Солнце уже село, но жара не спадала. Она оставалась в песке, в воздухе, в их памяти. Они брели по бесплодной земле рядом друг с другом, изредка переговариваясь. Под ногами шуршал песок и скрежетал гравий. Стало темно и сразу похолодало. А до гор было еще далеко. Время от времени путники посматривали на них, прикидывая расстояние.

Ночь выдалась светлой: в небе сияла яркая луна и плыли легкие облачка. Путники упрямо шли, иногда останавливаясь и собираясь вместе, чтобы отдохнуть и выпить немного воды. Все устали, но никто не хотел в этом признаться. На ночлег останавливаться было нельзя, иначе с восходом солнца они могли оказаться в песчаной ловушке, и уж никогда не сумели бы дойти до гор. Что бы ни таили в себе эти скалы, они должны добраться туда, даже если там ничего нет, кроме тени, в которой им суждено умереть.

Рассвет наступил как-то внезапно. А горы все еще были далеко. Первой не выдержала Грэйс Монктон, заплакав от усталости и отчаяния. Все так старались, так долго шли, а разбитый самолет, казалось, по-прежнему лежал совсем близко от них. Мужчины отвернулись, чтобы не видеть, как она плачет. «Я бы тоже заплакал, — подумал Майк Бэйн, — будь я женщиной. Непременно заплакал бы».

И они снова двинулись в путь, то и дело спотыкаясь и падая. Навязчивая мысль о приближении дневного зноя подгоняла их и заставляла идти все быстрее. Мало-помалу группа распалась, уже не было того единства, которое сохранялось всю ночь, и лишь растянувшаяся на целую милю цепочка одиноких фигур спешила теперь к черным горам.

На рассвете бабуины [4]вылезли из своей пещеры и уселись у входа, щурясь от яркого света, почесываясь, гримасничая и зевая. Только детеныши чувствовали себя превосходно и радостно резвились на солнце.

Для обезьяньей колонии прошла еще одна спокойная ночь. В пещере они долго возились и толкались, а потом заснули, сгрудившись в один сплошной комок тел, цепляясь друг за друга в надежде защитить себя от воображаемой опасности и ночного холода. Те, кто оказывался снаружи, мерзли и старались держаться подальше от входа, чтобы согреться. Некоторым обезьянам грезились, наверное, змеи или леопарды, и они метались во сне, пока потревоженные соседи не награждали их хорошими тумаками.

Итак, ночь осталась позади. Бабуины-часовые взобрались на высокие и отдаленные друг от друга скалы и осматривали оттуда расстилающуюся перед ними панораму крутых обрывов, усыпанных гравием склонов и острых пиков. Обезьянье стадо ожидало внизу, наслаждаясь теплом ясного солнечного утра. Но вот часовые подали вожаку знак: «Все спокойно».

Вожак двинулся вниз по склону. Он был уже стар, но размерами и силой превосходил всех самцов стада. Клочья поседевшей шерсти покрывали его волосатую коричневую шкуру. Вожак вел стадо вниз от выступа к скале, потом к гладкой плите, вдоль узкого гребня до отвесного обрыва высотой в десять футов. Он спускался, перепрыгивая со скалы на скалу без особых усилий. Стадо с криком следовало за ним. Вот, наконец, и место, где достаточно пищи. Обезьяны разбрелись по обширной территории, стараясь, однако, не терять друг друга из виду. Одни переворачивали камни в поисках личинок, гусениц и многоножек, другие — брели к купе акаций, чтобы полакомиться сладким отвердевшим соком, третьи — искали ягоды, вырывали корни. Часовые зорко осматривались: враг мог оказаться совсем рядом.

Бабуины медленно двигались по дну долины, держась ближе к скалам, так как в траве нередко мог скрываться хищник, выжидающий благоприятный момент, чтобы схватить детеныша. Много тысяч лет назад обезьяны жили на деревьях, но сейчас их пристанище — скалистые утесы.

Солнце палило все сильнее. Животные насытились. Старый вожак сначала бродил у подножья скал, а потом взобрался футов на двадцать выше, чтобы лучше видеть часовых. Стадо не спеша следовало за ним. Они нашли место в тени, где дул легкий ветерок. Здесь можно было отдохнуть и поспать, а детеныши могли вволю поиграть.

Вдруг один молодой часовой издал тревожный крик. Животные в ужасе застыли. Это был какой-то странный крик, бабуины никогда раньше не слыхали ничего подобного. Они бросились наверх и увидели то, что разглядел часовой. Вдалеке среди горячих песков, куда они никогда еще не спускались, что-то передвигалось, какие-то крошечные фигурки подходили к ним.

Обезьяны замерли в ожидании, напряженно наблюдая за людьми. Одна из фигурок упала. Самки забеспокоились, прижимая детенышей и награждая их тумаками, когда те поднимали слишком большой шум. Старый вожак нахмурился. Он был рассержен. Обезьяны отодвинулись от него, зная, как он страшен в гневе.

А маленькие фигурки, там далеко внизу среди пустыни, постепенно приближались к ним.

Перед путниками возвышались одни только скалы. Они подходили к горам, и страх перед предстоящим дневным зноем пропадал. Теперь-то уж они доберутся до гор. Оставалось всего каких-нибудь десять миль.

«Эти скалы похожи на громадный тонущий корабль, задравший нос и погружающийся кормой в пучину, — подумал О'Брайен. — Они напоминают еще и судно без мачт, С выброшенное на берег и наполовину покрытое пенистым прибоем. Или черный айсберг в песчаном море. Но там должно находиться что-то живое, должно. Ведь даже на некоторых айсбергах встречается жизнь. А если есть жизнь, значит, и вода, достаточно воды, чтобы поддерживать эту жизнь».

Приближаясь к горам, измученные люди нагоняли друг друга, но не обменивались ни словом. Все были поглощены своими мыслями, да и от разговоров только сохло во рту, и усиливалась жажда. Наконец путники достигли пологой возвышенности около мили длиной, которая вела к склону, покрытому глинистой почвой, обломками скал и песком. Некоторые камни представляли собой острые глыбы, отколовшиеся от нависающих утесов, может быть, много веков назад. О'Брайен подошел к одной из скал и тяжело опустился на землю в ее тени. Вскоре показались Джеферсон Смит и Грэйс Монктон. Потом Стюрдевант с двумя канистрами воды. Последними, поддерживая друг друга, подошли Гриммельман и Майк Бэйн. Все сидели в тени, вытянув ноги. Пластиковой пробкой-стаканчиком от термоса Стюрдевант отмерял воду. Они напились и в изнеможении заснули прямо на песке.

Прошло три часа. Стюрдевант поднялся, отряхнул с шорт песок и толкнул О'Брайена. Тот повернулся, потревоженный, и сел, готовый выполнять приказ.

— Хочу подняться повыше, — сказал Стюрдевант.

— Идем вместе, — ответил О'Брайен.

— Думаю, тебе лучше остаться здесь, — возразил пилот. — Я только посмотрю, что там, на той стороне. Возьму одно из твоих ружей. Если я выстрелю, приводи всех ко мне. Если выстрела не будет, значит, я вернусь, и на заходе солнца мы двинемся вдоль скал. Спрошу Бэйна, не захочет ли он подняться вместе со мной. А ты оставайся здесь на случай, если кому-нибудь придется помочь.

О'Брайен кивнул в знак согласия и погладил свои густые черные бакенбарды. Он был самым сильным, сильнее и находчивее Стюрдеванта, но он, как и все, повиновался пилоту, поскольку тот был не только хозяином самолета, но и жителем Африки. О'Брайена беспокоили другие. Джеферсон Смит — мягок и изнежен, как истинный горожанин. Гриммельману — за семьдесят; просто чудо, что он после такого перехода через пустыню еще остался жив. Хуже всего обстояло дело с Майком Бэйном, жестоко страдавшим из-за отсутствия спиртного и табака. Майк Бэйн слишком долго жил в тропиках, и они порядком измотали его. А о женщине и говорить не приходилось: она была на грани истерики. Всем им понадобится помощь. Чего доброго, ему еще придется тащить их на гору.

Стюрдевант наклонился над Майком и осторожно потряс его. Стряхнув с себя сон, Бэйн, пошатываясь, вышел из тени, стараясь защитить заспанное лицо от солнца. Он присоединился к Стюрдеванту, и они, шагая по рыхлой глинистой почве, начали осторожно пробираться между гигантскими валунами.