Редактор газеты «Россия» Г. Сазонов постоянно надоедал Коковцову советами познакомиться для пользы дела с Григорием Ефимовичем. В подтверждение силы и влияния Распутина Сазонов рассказал, что весной 1911 года он вместе с ним ездил в Нижний Новгород, где они были приняты «на славу», их кормили, поили и забавляли, «чего лучше невозможно». Распутин спросил губернатора Хвостова, согласен ли он быть министром внутренних дел, если на должность председателя Совета министров снова назначат графа Витте. Хвостов якобы отказался. Вернувшись в Петербург, Распутин сказал будто бы, что Хвостов «хорош, шустёр, но очень молод. Пусть еще погодит» (министром внутренних дел Хвостов был в 1915 и 1916 годах).

Произошел новый конфликт с участием Распутина. Его вызвали на беседу епископ Гермоген и почтенный иеромонах Илиодор. Они стали упрекать его в развратной жизни и посещениях Царского Села, чем он губит государя, ибо газетные статьи топчут в грязь имя, которое должно быть священно для всех. От Распутина потребовали немедленно уехать к себе в село Покровское Тобольской губернии. Он стал горячиться и браниться. Ругань перешла в драку. Она могла закончиться удушением Распутина, если бы за него не заступился юродивый Митя Козельский. Распутин вырвался из рук своих приятелей, выбежал на улицу в растерзанном виде и стал кричать, что его хотели оскопить. Гермоген послал государю телеграмму с просьбой об аудиенции, намереваясь раскрыть перед ним весь ужас создающегося положения. Однако уже на следующий день Гермогену было приказано срочно отбыть из Петербурга, а Илиодору — отправиться во Флоришеву пустынь, где и пребывать, не выходя из ограды монастыря.

«Весь этот инцидент еще более приковал внимание Петербурга к личности Распутина, — писал Коковцов. — В обществе, в Государственной думе и Совете только и говорили, что об этом, и меня вся эта отвратительная история держала в нервном состоянии… Государь со мной не заговаривал о происшествии и даже наводимый мной на этот предмет ловко уклонялся».

В феврале 1912 года Коковцова пригласила вдовствующая императрица Мария Федоровна (мать Николая II). В ответ на ее вопрос он честно признался, что сильно обеспокоен тем, что интимная жизнь царской семьи стала предметом пересудов всех слоев населения, сплетен и клеветы. Мария Федоровна горько заплакала и сказала: «Несчастная моя невестка не понимает, что она губит и династию, и себя. Она искренне верит в святость какого-то проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастье».

Она была совершенно права. Корни Февральской революции относятся именно к тем годам. Главным фактором подрыва авторитета царя стала близость к нему и его семье Григория Распутина (другим фактором была столыпинская реформа сельского хозяйства, но это уже другая тема).

Распутин письменно попросил председателя Совета министров принять его. О том, как происходила беседа, Коковцов рассказал подробно.

Когда Распутин вошел к нему в кабинет и уселся в кресле, Коковцова поразило отвратительное выражение его глаз. Глубоко сидящие, близко посаженные друг к другу, маленькие, серо-стального цвета, они впились в собеседника. Распутин смотрел молча, долго и пристально, точно стараясь загипнотизировать Коковцова. Затем резко закинул голову кверху и стал рассматривать потолок, обводя его взглядом по всему карнизу, потом потупил голову и стал упорно смотреть на пол и — все время молчал. Коковцову показалось, что они бесконечно долго сидят в таком бессмысленном положении. Он обратился к Распутину:

— Вот вы хотели меня видеть, что же именно хотели вы сказать мне? Ведь так можно просидеть и до утра.

Распутин как-то глупо, делано осклабился и пробормотал:

— Я так, я ничего, вот просто смотрю, какая высокая комната.

Он продолжал молчать и, закинув голову кверху, смотрел на потолок. В это время пришел знавший его сенатор Валерий Николаевич Мамонтов, женатый на сестре Коковцова. Он поцеловался с Распутиным и спросил, действительно ли он собирается уехать домой. Вместо ответа Распутин снова уставился на Коковцова своими холодными глазами и проговорил скороговоркой:

— Что ж, уезжать мне, что ли? Житья мне больше нет, и чего плетут на меня!

— Да, конечно, вы хорошо сделаете, если уедете, отозвался Коковцов. — Плетут ли на вас или говорят одну правду, но вы должны понять, что здесь не ваше место, что вы вредите государю, появляясь во дворце и в особенности рассказывая о вашей близости и давая кому угодно пищу для самых невероятных выдумок и заключений.

— Кому я что рассказываю, все врут на меня, все выдумывают, нешто я лезу во дворец, зачем меня туда зовут! — почти завизжал Распутин.

Его прервал Мамонтов, заговорив тихим, вкрадчивым голосом:

— Ну что греха таить, Григорий Ефимович, вот ты сам рассказываешь лишнее, да и не в том дело, а главное — не твое там место, не твоего ума дело говорить, что ты ставишь и смещаешь министров, да принимать всех, кому не лень идти к тебе со всякими делами да просьбами и писать о них кому угодно. Подумай об этом хорошенько сам и скажи по совести, из-за чего же льнут к тебе всякие генералы и большие чиновники, разве не из-за того, что ты берешься хлопотать за них? А разве тебе даром станут давать подарки, поить и кормить тебя? И что же прятаться — ведь ты же сам сказал мне, что поставил Саблера в обер-прокуроры, и мне же ты предлагал сказать царю про меня, чтобы выше меня поставил. Вот тебе и ответ на твои слова. Худо будет, если ты не отстанешь от дворца, и худо не тебе, а царю, про которого теперь плетет всякий, кому не лень языком болтать.

Распутин сидел с закрытыми глазами, опустив голову. Молчание продолжалось необычайно долго и томительно. Подали чай. Распутин забрал пригоршню печенья, бросил его в стакан, уставился опять на Коковцова своими рысьими глазами, и тот сказал напрямик:

— Напрасно вы так упорно глядите на меня. Ваши глаза не производят на меня никакого действия. Давайте лучше говорить просто, и ответьте мне, разве не прав Валерий Николаевич?

Распутин усмехнулся, заерзал на стуле, отвернулся и проговорил:

— Ладно, я уеду, только уж пущай меня не зовут обратно, если я такой худой, что царю от меня худо.

Коковцов стал расспрашивать Распутина о продовольственном деле в Тобольской губернии, где в тот год был неурожай. Распутин отвечал здраво, толково и даже остроумно. Но стоило только мне сказать ему: «Вот, так-то лучше говорить просто, можно обо всем договориться», — как он опять съежился, стал закидывать голову или опускал ее к полу, бормотал какие-то бессвязные слова: «Ладно, я худой, уеду, пущай справляются без меня, зачем меня зовут сказать то да другое, про того да про другого…» Долго опять молчал, уставившись на Коковцова, потом сорвался с места и сказал только: «Ну, вот и познакомились, прощайте», — и ушел.

Судя по этим воспоминаниям, на спокойного, здравомыслящего человека «животный магнетизм» Распутина не оказал никакого воздействия.

У Коковцова был опыт общения с людьми подобного типа во время службы в Министерстве юстиции. По его мнению, Распутин — типичный сибирский варнак, бродяга, умный, играющий роль простеца и юродивого. Ему недоставало только арестантского армяка и бубнового туза на спине, как опасному каторжнику.

На следующий день Коковцов узнал от Мамонтова, что «миленький» (так называл он Распутина, подражая его привычке говорить всем «милой, миленькой») уже доложил в Царском Селе о том, что был у председателя Совета министров, который уговаривал его уехать в Покровское. И услышал в ответ сердитые слова о том, что Коковцов суется туда, куда не спрашивают.

При очередном докладе царю, закончив деловую часть, Коковцов передал ему содержание разговора с Распутиным. Николай II спросил:

— А какое впечатление произвел на вас этот мужичок?

— Самое неприятное. Мне казалось во все время почти часовой с ним беседы, что передо мной типичный представитель сибирского бродяжничества. С подобными типами я встречался в начале своей службы в пересыльных тюрьмах, на этапах, среди так называемых не помнящих родства. Они скрывают свое прошлое, запятнанное преступлениями, и готовы буквально на все во имя достижения своих целей. Мне не хотелось бы в дальнейшем встречаться с ним наедине. У него отталкивающая внешность, искусственные приемы какого-то гипнотизерства и юродства. Он способен на простой толковый разговор на обыденные темы, но который быстро сменяется потом таким же юродством.