Фредди еще не оправился после трагических событий и сам заниматься лавкой не мог. Он закрывался в конторе, принимал только близких друзей или тех, кто обращался за помощью. Сердце его смягчилось, он был полон добрых намерений. Фредди жертвовал на водопойные корыта для извозчичьих лошадей, на скамейки для набережной в Карачи, на благоустройство кладбища в Кветте. Он увлекся мистикой, стал изучать толкование тех стихов «Авесты», которые приписывались самому Заратустре. Простая мудрость стихов, любовь, пронизывавшая беседы бога с Заратустрой, потрясали его душу. Фредди так вдохновился, что даже прочел несколько лекций о связи зороастризма и суфизма, что закрепило за ним репутацию человека ученого.

И обязанности, которые раньше Фредди возлагал на Соли, и бесчисленные дела, которые Фредди вел сам, — неожиданно все это навалилось на костлявые плечи Билли. Впрочем, Билли чувствовал себя как рыба в воде — он интересовался каждой мелочью, все схватывал на лету и так быстро осваивался, набирался опыта, будто родился на свет, подготовленный для такого рода деятельности. Фредди наспех объяснил сыну, как за что браться, и скоро оценил его сообразительность. Билли усваивал пояснения отца даже быстрей, чем Соли, но Фредди получил от этого удовлетворения не больше, чем если бы обнаружил, что нанял способного клерка. Не мог Фредди гордиться этим вихляющимся подростком, который узурпировал место Соли, уж не говоря о том, чтобы любить его, как Соли.

Билли заканчивал школу в феврале, и перед экзаменами ему полагалось два месяца свободного посещения. Целыми днями он не выходил из лавки, а по вечерам готовился к экзаменам под уличным фонарем — экономил электричество, ибо чрезвычайно серьезно воспринял и неожиданно свалившуюся на него ответственность, и свои грядущие обязанности главы семейства. Билли шнырял по дому, выключая лишние лампочки, ругая прислугу за расточительность, всячески урезая хозяйственные расходы.

Билли ограничил даже аппетиты Джербану, любившей перекусить перед обедом или ужином.

— Господи боже мой! — негодовала она. — Ты еще хуже, чем твой отец!

Путли же, внушавшая Билли, что теперь, когда Соли нет, ему рано или поздно предстоит заботиться о семье, поддерживала сына. Она и раньше была единственной, кто любил Билли, а сейчас дала именно ему заполнить пустоту в сердце, оставшуюся после смерти Соли. Путли с одинаковой нежностью любила всех членов своей семьи.

Несмотря на рождественское убранство, в лавке воцарилась гнетущая атмосфера. И не только смерть Соли была тому причиной. Билли сразу же ввел строгие порядки: никто не смел опаздывать даже на пять минут, считать ворон или бегать по собственным делам. Мелкие недостачи сластей, а изредка и бутылки спиртного, которая якобы разбилась, на что и Фредди, и Соли закрывали глаза, теперь вызывали карательные меры. Зоркие глаза-пуговки постоянно следили за приказчиками, а скандалы, учиняемые им по поводу малейшего несоответствия количества товаров накладным, всех издергали.

Нарядно убранная лавка походила на клоуна, умирающего под ухмыляющейся маской.

Фредди постепенно оправлялся от удара судьбы. Через год, когда выдавали замуж Ясмин, он, по крайней мере внешне, уже вел себя, как всегда раньше.

Джербану пошла в наступление на нового противника, шестнадцатилетнего Билли, и добилась-таки, чтобы он ее оставил в покое. После свадьбы Ясмин уехала с мужем в Карачи, и на долю Кати достались все сомнительные знаки внимания брата.

Глава 29

Не прошло и месяца после переезда Ясмин в Карачи, как Фредди получил встревожившее его письмо.

Язди, писала Ясмин в подтверждение наихудших опасений отца, бросил колледж. Все деньги, которые ему присылают из дому, он тратит на уличную рвань, шатается целыми днями по городу, ночует в парках и в подворотнях. Но сейчас он совсем пропал, его уже неделю не видно — скорей всего отправился помогать в колонию для прокаженных под Карачи. Наставник Язди не писал обо всем этом раньше, чтобы не расстраивать Фредди перед свадьбой дочери, но теперь он слагает с себя ответственность за Язди. Наставник чрезвычайно сожалеет. Просит поверить, что с его стороны были приложены все усилия…

Фредди глубоко вздохнул и распорядился перестать посылать Язди деньги. И плату за обучение тоже.

Три месяца о Язди не было слышно.

Когда в один прекрасный вечер Язди вошел в дом, Путли и Джербану залились слезами: голова Язди была обрита, как у отшельника, бедра обмотаны драным дхоти.

Язди явился, чтобы потребовать свою долю наследства. Взамен он предлагал навеки исчезнуть с глаз долой.

— Пока вы меня не видите, вы не огорчаетесь из-за меня, — сказал он. — Вот я и обещаю, что не стану вам больше глаза мозолить.

— А с деньгами ты как собираешься поступить? — спросил Фредди.

— Умирающих детей кормить буду. Покупать лекарства для больных, которые, как отбросы, гниют заживо по переулкам. Вы-то предпочитаете не помнить об этих людях! А я слышал, как орут дети по ночам! Кто эти дети? Кто их мучает? Вы предпочитаете не знать! А я знаю! Я ничего другого не желаю знать — я каждое утро вижу, как выволакивают из сточных канав искромсанные трупы проституток. И знаю, что стыдно наблюдать со стороны, как мучаются люди, изувеченные жизнью, ничего от нее не получившие.

— Но если ты бросишь дом и семью, от этого никому не станет лучше. Сынок, не торопись, и я научу тебя, как делать людям добро. Побудь с нами, и ты поймешь. Ты же еще не знаешь, что значит быть богатым — не богатым ради себя, а иметь возможность расходовать деньги на пользу другим. Язди, ты уже понял, что богатство налагает обязательства, потерпи, скоро и ты сможешь тратить на добрые дела пять рупий на каждую, которую истратишь на себя.

Язди ерзал от нетерпения.

— Сынок, ты оказался в числе немногих, кто не только хочет, но и может помогать обездоленным. Ну подумай сам: много ли на свете людей, которым есть что раздавать? Мало! Большинство людей обречены судьбой на то, чтобы брать. Отказываясь жить, как тебе по рождению положено, ты отказываешься и выполнять свой долг по отношению к тем, кому меньше повезло в жизни!

— Да не желаю я жить в роскоши в этом вашем дворце! — выкрикнул Язди, движением руки показывая, что речь идет об их скромной квартире. — Я не могу сладко есть и спать на шелковых простынях, когда моим братьям негде голову приклонить!

— На каких шелковых простынях?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, папа! Дайте мне жить, как я хочу! Я знаю, вы считаете, что я спятил, вот и оставьте меня в покое!

— Я тебя не понимаю, сын, — мягко сказал Фредди. Но, опровергая эти слова, глаза его источали грустное понимание.

— Ну постарайся понять! — молил Язди.

Он говорил о том, как был раздавлен смертью Соли, какие мысли мучили его и как после долгих месяцев сомнений он нашел выход. Теперь он обрел душевное равновесие, он знает, что нужно делать. Ему необходимо жить в согласии с неумолимыми требованиями совести. Иначе он погибнет. Если это свидетельствует о его помешательстве, ну что же, в таком случае он не в своем уме.

Фредди терпеливо выслушал сына. На другой же день он высчитал долю Язди и положил деньги в банк.

Отныне до конца своих дней Язди будет ежемесячно получать небольшую сумму, которую ему будут высылать, куда он укажет. Основной же капитал Язди тратить не сможет.

Язди хотел уехать сразу. Мать рыдала и отговаривала его. Бабушка и сестры тоже пытались хоть как-то урезонить Язди, но в глубине души все понимали тщетность уговоров.

Язди простился с семьей и исчез. Теперь о его передвижениях родные будут узнавать по меняющимся адресам, которые Язди будет сообщать банку.

А Фредди простился с надеждой на то, что к Язди возвратится рассудок, ибо это непоправимое безрассудство — заглядывать в глубины жизни Индостана. Безрассудство и пытаться выйти за жесткие пределы назначенного человеку его судьбой.