Парсов мало, и занимаются они, как правило, коммерцией. Одна из прекрасных черт этой крохотной общины — развитое чувство долга по отношению к любому единоверцу. Парсы живут как единая, дружная семья, радуются успехам друг друга и сплачиваются, когда нужно помогать в беде. В стране, кишащей нищими, нищего парса найти невозможно. Стоит же парсу разбогатеть, он сразу берется за строительство школ, больниц, сиротских домов, дает деньги на благотворительные нужды, учреждает стипендии и прочее.
Парсы, о скупости которых ходят анекдоты, проявляют удивительную щедрость, когда нужны деньги на полезное дело.
Четыре лахорские семьи обрадовались появлению в городе новых парсов и очень сердечно отнеслись к Фредди.
Ровно через два дня Фредди с семьей устроился в квартире на втором этаже над продовольственной лавкой в доме, расположенном на одной из самых людных торговых улиц Лахора.
Уже на следующий вечер Фредди в накрахмаленной белоснежной рубахе с завязками на горле и на талии, в свежеотутюженных широких штанах и тюрбане подъехал к резиденции губернатора.
Фредди привязал своих сытых, вычищенных буйволов рядом с неспокойными лошадьми извозчиков и твердым шагом подошел к щеголеватым часовым у громадных кованых ворот. Часовые почти сразу впустили его, и Фредди записал свое имя в книгу посетителей.
Воздав, таким образом, дань почтения Британской империи, представившись и продемонстрировав преданность «королеве и короне», Фредди почувствовал себя готовым к встрече с будущим.
Глава 2
Пенджабцам пришлись по душе и мужественная внешность Фаредуна, и его обходительность. У Фаредуна было удлиненное лицо красивой лепки, с твердым подбородком, с изящной горбинкой на носу; его большие карие глаза под слегка нависающими веками обладали какой-то таинственной способностью располагать людей. Кожа его была светлой и чистой, одежда всегда опрятной. Ко всему, он был парсом, честность и добропорядочность которых вошли в пословицы. Поэтому Фаредун сразу занял заметное место в квартале. Дела пошли хорошо, в семье появился достаток, и даже удавалось кое-что отложить. Фаредун взял за правило по пятницам раздавать милостыню. Его жена и теща всегда появлялись на людях в плотно повязанных платках-матхабанах, закрывавших лоб до самых бровей, в ритуальных поясах и кофточках, с подобающей скромностью опущенных на бедра. Обе женщины, прямые и строгие, держались с таким достоинством, что кто бы их ни увидел — индус ли, мусульманин или христианин, — не мог не испытывать глубокого уважения и к ним, и к главе их семьи.
Путли с головой ушла в домашние заботы, в семейные хлопоты и была всем довольна. Однако безразличный взгляд ее как будто неподвижных глаз проникал куда глубже в душу мужа, чем тот мог предположить, и замечал там многое, что наводило на размышления… Правда, Путли твердо знала: на что бы ни был способен Фредди, ее он никогда не бросит. Годами сохраняя счастливую уверенность в муже, она нарожала ему семерых детей, радуясь всему — от бурного мига зачатия до родов.
Фредди тоже был доволен началом лахорской жизни, но его счастье не было полным: Джербану. Теща была занозой, колючкой в боку, помехой в жизни. Она ни на секунду не переставала стонать, охать, бурчать себе под нос и жаловаться. Путли стоически терпела выходки матери, объясняя их тем, что Джербану вдова, что она тоскует по родным местам. Фредди же в силу утонченности своей натуры хуже переносил характер тещи и понемногу начинал понимать, что никогда не привыкнет к ее ядовитому присутствию в доме. В том, что она получает злобное удовольствие, допекая его, Фредди не сомневался. Он был убежден, что ее нытье, головные боли, храп, слезы и истерики предназначены для одной цели — донять его. Фредди нередко приходил в отчаяние, корил свою долю и спрашивал себя, за какие чудовищные преступления в минувших жизнях послана ему эта кара.
Он видеть не мог, как за столом теща выхватывала себе самые большие и смачные куски. Фредди моргал всякий раз, когда тещины пальцы залезали в куриное карри, выискивали гузку или печеночку и забрасывали кусочки в рот. И чем больше он дергался, тем радостнее уволакивала теща все самое вкусное прямо из-под его носа, жадно набивая свою ненасытную утробу. Затем Джербану удовлетворенно откидывалась на спинку стула, придвигала поближе к себе миски с другими блюдами и уже без спешки поедала все подряд.
Всякому терпению есть предел. И однажды за обедом Фредди взорвался. Цепко ухватив грабительскую руку, в пальцах которой уже было зажато стегнышко, Фредди направил ее к тарелке трехлетней Хатокси и велел:
— Кушай, детка!
После этого руке была возвращена свобода.
Грозя длинным пальцем и страшным образом перевирая библейский текст, Фредди прорычал:
— Из уст младенцев и грудных детей! Да-да, из уст младенцев и грудных детей вы вырываете кусок!
Не понимая смысла слов, — английских к тому же! — но догадываясь о смысле происходящего, семейство замерло. Джербану заерзала на месте, с ненавистью глядя в суровые глаза зятя над грозящим перстом. Что бы ни значили эти его английские слова, ясно — на нее клевещут, ее осуждают, ее хотят со свету сжить!
Выждав немного, Фредди продолжал:
— Вы что, дитя малое? Почему вы отнимаете и печенку, и жир у моих детей? Вы только посмотрите, как они исхудали!
Обвиняющий перст указал на Хатокси и ее годовалого брата Соли — крепеньких, круглощеких малышей.
— Как зороастриец, я не могу оставаться безгрешным, если на моих глазах совершается грех! На моих глазах убивают моих детей…
— Нельзя поддаваться демону гнева! — предупреждающе пискнула Путли.
— Демону гнева? На моих глазах убивают детей, а я должен спокойно смотреть на это? Да я буду не меньше виноват перед богом, чем эта обжора! Должен быть закон, по которому пороть надо прожорливых старух!
— Фредди! — охнула потрясенная жена.
— Ты слышала? — заверещала ее мать. — Ты слышала, что он мне сказал? Господи, как же ты допустил, чтоб я дожила до дня такого! Господи, да сделай ты, чтоб земля разверзлась и поглотила меня, несчастную!
Джербану тяжко поднялась на ноги, отбросив стул с таким грохотом, что перепуганная Путли на миг поверила, будто бог и впрямь внял желанию ее матери и пол столовой разверзается.
С силой пнув упавший стул, Джербану вылетела вон, яростно хлопнув дверью, и заперлась в своей комнате.
Через час она на цыпочках прокралась в кухню и съела дочиста все, что Путли приготовила на ужин.
В последовавшие два дня Джербану ела очень мало, вследствие чего на третий день у нее так разыгрался аппетит, что она опять съела все, что было на столе, и даже негодующий взгляд Фредди не остановил ее. Она, казалось, разбухала прямо на глазах разгневанного зятя. Чем больше она толстела, тем сильнее он худел, а чем сильнее он худел, тем больше она ела — в отместку. Оба чувствовали, что вот-вот заболеют.
Неожиданно раздавшиеся телеса Джербану привели весь дом в благоговейный ужас. Джербану с мстительным рвением пользовалась внезапно прибавившимся весом. Путли, прислуга и дети, не зная, как им быть, ни в чем не прекословили ей. Джербану важно пыхтела, отдавая приказы и раздавая советы. Она распоряжалась жизнями всех домочадцев, а Фредди, ошеломленный ее напором, позволил обстоятельствам взять над собой верх.
Джербану тем временем расширила круг своего общения. В дом стали приглашаться по утрам для сплетен и эмоциональной разрядки целые стаи пухлых пожилых дам. Индуски, мусульманки, христианки и зороастрийки сочувственно качали головами и уговаривали Путли не поддаваться деспотичному мужу, побольше думать о родной матери, да и о себе не забывать.
Фредди чуял, что в этом кругу его прилюдно поносят, и злился, но чем больше он нервничал, тем меньше мог сделать.
Захватив власть в доме, Джербану начала прибирать к рукам лавку. Стоило Фредди отлучиться по делам, Джербану, пренебрегая законами коммерции, требовала себе в больших количествах и шоколад, и печенье, и духи, и вино. Все это либо неспешно потреблялось ею самой и ее подругами, либо щедро раздаривалось. Старший приказчик Харилал и двое его помощников так и носились из лавки в дом, исполняя поручения Джербану. Пока они разносили угощение на кокетливо украшенных подносах, развозили подарки, приглашения и записки, Фредди вынужден был управляться один.