Одна за другой к ним подходили зороастрийки с покрытыми головами, выражали соболезнования, с плачем отступали в сторонку и рассаживались на другой простыне — перед телом. Их всхлипывания создавали приглушенный траурный гул.

Путли, почти утонувшая в покрывале, плакала непрерывно, беззвучно и безутешно. Джербану и Хатокси, сидевшие по обе стороны от Путли, вытирали ей слезы, наклонялись к ней, придерживали за плечи. Принесли чай, и Джербану требовала, чтобы дочь выпила хоть глоток,

— Не надо, не могу, — тихонько умоляла Путли, — меня тошнит.

Она не сводила глаз с тела сына, будто пыталась силой воли вернуть его к жизни. Перехватив ее взгляд, Джербану зарыдала в голос, шумно сморкаясь в край сари. Потом опомнилась — ведь она же не проследила, хорошо ли начертил служитель круги. Ему-то все равно, как бы ни сделать, подумала Джербану — и вдруг ощутила бессмысленность обряда, всех этих мелочей, которые раньше казались ей такими важными. Соли был мертв, и все остальное не имело значения. Жрец огня и служители храма пугливо посматривали в ее сторону, ожидая нареканий, если что-то не так, но их никто не одергивал. Даже когда светильник поставили было по ошибке не в тот угол, Джербану не двинулась с места, раздавленная горем, не обратила внимания, и жрец, видя ее отрешенность, сам позаботился, чтобы все соблюдалось, как положено.

Привели собаку, которую держали при храме из-за двух светлых пятнышек над бровями, похожих на глаза. Считается, что такой «четырехглазый» пес, во-первых, способен отогнать злых духов и, во-вторых, учуять даже самое слабое дыхание жизни, что было весьма немаловажно в те времена, когда доктора не удостоверяли смерть и покойник мог неожиданно воскреснуть. Зрачки Путли расширились от напряжения, с которым она внутренне приказывала собаке подойти к телу, но собака шарахнулась, и Путли поняла нелепость своей надежды.

Соли умер.

Поздно вечером все разошлись, кроме семьи и близких друзей покойного, которые должны были провести возле него ночь.

Внесли священный огонь и установили светильник на чистой простыне. Перед алтарем, скрестив ноги, сел жрец и начал читать гимны из «Авесты». Он читал всю ночь, поддерживая огонь в светильнике и окуривая помещение сандалом и другими благовониями.

На рассвете народ стал собираться на похороны. Люди шли и шли. Женщины рассаживались в комнате, где лежал покойник. Мужчины садились на скамьи на веранде или сбивались в кучки на лужайке перед домом священнослужителя.

Пространство между домом и каменным зданием храма заполнилось христианами, мусульманами, сикхами, индусами. Несколько английских чиновников терпеливо ожидали, пока завершится таинственный обряд и вынесут тело. Время от времени к собравшимся выходил Фредди, стараясь не показывать измученное лицо. Ему сочувственно кланялись издали, понимая, что сейчас его трогать нельзя.

В два часа прямо с вокзала примчался Язди. Он застыл на пороге, глядя на мертвого брата. При виде его тощей фигуры и огромных заплаканных глаз женщины снова начали рыдать.

Язди, потрясенный, неверящий, будто ощупывал тело Соли глазами. Покойник по самую шею был обернут в белое, из тонких восковых ноздрей торчали клочки ваты. Подрагивающий огонек светильника траурно играл на его лице, чудовищно искажая черты. Язди передернуло. Фредди потянул его за руку, привлек к себе, стиснул сына в отчаянном объятии. Отец и сын приникли друг к другу, согревая и поддерживая один другого. Фредди осыпал лицо Язди поцелуями в неосознанном желании защитить мальчика от непереносимой боли.

В три часа вошли служители с железными носилками. Они поставили носилки рядом с телом и с краткой молитвой «Так повелел Ормузд» опустились на пол. Носильщики были с ног до головы в белом, даже пальцы рук убраны в белые мешочки, стянутые на запястьях. Лоб и щеки были повязаны белыми шарфами, свободные концы которых обматывались вокруг нижней части лица и шеи.

Путли полными страха глазами смотрела на пугающие фигуры в белом, пока не узнала в двух из них своих собственных зятьев. Двое других были Кир, сын Чайвалы, и Банквала. Сердце Путли растаяло от благодарности — лахорская община парсов была слишком маленькой, чтобы иметь настоящих служителей, поэтому покойного должны были нести добровольцы.

Завершились молитвы о благе отлетевшей души. Родные и близкие могли бросить последний взгляд на покойного и поклониться ему.

Снова привели «четырехглазого» пса.

Путли рыдала все время, пока закрывали лицо белой простыней, перекладывали тело на носилки из железа и готовились выносить.

За носилками последовали только мужчины, женщины оставались в комнате.

Толпа, терпеливо прождавшая несколько часов, была разочарована, увидев, что тело на носилках накрыто с головой.

Фредди странным образом выхватывал из толпы то одно, то другое лицо. Одно за другим выплывали они из океана боли и навеки оставались в памяти. Лица тех, с кем он дружил, или тех, кому помогал, или тех, чьей помощью пользовался. Соседи, чиновники, торговцы. Принцы, нищие. Мистер Аллен, полицейский инспектор Гиббонс, брахмин Гопал Кришан, его собственный приказчик Харилал, сводник Алла Дитта, ирландец, который спас когда-то Джербану из огня. Студенты из колледжа Соли, преподаватели, монахи из школы Святого Антония. Ласковые руки любовно касались Фредди.

Носилки вынесли за ворота, и Фредди увидел, что народом забита вся улица, вплоть до того места, где ждала похоронная карета. И здесь знакомые лица, такие дорогие в страшную минуту лица.

Внезапно Фредди остановил процессию и дрожащими руками сбросил белую простыню с лица Соли. Потом нежно поцеловал белую, холодную щеку сына. Зороастрийцы плотной стеной окружили носилки. Как можно! Скандал! После похоронного обряда ни один иноверец не должен видеть лицо умершего!

— Фаредун, это святотатство! Возьми себя с руки, Фаредун.

Изо всех сил стараясь совладать с собственным голосом, Фредди ответил:

— Они полдня простояли, чтобы увидеть моего сына, — пускай смотрят. Какая разница, парсы не парсы? Они все мне братья, и если я могу смотреть на сына, то им тоже можно.

Носилки медленно плыли над притихшей улицей, над склоненными головами. На маленьком кладбище Фредди смотрел, как его сына быстро положили между четырех мраморных плит и засыпали землей. Землю разровняли, один из носильщиков трижды ударил в ладони, мужчины стали читать молитву, воздев к заходящему солнцу ритуальные кусти.

Похоронный обряд длился четверо суток. В конце, как принято у парсов в таких случаях, Фредди объявил о пожертвовании — в память о Соли семья выстроит в Карачи школу.

На пятый день, когда семья собралась на могиле Соли, Джербану вдруг возгласила сквозь слезы:

— Купите для меня участок рядом с Соли. Обещай мне, Путли, что похоронишь меня здесь.

Путли и Фредди молча уставились на нее. Джербану, годами донимавшая всех требованием отвезти ее труп в «башню молчания», неожиданно пожелала быть зарытой в землю рядом с любимым внуком — это было проявление бесстрашия и высокой жертвенности с ее стороны.

Вот так звездам было угодно распорядиться судьбою Соли.

Глава 28

Фредди интуитивно почувствовал это в день похорон, когда они с Язди стояли, приникши друг к другу. Язди был на пределе, чувства обострены превыше всякой меры, душа смертельно ранена. В жизни оказалось уж очень много такого, с чем он никак не мог примириться, бессмысленного, злого, несправедливого: омерзительная профессия Рози Уотсон, непоколебимая жестокость отца, смерть Соли.

Язди опять ушел в себя. И опять появились те же симптомы: неумеренная доброта, неумеренная жалостливость. Когда он вышел утром на прогулку и вернулся в одних трусах, Фредди решил, что пора отправлять его обратно в Карачи.

Стояли прозрачные, прохладные дни. Лахор готовился к рождеству, улицы и базары кипели праздничным возбуждением. Лавки украсились цветными лампочками, пестрыми бумажными лентами, а угловой магазин гордо демонстрировал маленькие английские флаги. Работа есть работа, даже если семья владельца убита горем, его лавка не может закрыть двери перед покупателями. Смерть — не резон отказываться от прибыли.