое деревце, каждая травинка своим запахом помогает восхвалять Бога. Каждая травинка поет по-своему, говорил святой Бешт, и это ее молитва. Что такое молитва — уже другой вопрос. Это — последняя соломинка. Потому сказано: когда молишься, размахивай руками, как утопающий, чтобы спастись, не стой на месте. Говорят, Всевышнему больше всего по душе молитва в поле, где нет потолка. Почему Бешт молился в поле? Как раз поэтому. И ученикам своим велел петь и танцевать в поле. Ибо весельем тоже воздают хвалу Богу. Однажды — рассказывают люди, которые слышали это от своих родителей, которые слышали это от своих родителей, которые слышали это от своих родителей, — корчмарь возвращался из города и увидел, как Бешт и его ученики пляшут в поле, с которого уже убрали рожь. Пляшут и пляшут. Ничего не видят, ничего не слышат, знай себе танцуют. Корчмарь подошел к ним и спросил: «Разве не грех — все время плясать? Вон у вас уже подошвы отваливаются». А ответил ему сам Бешт: «Подошвы — это не просто так. Поутру ангелы выходят, чтобы навести в небе порядок. Начинают подметать и находят отвалившиеся подошвы. Летят к ангелу Михаэлю и спрашивают: что это? Ангел Михаэль им отвечает: это прославление Всевышнего. Сплетите из этих отвалившихся подошв Ему корону». Мудро, а? Хе! Хе! Хе!

Но случай, про который я вам хотел рассказать, был вот какой. Так случилось, что Бешт отправился в поле, ибо Бог дал ему знать, что есть один пастух, который ему очень нравится.

А пастух этот пас овец на высокой горе. Он как раз затрубил в рог и созвал овец к источнику. «Создатель мира! — сказал пастух. — Ты сотворил небо и землю, горы и овец, владельца овец и еврейский народ. А я простец и не знаю, как Тебя славить».

И взял рог, и сказал: «У меня есть только этот рог, обыкновенный бараний рог, я дую в него что есть сил и говорю: Ты — наш Бог». Пастух так долго трубил в рог, что совсем обессилел и упал на землю без чувств, и лежал тихо, пока не пришел в себя.

А когда пришел в себя, стал громко повторять свое: «Создатель мира, Ты сотворил этот мир, целый мир, но у Тебя есть всего один маленький народ, еврейский народ. Как Ты у нас — Один, так и еврейский народ один, и народ этот ученый и читает Твои священные книги, а я — простец и даже не знаю, какое благословение надо сказать перед тем, как поесть хлеба, и какое перед тем, как испить воды. Но я могу Тебе спеть».

И пастух запел, и пел что было сил, и потерял сознание, и упал на землю без чувств, и лежал тихо, пока не пришел в себя. А когда пришел в себя, опять стал громко повторять: «Создатель мира, какая Тебе радость, что я дую в бараний рог, что я пою песню? Вот если бы я умел прочитать и истолковать хотя бы один раздел Талмуда, Ты был бы мною больше доволен. И дал бы мне горсть орехов и печеное яблоко, но так — чем я могу Тебе служить, Владыка Небесный?»

Пастух посмотрел на луг и обрадовался: «Да ведь я могу для Тебя пару раз перекувырнуться». И пастух встал на голову, и перекувырнулся, и так долго кувыркался, что потерял сознание, и упал на землю без чувств, и лежал тихо, пока не пришел в себя. А когда пришел в себя, опять взялся за свое: «Создатель мира, Ты, наверно, смеешься над простым пастухом. Но я уже ничего больше не умею».

И вспомнил, и сказал. «Вчера ночью помещик выдавал свою единственную дочь замуж, он созвал гостей, закатил пир, а слугам сказал: веселитесь, ешьте и пейте, — и на память дал каждому по серебряному грошу. Этот серебряный грош, что я держу в руке, я даю Тебе, Создатель мира. Ты сотворил небо и землю, горы и овец, владельца овец и еврейский народ. Не побрезгуй простым пастухом, возьми у меня этот серебряный грош». И пастух протянул руку к небу. Стоит и ждет.