Если бы мне рассказала это миссис Марчбэнк, признаюсь, возможно, я и счел бы необходимым разобраться в этом, но, что касается миссис Петигру-Робинсон, я скорее соглашусь умереть, чем довериться ей. Миссис П. уверена, что в руках у мисс Мэри ничего не было. Одета она была именно так, как указывалось на дознании, — в длинное пальто поверх пижамы («спального костюма», по выражению миссис П.), туфли на твердой подошве и шерстяную шапочку; во всем этом она оставалась до приезда врача. Еще одна странная деталь: миссис Петигру-Робинсон (которая не спала с двух часов ночи, как вы помните) утверждает, что, перед тем как мисс Мэри постучала в дверь мистера Арбатнота, она отчетливо слышала, как где-то в коридоре хлопнула дверь. Не знаю, что это нам дает; возможно, это ничего и не значит, но я просто упоминаю об этом на всякий случай.

В городе ничего интересного. Избранник вашей сестры представляется просто образцом благоразумия. В отношении расследования его номер в «Албании» являет собой настоящую пустыню: никаких бумаг, за исключением нескольких счетов, рецептов и приглашений. Авторов некоторых из них я проверил: в основном это мужчины, знакомые с ним по клубу, или старые армейские друзья, которые ничего не могли сообщить о его личной жизни. Он был завсегдатаем нескольких ночных клубов. Я обошел их прошлой ночью, вернее, уже нынешним утром. По общему суждению — непроницаем, но великодушен. Между прочим, его любимой игрой был покер. Никаких намеков на что-либо бесчестное. В основном он выигрывал, но без какой-либо захватывающей эффектности.

Думаю, интересующие нас сведения могут быть получены из Парижа. Я написал в Сюре и в Лионский банк с просьбой предоставить его счет и чековую книжку. Вчерашний и сегодняшний дни меня полностью вымотали. Всю ночь танцевать после дня, проведенного в поезде, — маленькое удовольствие. Если я вам не нужен, то останусь здесь ждать банковские документы, а то, может, и лично отправлюсь в Париж.

Библиотека Каткарта состоит из нескольких современных французских романов и еще одного экземпляра «Манон» с «любопытными», как их называют в каталогах, иллюстрациями.

Возможно, вас заинтересует счет из салона красоты на Бонд-стрит. Я посетил его владелицу. Она сообщила, что Каткарт регулярно бывал у нее каждую неделю, когда приезжал в Англию.

Кингз-Фентон в воскресенье я посетил впустую — хотя я вам уже сообщал об этом. Я думаю, наш друг там и не появлялся. Интересно, не сгинул ли он на торфянике? Тут есть о чем подумать, как вам кажется? Все равно что искать иголку в стоге сена. История с бриллиантовым котом тоже остается непонятной. Полагаю, вам ничего не удалось узнать у домашних? Однако не похоже, чтобы он принадлежал Номеру десять, а с другой стороны, если бы он был кем-то потерян, вероятно, об этом стало бы известно в деревне. Ну, пока.

Ваш навеки Ч. Паркер».

4  И ПЕРЕПУГАННАЯ ДЩЕРЬ…

Письмо Паркера было доставлено лорду Питеру в постель в среду утром Бантером. Дом был почти пуст, так как все отправились на судебно-полицейское разбирательство в Норталлертон. Естественно, процедура была чисто формальной, однако порядок требовал присутствия всех членов семьи. Прибыла даже вдовствующая герцогиня, поспешившая на защиту собственного сына и героически поселившаяся в меблированных комнатах. Впрочем, младшая герцогиня сочла поступок свекрови излишне энергичным в ущерб достоинству. Оставленная на собственное попечение, она могла совершить все что угодно, вплоть до дачи интервью газетным репортерам. Кроме

того, в критические моменты рядом с мужем должна быть жена. Леди Мэри была больна — тут уж ничего не поделаешь, а от Питера, предпочитающего покуривать, разгуливая в пижаме, когда его брат подвергался публичному унижению, и ожидать было нечего. Питер пошел в свою мать. Откуда взялась в семье эта страсть к эксцентрике, ее светлость не могла понять — сама вдовствующая герцогиня происходила из добропорядочной гемпширской семьи; видно, где-то замешалась иностранная кровь. Сама она прекрасно осознавала свой долг и знала, что сможет выполнить его.

Лорд Питер проснулся совершенно разбитым, словно всю ночь шел по следу. Мистер Бантер заботливо облачил его в шикарный восточный халат и установил поднос у него на коленях.

— Бантер, твой кофе — единственное, что в состоянии примирить меня с пребыванием в этом отвратительном месте, — довольно капризно заявил лорд Питер.

— Благодарю вас, милорд. Сегодня опять очень промозгло, милорд, хотя дождь не идет.

Лорд Питер, нахмурив брови, уставился в письмо.

— Что в газетах, Бантер?

— Ничего существенного, милорд. На следующей неделе торги в Нортбери-Холл — библиотека мистера Флитуайта, милорд, — кэкстонское издание «Confessio amantis…» [8]

— Какой смысл сообщать мне это, когда мы застряли здесь Бог знает насколько! Господи, как бы я хотел заниматься книгами и никогда не связываться с преступлениями. Ты послал свои образцы Лаббоку?

— Да, милорд, — мягко ответил Бантер. Доктор Лаббок и был тем самым «ученым джентльменом».

— Факты, факты, — продолжал лорд Питер, — в детстве я всегда ненавидел факты. Упрямая, противная вещь эти факты. Не допускают никаких компромиссов.

— Да, милорд. Моя старая мать…

— Твоя мать, Бантер? Я и не подозревал, что она у тебя есть. Мне всегда казалось, что ты сразу таким и появился на свет — готовеньким, как говорится. Прости меня. Дьявольски неприлично с моей стороны. Прошу прощения.

— Ничего, милорд. Моя мать живет в Кенте, милорд, недалеко от Мейдстона. Ей семьдесят пять лет, милорд, и она удивительно деятельная женщина для своего возраста. Кроме меня, у нее было еще шестеро.

— А вот тут уж дудки, Бантер. Мне лучше знать. Ты — уникален. Но я прервал тебя — ты хотел рассказать мне о своей матери.

— Она всегда говорит, милорд, что факты как коровы: если пристально посмотреть им в лицо, они, как правило, убегают. Она очень мужественная женщина, милорд.

Лорд Питер стремительно протянул руку, но мистер Бантер был слишком хорошо обучен и всегда находился начеку, тем более что он уже начал править бритву. Лорд Питер одним резким движением выскочил из кровати и ринулся в ванную.

Там он настолько ожил, что смог взять верхние ноты в «Ступи на эти желтые пески». Затем, погрузившись в атмосферу Перселла, он перешел к романсу «От любовной горячки я стремлюсь улететь », который настолько улучшил его настроение, что, вопреки привычке, он запустил в ванну несколько галлонов холодной воды и принялся усердно тереть себя губкой. Растеревшись грубым полотенцем, лорд Питер вылетел из ванной и тут же врезался коленом в крышку высокого дубового сундука, который стоял у лестницы, — да с такой силой, что крышка от удара приподнялась и с возмущенным грохотом снова опустилась.

Лорд Питер остановился, чтобы изречь пару крепких выражений, мягко массируя ногу ладонью, и тут его поразила внезапная мысль. Он положил полотенца, мыло, губку, люфу, щетку и прочие принадлежности и тихо приоткрыл крышку сундука.

Ожидал ли он обнаружить там нечто ужасное, как героиня «Нортенгерского аббатства» [9], трудно было сказать. Несомненно лишь то, что, как и она, он обнаружил там аккуратно сложенные простыни и стеганые покрывала. Неудовлетворенный этим, он осторожно поднял верхнюю стопку и несколько мгновений изучающе рассматривал ее при льющемся через лестничное окно свете. Тихо насвистывая, он уже наклонился, чтобы положить ее обратно, как легкий свист сдерживаемого дыхания заставил его резко обернуться.

Рядом с ним стояла сестра. Он не слышал, как она подошла, но она была тут — в халате, с прижатыми к груди руками. Ее голубые глаза расширились до такого размера, что казались почти черными, а лицо было такого же цвета, как и пепельно-светлые волосы. Уимзи изумленно смотрел на нее из-за стопки простыней, которая так и осталась у него в руках, и ужас, написанный на ее лице, постепенно охватил и его, внезапно отметив их таинственной схожестью кровного родства.