От крика Малыша даже потолок дрожал.

Я рванул обратно, упал рядом с Малышом, задержал дыхание, протянул руку, погладил его щеку и постарался сказать как можно спокойнее:

— Ну-ну, тихо, тихо. Все хорошо.

Я поднял его, прижал к себе.

— Ну-ну, Малыш, все хорошо, успокойся.

Теперь он орал мне прямо в ухо.

Я встал и попытался его укачать.

Но он только разозлился.

Какой же он тяжелый.

— Ну все, хватит!

Куда там.

Я сел.

Иногда необходимо быть с ними упрямым и твердым. Необходимо поставить свои условия.

— Ну-ка, Малыш, слушай, что скажет Гарри.

Он орал так громко, что у меня в глазах потемнело.

— ПРЕКРАТИ СЕЙЧАС ЖЕ, Малыш!

Он перестал.

На минутку. А потом заревел с новой силой.

Я потряс его.

Совсем немножко. Не сильно. Только чтобы он перестал.

А он все равно кричал и кричал. У меня все тело стало как стиснутый кулак.

Я боялся. Нет, не ЕГО. Не того, который забрал Дэна и пришел за нами. Я боялся себя. Боялся того, что я могу сделать.

— Сохраняй спокойствие, — сказал Биффо.

Ему легко говорить.

— Сделай несколько вдохов-выдохов. Подумай. У него может пучить живот. А если не живот пучит — значит, ему одиноко. А если не одиноко, то… сам понимаешь. Горячий шоколад.

Я принял два решения.

Во-первых, трясти я его больше не буду.

Во-вторых, ни за какие сокровища я не стану менять обкаканный подгузник.

— Я здесь, Малыш. Гарри с тобой. Все хорошо. Теперь уже все хорошо.

Крики капельку утихли.

Тельце у меня в руках расслабилось.

А потом он ка-ак заехал ногой мне между ног! Да как заверещал! У меня даже зубы заныли.

— Насчет «одиноко» он точно был не прав, да, Малыш?

Я даже ни капельки его не потряс.

Из-под подушки торчала бутылочка. Я вытащил ее, поднес соску ко рту Малыша, загорелся надеждой и сунул соску в рот полностью.

Пухлый кулак выбил бутылочку из моей руки, а потом заехал мне в глаз. Я скрипнул зубами.

— Ты отлично справляешься. Теперь мы точно знаем, что он не голоден. Выбирай. Живот пучит? Или… ну, этот самый. Горячий шоколад.

Я поднялся и положил Малыша к себе на плечо. Похлопал по спинке.

— Ну давай, отрыгни.

Вместо отрыжки — опять дикий визг. У меня ухо загорелось от его крика, а в голове все застыло и засверкало льдинками.

Я и тогда его не затряс.

Я положил его на кровать, а сам выпрямился и прижался лицом к стене. Приятно. Прохладно. Надо подумать.

Две мысли сразу впрыгнули в голову.

В старину вроде бы, если женщины закатывали истерики, мужчины шлепали их, чтобы успокоить.

Шум можно заглушить подушками.

Ладно. На одну минутку. Только чтобы передохнуть. Я не хотел ему навредить. А что еще я мог сделать? Мама никак не просыпалась, а я кто? Всего лишь мальчик.

— Ничего, дружище, ты справишься. Действуй.

Биффо говорил, как в рекламе по телику.

Я посмотрел на малыша. На нем была какая-то желтая штуковина без всяких застежек. Наверняка ее прямо на Малыше зашили. Мне ни за что в жизни не стащить.

— А ты его потрогай, дружок, ощупай. Кнопочки где-нибудь наверняка есть.

Малышу очень не понравилось ощупываться. От крика у него из носа выдулись пузыри, а у меня в ушах зазвякало, как в тот раз, когда один из братцев Макнелли саданул меня по голове.

— Ищи, дружок, ищи.

Я и искал. Ощупал всю спину, а кнопки нашел на самой попе.

Потом стащил эту желтую штуку с Малыша. Вернее, счистил, как кожуру с банана. И увидел подгузник.

Пока я обдумывал дальнейшие действия, Малыш умолк.

Чистые подгузники и всякие салфетки были сложены у клетки хомячка.

Слух постепенно возвращался.

— Ы-ы-ы-ггг, — сказал Малыш.

Мне не понравился этот звук. Как бы он не проглотил язык.

Я нагнулся к нему.

Он впился мне в глаза жутко острыми ногтями, издал очередной вопль. Полуслепой, я отпрыгнул назад и стиснул кулак. Но быстренько разжал.

— Спокойно, дружок. Успокойся и досчитай до десяти. Думай, что делать с подгузниками.

Я успел досчитать до девяти, когда меня посетила гениальная идея: подгузники — это те же трусы. Что я, трусы снять не смогу?

Я попытался стянуть их.

Ничего не вышло.

Спереди на трусах Малыша два розово-лиловых медвежонка играли на барабанах и смеялись, вроде здорово подшутили надо мной.

Я разглядел их как следует и заметил липучки. Расстегнул. Трусы раскрылись.

Противно, наверное, будет до смерти. Надо посчитать, как при взлете ракеты. Десять, девять…

Три…

— Держу пари, не так уж это и ужасно.

Два.

Я отпрянул.

Один.

Стянул подгузник.

Пуск!

Извержение! На покрывало хлынула желто-зеленая гадость. Я чуть не задохнулся. Салфетки, скорее! Я повернулся к клетке с хомячком.

Я не смотрел на Малыша какую-то секунду, но он успел набрать полные кулаки этой желто-зеленой гадости. Я начал вытирать все салфетками, и тут, вот ужас-то, Малыш выплюнул попой еще кучу желтой каши.

— Спокойно, дружок, могло быть и хуже.

Малыш пописал прямо на меня. Поцарапанные глаза обожгло прямо как настоящим огнем, но я даже внимания не обратил. Какое это имеет значение, когда тут такое. Настоящая беда. Там… под животом… дырка. Вместо члена у Малыша — дырка.

Не удивительно, что он так кричал.

Я напряг мозги. Что произошло? Все понятно. Тот человек ворвался в наш дом, разгромил кухню, оглушил маму и скрылся с членом Малыша.

Я разревелся. Так разревелся, что перед глазами все поплыло. Я вытер Малыша, надел новый подгузник. Липучку застегнуть не смог, поэтому достал из ящика Дэна трусы, натянул сверху. В них Малыш был похож на Супермена.

Я попытался вытереть его руки, но на них было слишком много всяких малюсеньких морщинок. Я вытащил из-под него покрывало, пошвырял все грязные вещи, вытер об него руки, свернул и бросил на пол.

Какая теперь разница. Подумаешь, покрывало. У Малыша член пропал.

Я поднял бутылочку, нашел халатик Дэна, завернул в него Малыша, опустился на кровать и прижал его к себе.

Я не обращал внимания ни на крик, ни на вонь. Мне даже на коленках его качать было совсем не тяжело. Бедный, бедный Малыш, теперь понятно, почему он так злился.

— Все будет хорошо, — повторял я и сам успокаивался.

Плач стал тише. Малыш засопел тихонько. Будто песню запел себе под нос. Я тоже замурчал какую-то мелодию, пытаясь попасть в его ритм. Он попил немного из бутылочки, размяк и отяжелел в моих руках. Голова его покачивалась на моем плече. Он выплюнул соску изо рта, отрыгнул. Я положил его на кровать. Малыш заворочался. Я погладил его по груди, сказал:

— Все хорошо, Малыш. Все хорошо. Спи.

И он заснул.

Мама лежала так же, как я ее оставил. Я дотронулся до ее руки. Холодная как лед и неподвижная. Моя, наоборот, была горячей и дрожала. Ее кожа была совсем серая. А губы синими. Но меня даже не это испугало, а холод. Мама была очень холодной. Как дедушка, когда лежал в гробу.

Я видел все как в кино. Как будто висел в углу, под потолком. Мальчишка в школьной форме стоял, уставившись на маму. Ему страшно. Он боится даже подумать о том, что его мама… что она… Он должен что-то сделать. Немедленно. Но что? Он вспомнил рисунки в учебнике, на которых делали искусственное дыхание в рот. Он тогда еще смеялся над ними с друзьями.

Он переступил с ноги на ногу, сунул руки в карманы, вытащил их, сцепил руки за спиной, расцепил, протянул одну руку, дотронулся до того места у мамы, где должно быть ее сердце. Только он не знал, как должно стучать сердце. Тогда он приложил ладонь к своей груди. Колотится. Бухает как молоток. Под свитером, в кармане рубашки, он нащупал острый край открытки Отиса и Джоан.

24

На лестнице внизу — мужские голоса:

— Осторожно, разворот. Не стукни об угол.

— Наклони.