— Либо Юлиан справится с новым делом и ты будешь прославлен, поскольку это ты его избрал, либо он потерпит неудачу. В этом случае тебе будет легко от него избавиться, потому что он потеряет доверие армии.
Разумеется, Констанций надеялся, что Юлиан потерпит неудачу. Причем он не ограничился надеждой: он предпринял все возможное, чтобы сделать эту неудачу неизбежной. Еще до того, как Юлиан отправился в путь, император назначил префектом Галлии Флоренция, а квестором Саллюстия, оговорив, что Юлиан не вправе контролировать их действия. После чего он послал срочных курьеров к высшим чиновникам Галлии с сообщением о том, что назначение его двоюродного брата носит сугубо почетный характер, что ему ни в коем случае нельзя доверять руководство военными операциями, что власть остается полностью в руках императора и все, что касается важных дел, следует по-прежнему сообщать непосредственно ему. Наконец, он до мельчайших подробностей уточнил, на какие расходы имеет право Юлиан, боясь, что тот будет изымать из собираемых податей суммы для традиционных выплат солдатам, что позволит ему расположить их в свою пользу 6. Короче, «он хотел, чтобы к нему относились, как к ребенку и как к ученику» 7. Это было унизительное положение, все неудобство которого новоиспеченный цезарь смог оценить очень скоро…
Юлиан отправился в путь 1 декабря 355 года в сопровождении Елены и эскорта из 360 солдат, которые все были христианами, специально отобранными Констанцием. Юлиан пишет: «Это было единственное войско, которым я имел право командовать. К тому же оно состояло из людей, которые только и умели что бормотать молитвы» 8. Констанций сопровождал его вплоть до отмеченного двумя колоннами места между Павией и Лоумелло. Там он попрощался с Юлианом и пожелал ему удачи.
Прибыв в Турин, Юлиан узнал новость, которая уже была известна двору, но которую от него тщательно скрывали из боязни, что он воспользуется ею как поводом для отсрочки отъезда. Речь шла о том, что после жестокой осады варварами был взят приступом и разграблен город Кёльн, столица Нижней Германии. Это было неслыханное несчастье! Жители внутренних земель от Мааса до Арденна дрожали от страха. Рейнская граница опрокинута: вся Галлия стала открыта для завоевателей.
Юлиан увидел в этом сообщении предзнаменование ожидающих его несчастий. Новость произвела на него такое сильное впечатление, что окружающие не раз слышали, как он с горечью шепчет:
— Все, что я получил в результате моего возвышения, — это возможность умереть наиболее беспокойной смертью!
Вскоре на горизонте показались Альпы. Их вершины были скрыты угрожающими тучами. Казалось, стоило двинуться в обход. Но Юлиан уперся. Поднимаясь по склону, ведущему к ущелью Монт-Женевр, маленькое войско попало в снежную бурю. Может быть, надо было все-таки остановиться или вернуться? Юлиан, не колеблясь ни минуты, решил идти вперед.
И когда они поднялись на вершину, облака вдруг рассеялись, и все вокруг озарилось солнечным сиянием. У ног Юлиана простирались благодатные равнины Галлии, на которых уже появились первые признаки весны. Ему показалось, что свершилось чудо, благодаря которому «вместо кошмаров зимы на его пути возникло очарование весны». Вслед за этим неожиданным изменением погоды, которое, похоже, показалось чудесным всем, кто был ему свидетелем, произошли и другие события, еще более удивительные…
Ближе к вечеру Юлиан и его эскорт прибыли в Бриансон. Фасады домов были украшены зеленью. С веревок, натянутых между пилонами по обеим сторонам главной улицы, свешивались венки из листьев и цветов. Когда Юлиан проезжал через город, один венок из листьев оторвался от веревки и опустился прямо ему на голову. Люди, столпившиеся у места, где проезжал кортеж, разразились аплодисментами. Юлиан продолжал путь, как будто ничего не произошло. Видя проезжающего молодого цезаря с высоко поднятой головой, увенчанной венком из листьев, присутствующие устроили овацию. Разве венок не символизирует победу, а победа разве не означает конец их страданиям?
Новость об этом происшествии, которое сразу же приписали действию сверхъестественных сил, распространилась по селениям и предшествовала появлению в них самого Юлиана. Жители всех мест, через которые он проезжал, сбегались ему навстречу. Во Вьенне, которая была целью его путешествия, население устроило ему восторженный прием. Люди выбегали навстречу с криками: «Да здравствует милосердный Император! Да здравствует осененный удачей Цезарь!»
Все были счастливы при мысли о том, что наконец править будет не очередной узурпатор, а представитель законной династии. Население видело в Юлиане освободителя, появившегося в тот момент, когда все уже казалось потерянным. С его прибытием будущее стало казаться менее мрачным, а его юный возраст обещал обновление. Со всех сторон сбегались толпы, чтобы его увидеть. Какая-то слепая старуха спросила, что за человека так приветствуют. Когда ей ответили, что это цезарь Юлиан, она воскликнула:
— Так это он? Я так и знала! Он пришел, чтобы восстановить храмы богов!
IV
Как нетрудно догадаться, префект Флоренции встретил Юлиана совсем с другими чувствами: такой гость, как кузен императора, всегда стесняет хозяина. Однако он уже получил от Констанция инструкции и знал, что молодой цезарь не обладает почти никакой властью. Поэтому он сразу же отнесся к нему с явным пренебрежением.
Юлиан провел во Вьенне всю первую половину 356 года. В этом городе находилась в то время вся гражданская администрация провинции. Это был великолепный город, в котором некогда процветало язычество. Там можно было найти храмы, посвященные всем богам римского пантеона, а также храмы Исиды, Кибелы и Митры 9. Языческое жречество переживало упадок. Почти повсеместно жрецов заменили христианские священники. «Однако, — пишет Аммиан, — было немало тех, кто не утратил надежду вернуть былое первенство униженным богам».
Чтобы помочь Юлиану занять свободное время, Флоренции предложил ему поучиться военному искусству. Он был уверен, что тот откажется. К его великому изумлению Юлиан принял предложение, и не только принял, а с большим удовольствием взялся за дело. Зная, что в этой области ему нужно учиться абсолютно всему, он скрупулезно выполнял все физические упражнения, которые были обязательны для солдат, включая даже строевые марши с общим скандированием под звуки флейты. Юлиан принимал участие в этих занятиях наравне с обычными солдатами. Однажды, выделывая очередной пируэт, он не удержался от восклицания:
— О Платон, Платон! Что бы ты сказал о своем ученике, если бы сейчас увидел его! 10
Полный решимости добиться совершенства на этом новом для себя поприще, Юлиан следовал примеру Марка Аврелия, который был способен неустанно работать над своим моральным совершенствованием, одновременно управляя империей и воюя против варваров. Однако у Юлиана было одно качество, которого не было даже у Марка Аврелия: военный гений. Почти удушенная полумонастырским воспитанием, его внутренняя склонность к занятию военным делом долгое время не имела возможности проявиться. «Суровая лагерная жизнь развила его душевную доблесть и заставила мечтать о шуме битв», — пишет Аммиан. «Однако, — добавляет он, — его политические идеи простирались намного дальше: намечая план правления, он заранее изыскивал средства восстановить процветание Галлии и — если судьба будет к нему благосклонна — воссоединить все земли этой расколотой на части провинции» 11.
Такая жизнь, абсолютно непохожая на ту, которую он вел раньше, позволила ему развить незаурядную физическую силу и выносливость. Раньше всех поражал глубокий взгляд его глаз. Теперь же стали в первую очередь замечать, какие у него крепкие плечи и мощная шея. Кроме того, участие в маневрах и упражнениях завоевало ему огромную популярность среди легионеров, которые были счастливы видеть правителя, общающегося с ними на равных.