— Молодец, — хвалит Густав, — давай дальше.

Я удлиняю текст песни за счет куплетов собственного сочинения. Сколько птичек пронесется / По небесной синеве, / Сколько козочек пасется / В целом мире на траве.Я еще немало зверей вставляю в свою песню, но тут в саду у Заступайтов так громко окликают Густава, что не услышать это невозможно. Старый мельник осыпает его возвышенными прозвищами: «Треклятый парень, чертов приятель!» Густав, оказывается, должен выгребать навоз из хлева. Он прячет мандолину в коробку, разрешив мне, однако, время от времени доставать ее и упражняться в стрекозином шелесте. А самоучитель Густав прячет под куртку. Он явно намерен у себя дома завязать контакты (как нынче принято выражаться) со второй песней.

Какой там из меня хранитель мандолины! Не успел Густав уйти, как я уже достаю мандолину из коробки и без помощи самоучителя пытаюсь подобрать мелодию Славного товарища,а как только чувствую, что могу исполнить ее без сучка без задоринки, перехожу к Господу хвалу воспоем.Хорал получается сам собой.

Впрочем, мандолина — не первый инструмент, на котором я учился играть без всяких пособий. Первым была губная гармошка. Я играл на ней прищелкивая языком и через рупор, образованный моими ладонями, и тешил своей игрой не только себя самого.

Тут вмешивается одна история, к слову, так сказать, а кому не интересно, тот пусть перевернет страницу.

Дядя Эрнст завел себе двух братьев-сироток, уже конфирмованных. Старший тотчас задал деру, потому что дядя Эрнст ему не понравился, младший какое-то время пожил у них, потому что о нем заботилась тетя Маги. Всякий раз, когда дядя Эрнст в приступе ярости хотел избить мальчика, тетя Маги смело бросалась между ними, чтобы принять удары на себя. Так она поступала до тех пор, пока мальчик сам не смог больше вытерпеть, что тетка из-за него страдает. Ганс сбежал к нам и был — не без тайного удовлетворения — принят моей матерью. Ему отвели комнатку на чердаке, ту самую, где когда-то жил украинский кузнец Голуб, и он поступил на шахту Конрадперегонять там вагонетки.

Ганс хорошо играет на губной гармошке. Именно он учит меня прищелкивать языком. Мы играем на два голоса и образуем небольшой оркестр для торжеств внутрисемейного значения. Мы на два голоса выдуваем из своих легких Хох, Хайдексбург!, и Старые камрады,и Конькобежцы,и Над волнами,и Верная любовь до гроба,и Цветочек верности мужской.Моя мать делает из нашей игры дополнительный вид сервиса.Каждый сменщик,который в течение года исправно пил у нас свое пиво, получает в подарок ко дню рождения бесплатный концерт. Мы играем до того, что у нас начинают болеть уголки рта, и облагораживаем неслыханные количества босдомского воздуха, превращая его на своих инструментах в музыку.

Когда отец ведет переговоры с представителем мучной фирмы и сдабривает пивом благополучное окончание переговоров, раздается клич: «А ну, валяйте, ребятки!» И мы маршируем с нашим Хох, Хайдексбург!Много позже, когда я работаю вблизи Хайдексбурга на химической фабрике, которая застит мне романтический вид на старую крепость, я с грустью вспоминаю наши домашние концерты для двух губных гармошек.

Между тем Густав выбивается из сил, разучивая вторую песню, а именно просьбу к весне: Приди, весна, скорее, / вернись к нам, светлый май.На его мандолине май приходит очень медленно, заметно прихрамывая. Меня охватывает неодолимое стремление поучать, то гнусное стремление, которое я сам ненавижу, когда кто-нибудь проявляет его по отношению ко мне. Я проигрываю Густаву майскую песенку. Густав собирает лоб в складки. Его представления о том, как создается арифметическая музыка, посрамлены. «А где ты взял цифры?» — допытывается он. И никак не хочет верить, что я ощупью, по слуху подобрал эту песню на мандолине. В талант он не верит, он верит только в последовательность цифр. И, сочтя меня лжецом, уносит мандолину домой.

Я снова отброшен к губной гармошке, я играю песню об утренней заре, что сулит раннюю смерть, и песню о волнах, что в конце поглотят лодку вместе с рыбаком.

А в самом дальнем закутке Мельникова дома Густав продолжает трудиться над майской песней и своим энергичным треньканьем привлекает внимание среднего мельника. Тот, навострив уши, прослушивает весь дом и обнаруживает укрытие Густава. Распахнув дверь, он хватает мандолину за изящную шейку, мчится в дровяной сарай, бросает ее на деревянную колоду и рубит на мелкие части.

Густав приходит ко мне весь в слезах. Свои подозрения на мой счет он явно выкинул из головы. Я всегда бываю глубоко тронут, когда вижу, как плачет юноша или старик. До чего нестерпимой должна быть боль плачущего юноши, который уже загрубел и хочет казаться настоящим мужчиной, до чего нестерпимой боль старика, который знает жизнь! Вот-вот и я стану стариком. А научился ли я плакать про себя?

Густав показывает мне свои ладони. От работы с раскаленным стеклом и раздаточными вилами они покрылись сплошными мозолями из ороговелой кожи.

— Ты только погляди на мои руки, — всхлипывает Густав, — я своими руками заработал себе на мандолину.

Охотнее всего я потрепал бы Густава по голове, чтоб утешить, но такого рода нежности у нас в степи не приняты. Мы просто молча сидим друг подле дружки. Потом начинает свистеть скворец, и его свист звучит как сигнал.

— Он еще увидит, чего добился! — вдруг говорит Густав, подразумевая своего отца.

Густав заказывает по почте вторую мандолину. Я ее получаю. Кроме мандолины, в посылке лежит также хроматическая губная гармошка. Гармошка предназначена для меня, это плата за мою ассистентскую деятельность.

В комплект ко второй мандолине входит гораздо больше предметов, чем первый раз. Сама мандолина упрятана в футляр, к ней приложен ремень, на котором ее можно носить, и пестрые ленты, которым надлежит свисать с мандолинной шейки и развеваться на легком ветерке. Ленты расшиты цветочками и текстами. На одной, например, можно прочесть: Мой отец был случайный прохожий…

— Неверно это, — говорит Густав, — ну и лады…

На местном наречии «лады» означает «пусть так»…

В Босдом проникает все больше велосипедов. Прежде всего они позарез нужны тем шахтерам, которые живут за два-три села от шахты Феликс.Благодаря велосипедам шахтеры выгадывают лишний час жизни. Многие, вооружась лопатой, ищут этот выигранный час у себя в саду или в поле, копают — и не докапываются. Другие посвящают этот час, чтоб уж наверняка, питью пива в лавке у моей матери.

Потом желание обзавестись велосипедом просыпается и у женщин. Сперва у шахтерских жен, потом у бедняцких, и они тоже не один вечер проводят в поисках времени, которое должны были выиграть с помощью велосипеда, но освободиться раньше обычного так и не могут, дети по-прежнему изводят их своими капризами.

— Лисапеды пришли, потому как ихнее время пришло, — изречет дядя Филе десять лет спустя. Он, без сомнения, вычитал эту премудрость в какой-нибудь псевдонаучной статье. — Лисапеды, — говорит дядя Филе, — должны были свое отбегать, чтоб нам перейти к мотоциклам. — Ну совсем как мы нынче говорим: пушечные ядра были необходимы, чтобы мы смогли перейти от пушек к ракетам. Впрочем, нам развитиепошло на пользу: то время, которое помогли сэкономить машины и самолеты, не пропадает для нас впустую: мы используем его, чтобы с помощью особых аппаратов видеть на расстоянии, и мы видим, что война покамест происходит где-нибудь на Дальнем либо на Ближнем Востоке и что, следовательно, нам покамест незачем менять свой образ жизни, и мы узнаем, что множество искусственных спутников, которые бороздят мировое пространство, не только предсказывают, пойдет ли дождь, но и могут принести огромную пользу при ведении будущей войны и что снабженные фотоустановками ракеты наконец-то покажут нам, как выглядит Венера.

У записных ораторов есть излюбленные выражения, которые с необычайной скоростью расходятся по всему свету. Кому из нас не доводилось слышать об отягчающих обстоятельствахи о коренных проблемах? А недавно возникла новая мода — завершать свою речь словами: «благодарю за внимание». Ведь это что же получается? Выходит, они знают, что надоели нам, и благодарят за то, что мы дослушали до конца и не разбежались? Я хочу ввести аналогичную формулу для людей пишущих и извиниться за свое отступление: извините за внимание.