— Я сыта. Только что поела, — безжизненным голосом сообщила мама.

Ее слабый ирландский акцент вдруг стал сильно заметен. Она неотрывно смотрела на ту страшную картину Пикассо. Там была лошадь с безумными глазами и с кинжалом вместо языка.

— Ничего ты не ела, — сказал папа банке с сардинами.

С тех пор как пропал Дэниэл, мы почему-то не могли смотреть друг другу в глаза.

— В самом деле, — согласилась мама, по-прежнему не отводя глаз от картины.

Я бы на ее месте не стал смотреть. Там, на картине, была женщина с ребенком, она рыдала, ребенок странно перегнулся через ее руку и повис, наверное, он был мертв.

— Но он не может есть одни хлопья, — пробормотал папа, глядя на радио у меня над головой.

— По-моему, он выглядит прекрасно, — спокойно произнесла мама.

Я вытянул пальцы, положил ладонь на стол. Мысленно представил, как взметнулась моя рука, будто бы я отдал честь. No pasaran. Мы не сдаемся. Так частенько повторял дедушка, когда был жив.

Я скрестил пальцы на удачу. Нам ее так не хватает.

Сейчас я посмотрю маме прямо в глаза и скажу:

— Мам, съешь супа или сардин, хоть немного.

Я выпрямился, глубоко вдохнул и взглянул на маму. Все, что я увидел, был холодный, ненавидящий взгляд, который говорил: «Ты, маленькая дрянь, ты во всем виноват, ты должен был проверить, в автобусе ли мой Дэниэл, мой любимый малыш Дэниэл».

— Эй, ты! — вопил на улице Кэл.

Я не мог этого больше терпеть.

Свинка в лагере, Питер с родителями у моря в Новой Гвинее.

А я заперт здесь с мамой и папой. С Дэниэлом, которого больше нет. И с постоянным навязчивым желанием что-то делать, хоть что-нибудь делать.

В чулане я спрятал биту для крикета, которую подарил мне старик Джефри. Она была старая, вся в занозах, но моя. Даже у мальчишек из старших классов не у всех была такая.

— Доешь хлопья, — сказал папа мне в спину.

— Пойду поиграю в крикет с ребятами, — сказал я.

Я подумал, что могу так сказать, ведь в этом не было ничего необычного.

— Что ж, иди, — сказал папа. — Но если пойдешь куда-нибудь с Кэлом, не забудь нас предупредить сначала. Будь… — На мгновение он остановился. Не знай я, что именно он хотел сказать, я бы и не заметил. Но я-то знал. Он хотел сказать: «Будьте осторожны», но сказал: — Будь осторожен, Гарри.

Мама завернулась в халат и зашагала вверх по лестнице. Папа глянул ей вслед.

— Может, поешь немного? Я уже открыл сардины. Черт!

Наверное, он пролил на себя масло. Я не обернулся.

Не дожидаясь того, что будет дальше, я закрыл дверь. Подождал в коридоре. Мы с Дэном всегда так играли, будто бы это и не коридор вовсе, а переходник на подводной лодке. Нельзя открывать сразу две двери, не то в корабль хлынет вода. Не говоря уже об угрозе химического, биологического и ядерного оружия.

На этот раз казалось, что все плохое собралось внутри. Вот бы запереть все плохое там навсегда, а самому уйти, начать новую жизнь снаружи. Начать новую нормальную жизнь.

Только они не дадут. Не отпустят.

Биффо подал голос:

— Ну же, дружок. У тебя получится. Не такие уж они и страшные.

Я переступил порог, закрыл входную дверь. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. И посмотрел за ограду на улицу.

Кошка Молчуна Джефри подавилась комком своей шерсти, выплюнула его и смерила меня недовольным взглядом: мол, чего пялишься, кошек не видел? Вот еще. Не хватало переживать из-за всяких кошек. Старик Джефри, опираясь на лопату, поднял голову, увидел меня, улыбнулся и пробормотал что-то вроде «привет». Я поздоровался в ответ так же невнятно.

Покачивая битой, я пошел по траве к кирпичам для барбекю, которые служили у нас калиткой. Бита лежала в руке как влитая, будто я родился с ней. От жары захотелось пить. Мне было здорово не по себе, даже ноги подкашивались. Нужно было все-таки попить и еще в туалет зайти.

Женщина с голыми толстыми руками взглянула на меня, толкнула в бок свою подружку и сказала ей что-то, наверняка какую-нибудь гадость. Казалось, сейчас вся улица повернется и уставится на меня. А потом они скажут: «Вот он, тот мальчишка».

Но никто не повернулся.

Я пошел дальше.

Миссис Гомез кричала, что кто-то, и пусть он не надеется, что она не знает кто, оставил включенным шланг.

Бен и Себастьян дрались в кустах.

Близнецы Макнелли валялись на одеялах, расстеленных на траве, хихикали и листали журналы.

Джошуа Бернштейн играл в солдатиков.

Отец Милли орал на Кэла, а Милли вертела головой и хохотала как полоумная.

Все как обычно, короче. Казалось, никто, кроме старика Джефри, его одноглазой кошки и тетки с толстыми руками, и не заметил меня. Да и она, может, просто любовалась моей битой. Я мог бы идти незамеченным среди всех этих людей, как человек-невидимка, как призрак.

Я и шел.

Гомики из соседнего ресторана привезли кому-то суши. Мать Кэла, сидя на террасе в полном одиночестве, откинулась на спинку старого плетеного кресла и выжимала последние капли вина из бутылки себе в бокал. Младшая сестра Кэла, Крошка Пи, топала босиком по траве и угощала всех детей конфетами.

Я это сделал! Я вышел за ворота!

— Здесь не место для игр! — Отец Милли гневно потрясал пальцем прямо перед носом у Кэла. В руках у того была настоящая новенькая бита для бейсбола, из алюминия!

Я спрятал за спину свою позорную деревянную клюшку. Представляете, как я себя чувствовал?

— Кал, — позвал я.

— Это безопасно? Абсолютно безопасно? — спросил отец Милли. Он всегда спрашивает, хотя и сам знает ответы. Он ведь учитель.

Милли болтала ногами на стуле и кричала что есть мочи, чтобы все слышали:

— Сегодня я ужинаю на улице!

Мама Милли со своим смешным акцентом сказала:

— Я не тумаю, што вся улитса толшна снать это.

Кэл посмотрел на отца Милли и сказал:

— Совершенно безопасно. Ломаются только деревянные биты.

— Мне дали яичницу! — сообщила Милли всем, кто еще этого не заметил.

На другом конце улицы братья Джамал и Зак дубасили по траве битами и делали всякие неприличные знаки отцу Милли. Меня они даже не заметили.

— Я говорю не о бите, — продолжал отец Мелиссы, — а о мяче. Импульс удара придает мячу ускорение. Он летит с огромной скоростью, гораздо большей, чем при толчке. — Он почесал лысину и поморщился. Похоже, Кэл угодил ему мячом прямо по лысине.

Кэл взглянул на него.

— Кэл, — снова позвал я.

— Это обычное физическое явление.

Кэл всем своим видом показывал, что впервые слышит о чем-то подобном.

— Я ем яичницу! — кричала Милли.

— Ешь, ешь уше наконес, — недовольно бурчала ее мать.

Джамал и Зак угостились леденцами Крошки Пи, а потом напихали ей в кудри травы. Загоравшие близнецы отбросили журнал в сторону и убежали. Им, наверное, тоже надоели родители Милли.

Мама Кэла чертыхалась на штопор, открывая новую бутылку.

— Думаю, бита из железа лишь усиливает скорость мяча, придает ему просто громадное ускорение.

Кэл почесал в паху.

Хлоп— сказала пробка.

Крошка Пи досеменила до стула Милли, улыбнулась и протянула ей свой пакетик с конфетами.

— Спасипо, малышка, но Милли ест яйса, — сказала мать.

Улыбка сошла с лица Крошки Пи, рот подозрительно искривился.

— Сначала конфетку, потом яйца, — пропела Милли и, взяв конфетку из пакетика, счастливо улыбнулась.

— Ну фот, теперь она не путет есть яиснису, — вздохнула мама Милли. — Перетай сфоей маме польшое спасипо, — сказала она Крошке Пи вредным голосом. Было ясно, что думает она совсем по-другому.

Мать Кэла на своем крыльце запыхтела сигаретой.

— Ну-ка, дай я посмотрю, — сказал отец Милли, протягивая руку к бите Кэла.

— Нет! — Кэл ловко спрятал биту за спину.

— Кэл, — позвал я.

— Писать, писать, писать! — закричала Милли и захлопала руками.

— Таким большим ребятам, как ты, следует играть в парке.

— Пойду пописаю в кустах, — сказала Милли.