Однажды вечером, после того как Фредди целый день сам обслуживал покупателей, сам вел записи в книге, сам разгружал ящики с печеньем, он насилу приплелся домой и объявил Путли:

— Пора кончать эту олимпийскую эстафету.

— Какую эстафету? — не поняла Путли.

— Беготню приказчиков. Я один работаю за троих. Возвращается Харилал — тут же убегает другой, тот не успеет вернуться — уже куда-то бежит Кришен Чанд. И все они таскают мой шоколад, мои орешки, мой хрустящий картофель, мое печенье ее подружкам! Да что ж это такое!

— Ну что тебе, жалко, что она нашла себе компанию? — упрекнула его практичная Путли. — Не самой же ей бегать со свертками!

Фаредун почувствовал предостерегающее биение жилки на виске. Он в последнее время начал с печалью подозревать, что жена на тещиной стороне.

Поздно ночью он, с трудом приподнявшись в постели, напугал Путли, неожиданно закричав на нее:

— И вообще я тебя предупреждаю! Хватит грабить лавку, у меня уже и так ничего не осталось. Что она себе думает, королева задрипанная?

В голосе Фредди слышались слезы.

— Что с тобой? Что с тобой? — спрашивала Путли, выбираясь из постели, чтоб зажечь керосиновую лампу. — Ты никогда не был ни мелочным, ни жадным. Ну берет она понемножку, подруг своих угощает, ну и что? Мы ж должны помнить, что это из-за нас она покинула насиженное место…

— Ничего себе понемножку! — орал Фредди. — Хорошо понемножку! Мало того, что она все пожирает за столом, она столько пихает в себя варенья, засахаренных фруктов, ликеров — слона бы понос прошиб! Ты что, не видишь, как ее разносит?

— Ее не разносит, — поправила Путли, — это она опухает. С горя пухнет.

— То есть как? — изумился Фредди.

— Так бывает, — запальчиво подтвердила Путли. — Бывает, люди с горя пухнут. А уж при том, как ты к ней относишься, ей есть с чего распухнуть.

— Этой жирной скотине? — переспросил обалдевший Фредди. — Этой здоровенной бабе?

— И не такая уж она здоровая, — опять поправила его жена. — Она только на вид здоровая, а на самом деле она человек больной. Очень больной.

— Ну да, это у нее не мясо, а воздух, — пробормотал Фредди, чувствуя, что рушатся основы его семьи.

А Джербану действительно была больна. Ее почки, печень, желчный пузырь, суставы поочередно выходили из строя, не выдерживая неравной схватки с жиром. Джербану донимали боли, от которых ее никто не мог избавить, кроме «английского доктора».

— Английского доктора позовите! — стонала она. — Английского!

Все другие врачи были не в счет.

Фредди, которого подташнивало при одной мысли о том, во сколько это обойдется, тем не менее вынужден был послать именно за английским доктором.

Доктор оказался плюгавым англичанином свирепого вида, лысым и усатым. Он сразу и навеки завоевал сердце Фредди, когда объявил:

— Ничего страшного. Нужно соблюдать диету, и все пройдет. И никаких штучек на чистом масле, на чистых сливках! Ни масла, ни сливок и ничего жирного вообще!

Но минуту спустя Фредди снова погрузился в бездну отчаяния.

— Доктор, — трогательно стесняясь, начала Джербану. — Я не хотела расстраивать дочку, но у меня часто грудь болит… Вот здесь. У меня больное сердце… мне давно сказали, что сердце у меня слабое. Что мне делать, доктор? Неужели мне суждено умереть в расцвете сил?

Слезы полились из красивых блестящих глаз Джербану.

— Мама, не плачь! Моя бедная мама! — зарыдала Путли в соответствии с требованиями момента.

Врач выстукал бочкообразную грудь Джербану, выслушал стетоскопом и возвратил Фредди к жизни.

— Изжога на почве переедания, — определил он. — Ничего другого не может быть. Сердце работает, как хороший мотор. Увидимся лет через тридцать, если раньше не наступит конец света.

Оглядываясь потом на прожитые годы, Фредди видел, что никогда его звезда не опускалась ниже, чем в те времена. Одно к одному — все шло не так, как надо. Его здоровье пошатнулось, в мыслях не было ясности, запас энергии почти иссяк. Так сильно было губительное действие Сатурна в его гороскопе, что проходили недели, Джербану все крепче забирала бразды правления в свои руки, а Фредди бессильно следил, как ломается его жизнь.

Джербану расхаживала по дому с вызывающе самодовольным видом, злобно поблескивая глазами, взгляда которых Фредди старался избегать. При малейшем несогласии, при самой робкой попытке ослушаться Джербану взрывалась яростными, негодующими криками, явно рассчитанными на соседей. Или, наоборот, обиженно выпучив глаза, она надолго погружалась в слезливую меланхолию, так что Фредди, опасающемуся за постоянно беременную жену, приходилось улещивать тещу подарками.

Фредди чувствовал, как все эти вопли, слезы и вымогательства постепенно затягивают его в омут.

Не выдержав однажды, он взмолился:

— Ради бога, не орите вы во весь голос! Осел и тот так не орет. По-человечески не можете сказать? Что о нас соседи подумают?

Его несдержанность повлекла за собой такую кару, что Фредди больше никогда не срывался.

— Теперь уже мой собственный зять смеет обзывать меня ослицей! — зашлась в визге Джербану.

Неопрятный узелок на тещином затылке развязался, и тощая косица волос дергалась между лопаток.

— Мне в этом доме рта не дают раскрыть! Путли, доченька, увези меня отсюда… Доченька, увези меня в родную деревню! Ни минуты больше не останусь я в этом доме, ни минуты!

Она бросилась в объятия дочери и громко рыдала у нее на груди.

Путли сверлила Фредди взглядом, ее губы были осуждающе сжаты.

Рассуждения подруг матери явно оказали свое действие. Путли сухо спросила:

— Ты как смеешь обзывать маму ослицей! Ну как ты смеешь? Хотела бы я видеть человека, который запретит ей разговаривать в собственном доме!

— Кто ей запрещает разговаривать? — вяло возразил Фредди, в глазах которого стыло смятение. — Я просто попросил, чтоб она не кричала.

— Попросил? Просто попросил? — Джербану, как кобра, подняла голову с плеча Путли. — Ты оскорбляешь меня на каждом шагу, ты мне дышать не даешь: этого не делай, этого не трогай! Мне страшно рот раскрыть, каплю воды выпить страшно!

Ярость захлестнула Фредди — идиотские, нелепые выдумки! Это он вынужден на цыпочках ходить по собственному дому, это он не смеет слова сказать, чтобы не вызвать очередной взрыв. Однако больнее всего он был уязвлен заявлением тещи о капле воды!

— Капля воды! — Фредди задыхался от негодования. — Куда ей поместиться, этой капле, если вы без конца наливаетесь и вином, и молоком, и шербетом, и коньяком!

Его остановил ледяной взгляд Путли.

Фредди сник под взглядом жены, вжал голову в плечи и побрел по ступенькам вниз.

Звездам явно было недостаточно семейных неурядиц Фредди, и они обрушили град ударов — один другого сокрушительней — на его торговые дела. Фредди упустил контракт на оптовую поставку вина лахорскому Джимхана-клубу, армейское интендантство неожиданно нашло себе других поставщиков сахара и муки. В лавку заходило все меньше покупателей: они предпочитали лавочников, головы которых не были забиты тещами, — те их лучше обслуживали. Отчаявшийся Фредди надеялся хотя бы получить лицензию на монопольную продажу пива с пивоварни Мури, но в самую последнюю минуту и это дело сорвалось.

И тут Фредди сделал странное открытие — он уловил прямую связь между постоянным невезением в делах и тещиными скандалами. Ненависть Джербану была фактом его жизни, и у Фредди не было сомнений в том, что она желает ему зла. Обнаружив, что тещины проклятия и слезливые сцены совпадают с деловыми неудачами, Фредди испугался не на шутку. Ужас перед происходящим окончательно подавил его волю.

Исполнилось пять лет со дня приезда Фредди в Лахор.

Глава 3

Фредди исхудал, его щеки запали, глаза утратили блеск. Он решил обратиться к факиру.

В холодный предвечерний час — в Лахоре зимой бывает очень холодно, зато летом жара — Фредди, трясясь от озноба в своем пиджачке, вышел из лавки и уныло побрел в направлении довольно обшарпанного дома, где, как ему сказали, жил факир. Говорили, будто факир общается с духами и вообще очень преуспевает в своих таинственных делах.