— Чушь, — откликнулся Питер. — Конечно, Гойлс показал себя не с лучшей стороны сегодня утром, но он действительно оказался в страшно сложном положении. Пойдем.

— Надеюсь, мисс Мэри согласится украсить своим присутствием мое холостяцкое жилище, — промолвил, подходя, адвокат. — Я сочту это за величайшую честь. Боюсь, я не принимал у себя дам уже лет двадцать — Боже мой, и вправду двадцать лет.

— В таком случае я просто не могу отказаться, — ответила Мэри.

Мистер Мерблес занимал ряд прелестных старых комнат в гостинице «Стейпл», окна которых выходили в сад с маленькими цветочными клумбами и звеневшим фонтаном. В комнатах, как и от самого мистера Мерблеса, чудесным образом веяло атмосферой старорежимного закона. Мебель в столовой была из красного дерева, на полу лежал турецкий ковер, на окнах висели малиновые шторы. В буфете стояли прелестный шеффилдский сервиз и несколько графинов с серебряными табличками, висящими на горлышках. В книжном шкафу теснились тома законоуложений, переплетенных в телячью кожу, а над камином висел портрет маслом какого-то сурового судьи. Мэри внезапно ощутила прилив благодарности этому нерушимому и честному викторианскому духу.

— Боюсь, нам придется немного подождать сэра Импи, — взглянув на часы, промолвил мистер Мерблес. — Он сегодня занят в суде по делу «Хампер против «Правды»». Утреннее заседание должно было уже закончиться. Вообще-то сэр Импи надеялся, что они сегодня же и подведут итоги. Блестящий адвокат этот сэр Импи. Он защищает «Правду».

— Неожиданный поступок для адвоката, а? — улыбнулся Питер.

— «Правда » — это газета, — заметил мистер Мерблес, выражая удовольствие едва заметным расслаблением губ. — Она выступает против компании, которая утверждает, что выпускаемое ею лекарство эффективно при пятидесяти девяти различных заболеваниях. Хампер представил суду несколько своих пациентов, чтобы они на личном примере подтвердили эффективность лечения. Слушать, как сэр Импи беседовал с ними, было истинным удовольствием. Особенно удавались его изысканные манеры с пожилыми дамами. Когда он предложил одной из них показать свою ногу присяжным, всех присутствующих охватил неописуемый восторг.

— И она показала? — поинтересовался лорд Питер.

— С готовностью, мой дорогой лорд Питер, и с превеликим удовольствием.

— Интересно, как это они рискнули ее привести?

— Рискнули? Да таких мошенников, как Хампер, надо еще поискать на земле, перефразируя Шекспира. Но сэр Импи не из тех, кто даст им обвести себя вокруг пальца. Нам действительно очень повезло, что мы смогли заручиться его поддержкой. А! Вот, кажется, и он.

Поспешные шаги на лестнице известили о прибытии ученого советника, который, влетев в комнату, все еще в парике и мантии, принялся рассыпаться в извинениях.

— Страшно виноват, Мерблес, — промолвил сэр Импи. — К прискорбию должен заметить, что к концу у нас пошла такая тягомотина. Я старался изо всех сил, но старина Доусон словно оглох и так копался… А, как поживаете, Уимзи? У вас такой вид, словно вы только что с поля военных действий. Против кого-нибудь надо выдвинуть иск за физическое насилие?

— Гораздо лучше, чем просто насилие, — вставил мистер Мерблес, — покушение на убийство, если вам будет угодно.

— Великолепно, великолепно, — откликнулся сэр Импи.

— Впрочем, мы решили не возбуждать дела, — покачал головой мистер Мерблес.

— Что вы говорите! Но, мой дорогой Уимзи, это никуда не годится! Адвокатам ведь тоже надо на что-то жить. Ваша сестра? Не имел удовольствия познакомиться с ней в Ридлсдейле. Надеюсь, вы окончательно поправились, мисс Мэри.

— Да, окончательно, спасибо, — со значением ответила Мэри.

— Мистер Паркер, ваше имя мне прекрасно известно. Я знаю, Уимзи не может сделать без вас и шагу. Ну что, Мерблес, надеюсь, эти джентльмены полны ценных сведений? Меня очень интересует наше дело.

— Только, пожалуйста, не сейчас, — заметил адвокат.

— Конечно-конечно. В данную минуту ничто не может вызвать у меня большего интереса, чем седло барашка. Прошу простить мне мою страсть к чревоугодию.

— Ну что вы, что вы, — лучась от удовольствия, откликнулся мистер Мерблес, — давайте же приступим. Боюсь, молодые люди, я слишком старомоден, чтобы усвоить современную моду на коктейли.

— Вот и замечательно, — с чувством подхватил Уимзи. — Они портят вкус и плохо влияют на пищеварение. К тому же противоречат английским традициям, а в этой старой гостинице они выглядели бы и вовсе кощунством. Это все из Америки — плоды сухого закона. Вот что происходит с народом, который не умеет пить. Боже милосердный, сэр, да это же великолепный кларет. Даже упоминание о коктейлях преступно в его присутствии.

— Да, — подтвердил мистер Мерблес, — «Лафит» семьдесят пятого года. Очень редкий напиток, очень редкий, я ставлю его на стол только тогда, когда у меня собираются люди в возрасте за пятьдесят, но вы, лорд Питер, обладаете вкусом, который сделает честь и человеку вдвое старше вас.

— Благодарю вас, сэр; я глубоко ценю ваше признание. Позволите разлить, сэр?

— Будьте так любезны, будьте так любезны. Мы сами себя обслужим, Симпсон, спасибо. А после ленча я угощу вас действительно любопытным напитком, — продолжил мистер Мерблес. — Тут намедни скончался мой старый клиент, оставивший мне по завещанию дюжину бутылок портвейна сорок седьмого года.

— Боже! — воскликнул Питер. — Сорок седьмого года! Возможно ли это пить, сэр?

— Очень боюсь, что нет, — согласился мистер Мерблес. — Как это ни жаль. Но мне кажется, что мы все должны засвидетельствовать свое почтение такому выдающемуся антиквариату.

— По крайней мере, потом можно будет сказать, что мы это пробовали, — подхватил Питер. — Все равно, что ходить на божественную Сару: ни голоса, ни вида, ни таланта, но — классика.

— Ах, я еще помню ее в зените славы, — промолвил мистер Мерблес. — Мы, старики, имеем некоторую компенсацию за свой возраст в виде прекрасных воспоминаний.

— Вы совершенно правы, сэр, — поддержал его Питер, — и я уверен, вы прибавите к ним еще не одно. Но что заставило этого пожилого джентльмена допустить, чтобы этот дивный напиток миновал пору своего расцвета?

— Мистер Фезерстон был очень необычным человеком, — промолвил мистер Мерблес. — Впрочем, может, и нет. Допускаю, что он был на редкость мудр. Он прославился своей жадностью. За всю жизнь не купил себе костюма, никогда не отдыхал, никуда не ездил, всю жизнь прожил холостяком в темной маленькой квартирке, которую занимал как бессменный барристер. А при этом он получил большое наследство от своего отца, которое еще больше увеличил. Портвейн был заложен в подвалы еще его отцом, умершим в тысяча восемьсот шестидесятом году, когда моему клиенту было тридцать четыре года. Сам же он, я имею в виду сына, скончался в возрасте девяноста шести лет. Он утверждал, что нет удовольствия выше, чем ожидание, и прожил всю свою жизнь как отшельник, ничего не предпринимая и лишь фантазируя о том, что он мог бы сделать. День за днем он вел дневник, записывая в нем события своего иллюзорного существования, которое он так и не рискнул подвергнуть испытанию реальностью. В нем по минутам была описана счастливая супружеская жизнь, которую он вел с женщиной своей мечты. На каждое Рождество и Пасху на стол выставлялась бутылочка этого портвейна, а по окончании скудной трапезы так и не откупоренная убиралась обратно. Как истинный христианин, он достиг высочайшего счастья после смерти, но, как можно заметить, отодвинул воплощение своей мечты насколько мог. Он умер со словами; «Обещанное да воздастся», до самого конца ощущая в себе уверенность. Необыкновенный человек, действительно необыкновенный — ничего общего с авантюрным духом современного поколения.

— Как странно и трогательно, — промолвила Мэри.

— Может, он когда-то поставил себе недостижимую цель? — предположил Паркер.

— Не знаю, не знаю, — откликнулся мистер Мерблес. — Говорили, что дама его мечты не всегда была лишь бесплотной фантазией, но он так никогда и не собрался сделать ей предложение.